Ещё с весны на шахту вдруг зачастил один из управляющих Екатерининских угольных копей. Начальников там много было, – мужики-шахтёры с Кипучей всех и не знали, да и к чему их знать-то. Другое дело – заведующий рудником, Григорий Ефимович Кондратьев. Этот – свой, хоть и из начальства, здешний – с деда-прадеда. Ефимыча шахтёры пацаном помнят, как самих себя: вместе росли, с зари до зари по степи носились, в балке каждый куст знали, каждый овраг. Не было ни одного дуба, на который не взбирались бы, – на самую верхушку, ни одного кипучего родника, из которого не пили бы воду. Без отца-матери Гришка рано остался. Малых, Настюху с Мишкой, тётка Авдотья, батина двоюродная сестра, забрала, в Луганск увезла. Авдотьин муж, Павел Остапцов, на литейном заводе работал, жили они с Авдотьей хорошо, а детей – единственная дочка, Варюшка. Павел детишек сильно любил, а Бог своих больше не давал, вот и забрали к себе осиротевших Ефимовых и Катерининых ребят. А Гришку, старшего, крёстный не отдал: к семье крёстного, Фёдора Кравцова, мальчишка ещё с детства сердцем прикипел. И Фёдор крестника родным считал, – хоть своих пятеро было. Фёдор и разглядел, что мальчишка смышлёным растёт: читать-писать сам выучился, – неведомо, и как. А считал лучше, чем Никон Грачёв, местный лавочник. Собрались кое-как Фёдор с женой, Марией, – отправили Гришку в школу. Уговорили пацана: мол, в люди выйдешь, а без науки, Гришка, никак. В городе пацан тосковал, – до соплей пузырями. Фёдор с Марией проведывали мальчишку, гостинцев домашних привозили: яблок, варенья вишнёвого, сальца кусочек, пирожков с картошкой, бывало, напечёт Мария. Учился Гришка лучше многих, – так, что после школы его за казённый счёт аж в Питер отправили, – проходить высшую науку по горному делу. На Кипучую Гришка вернулся таким, как и был, будто и не жил столько лет в самом Питере. Ровесники, друзья детства, недоверчиво присматривались к Григорию, но ни капли городской заносчивости в нём не заметили. А когда рудник открылся, Григория Ефимовича поставили заведующим: хоть и молод больно, да учёбу по этому делу окончил, больше других знал, что и как делать надо. Вообще-то, Гришку хотели забрать в «Компанию Екатерининских угольных копей», да отказался Григорий, – дескать, работать и здесь надо, а я больше из дому не уеду.
Стали Гришку – не по годам – по батюшке величать, Ефимычем. Редкость это, – когда неженатого ещё парня по отчеству зовут. Но Григорий Ефимович перво-наперво о мужиках-шахтёрах заботился, об их семьях, о ребятах, поэтому так быстро и оказалось, что к лицу ему, когда по отчеству зовут. Ну, и кроме заботы о рабочих, Гришка дело знал: что недаром учился, – это сразу разглядели.
Те, которые из управления с разными проверками на шахту приезжали, от Гришки сильно отличались. С мужиками не только не разговаривали,– ни о шахте, ни о жизни, – не здоровались даже. Мужики пересмеивались, догадывались, что не больно сведущи в горном деле все эти многочисленные начальники: без Кондратьева ни в чём разобраться не могут, волнует их только количество добытого угля, – то, что прибыль приносило. На требования Кондратьева – дома шахтёрские отремонтировать, крышу перекрыть в здании недавно открывшейся поселковой начальной школы или качели для ребят устроить – вскидывали недоуменные взгляды, с досадой отмахивались: ни к чему это… Мужики здешние, шахтёры, – они привыкшие жить так, как живут, и новые окна в домах их лучше не сделают, к чему лишние траты, Кондратьев! Ты работу, работу давай! Ты здесь на это поставлен! Чтоб прибыль угольной компании росла. А ты – дома, окна, печи… школа, качели, – чушь всякую несёшь!..
Особенно не любили мужики, когда этот приезжал, – с каким-то нездешне бледным лицом в чуть приметных разляпистых веснушках. Над глазами неопределённого цвета – высоко поднятые светло-рыжие брови. Его надменный взгляд мужиков смешил: управляющий смотрел на мир с важностью кота, только что сделавшего на куче глины своё дело… Имени управляющего никто не знал, вернее сказать – никто и запомнить не старался. А по отчеству его вообще никак не звали: это у нас, чтоб уважение к человеку показать, по отчеству величают. А этот из немцев… либо из англичан был, толком не знал никто. У них там так: что в ребятах – Майкл, что мужик седой – тоже Майкл, будто не от отца рождённый…Так и звали его: кто – немцем, кто – англичанином, а кто и просто рыжим либо крючком, – за худобу и сутулость. А жадный был, – невиданно. Для шахты на всём экономил, даже на безопасных шахтёрских лампах: тогда уже появлялись такие, в которых огонь скрытым был. А из-за открытого огня в лампах уже три раза гремучий рудничный газ взрывался – было, сразу десять шахтёров погибли, ещё семерых еле живыми из-под завала достали, и лишь один из них, Савелий Никитин, в шахту потом вернулся…
А это зачастил. Не столько на шахту, как в посёлок. Зачем-то прохаживался по улицам, будто высматривал кого-то. В бесцветных глазах появилось какое-то странное выражение: смотрел англичанин вроде с хищным прищуром, и тут же тебе мелькало что-то приторно-слащавое.
Груня Пяташова первая смекнула, чего этому крючку надо. Сидела Груня на скамейке, соседок поджидала. Вслед важно вышагивающему немцу Груня презрительно и откровенно плевалась шелухой каленых семечек, – намеревалась как можно дальше плюнуть: Грунин кум в шахте погиб, когда рудничный газ взорвался. Вдруг насторожилась: у калитки Крапивиных крючок этот аглицкий остановился, шею во двор вытянул, пальцами щёлкнул, что-то пробормотал, – по-своему. Во дворе Груня увидела соседку, Александру Крапивину. К Пасхе управлялась Саша, – выбелила стены и потолок в доме, теперь с улицы белила, оконные стёкла мыла. Выгоревшее Сашино платье было высоко подоткнуто, – то и дело мелькали смуглые коленки. Крючок не сводил с Александры бесстыжих глаз, похотливо ухмылялся. Груня втихомолку выругалась:
- Саатанююка аглицкая!.. Вот кого ты высматривал, вот кого искал, немец бесстыжий!.. На Александру глаз положил! На шахтёрскую жену пялишься гляделками своими бессовестными!
Александра из баб – приметная. Смуглолицая, а глаза неожиданно синие-синие, как пролески на полянах в апрельской дубраве. Тёмно-русые волосы Александра обычно собирает тяжёлым узлом на затылке, а сейчас из-под голубенькой ситцевой косыночки ниже пояса струилась небрежно заплетенная, растрепавшаяся в работе коса. Под платьем маленькими круглыми тыковками перекатывалась упругая грудь – на ней дьяволюка немецкий остановил зенки бесстыжие, слащаво улыбался, головой покачивал…
Груня не сдержалась:
- Бабами нашими интересуешься… как там тебя, начальник? За жёнами шахтёрскими подглядываешь, коленки голые рассматриваешь? А Ивану скажу!.. Он тебе враз голову оторвёт, – вместе с твоими нечёсаными и нестрижеными космами рыжими, что вон уже до плеч достают.
Англичанин испуганно оглянулся. Увидел местную женщину, – она сидела на скамейке, далеко плевалась шелухой от семечек подсолнуха. Англичанин скривил губы в надменной усмешке, покрутил рукой в воздухе, что-то быстро проговорил, – Груня поняла, что она есть тёмная, необразованная женщина…
Продолжение следует…
Начало Часть 3 Часть 4 Часть 5 Часть 6
Часть 7 Часть 8 Часть 9 Часть 10 Часть 11
Часть 12 Часть 13 Часть 14 Часть 15 Часть 16
Навигация по каналу «Полевые цветы»