Тексты Андреева редко оставляют читателя равнодушным, но чаще пугают: жуткие образы из “Жизни Василия Фивейского” или “Стены” надолго остаются в памяти. Короткий рассказ “Бездна” настолько шокировал современников, что его герой стал главной жертвой показательных судов над литературными персонажами, популярных в то время.
Андреев - это мир пустоты и страданий, в котором человек одинок, слаб и беззащитен. Прочитав любое его произведение, вы точно его не забудете.
Но сегодняшняя повесть немного другая. Я бы сказала, облегчённый вариант Андреева для неподготовленного читателя. Место мистики и концентрированного символизма здесь занимает психологизм, что скорее возвращает нас к традиции Достоевского (особенно нам важно помнить главу о Великом Инквизиторе из “Братьев Карамазовых”).
На первый взгляд повесть и вовсе может сойти за вполне реалистический текст: бывали же в нашей литературе “Записки сумасшедшего” или “Записки из подполья”. Перед нами дневник человека, невинно приговорённого за жестокое тройное убийство к пожизненному заключению. Его мироощущение проходит путь от отчаяния через принятие к изобретению нового смысла жизни через мифотворчество.Такая себе внешняя форма популярных нынче книг “как быть счастливым в любых обстоятельствах”.
Переломным моментом становится полное осознание невозможности побега, после чего из повествования выпадают два месяца. Позже это объясняется тем, что человек склонен забывать наиболее травматичные события. Подробности нам не известны, но спустя это время мы видим уже учителя с собственной утопической философией. Герой приходит к выводу, что потеря имущества, друзей, любимой, матери - только к лучшему. Кому нечего терять, тот ничего не боится.
Идеалом мироустройства становится тюрьма. Здесь в его жизни больше не будет случайностей, так как одиночное заключение и строгий распорядок их исключают. В молодости он любовался картиной разложения трупа: тем, как сложный организм распадается на простые элементы. Теперь это стало его идеалом спокойствия.
- Мой друг, душа человеческая, мнящая себя свободной и постоянно томящаяся этой лживой свободой, неизбежно требует для себя уз...
Эту теорию "спасительной несвободы" и полного подчинения ему, учителю, интересно сопоставить с упомянутой в начале легендой о Великом Инквизиторе Достоевского.
Стеной самим собой созданного мифа герой отгораживается, как позже признаётся сам, от своего главного страха - “ужаса бесцельности”. И без того бесцельная по Андрееву человеческая жизнь в тюрьме окончательно теряет всяческие иллюзии.
Эта теория получает название “формула железной решётки”. Обращение к теме идеологии или культа, как мы бы сейчас назвали происходящее в повести, было крайне актуальным для современников Андреева. В это время (1908г), как и в любую переходную эпоху, поиском формулы счастья были заняты многие: от мистиков до социалистов. Идея существования "последней правды" витала в воздухе, поэтому наш герой действительно имел все шансы обрести подобную славу.
- Не оттого ли вы плачете, что темна ваша душа, поражена несчастьями, ослеплена хаосом, обескрылена сомнениями, - отдайте же ее мне, и я направлю ее к свету, порядку и разуму. Я знаю истину! Я постиг мир! Я открыл великое начало целесообразности! Я разгадал священную формулу железной решетки! Я требую от вас: поклянитесь мне на холодном железе ее квадратов, что отныне без стыда и страха вы исповедуете мне все дела ваши, все ошибки и сомнения, все тайные помыслы души и мечты вожделеющего тела! - Клянемся! Клянемся! Клянемся! Спаси нас! Открой нам правду! Возьми на себя наши грехи! Спаси нас! Спаси нас! - раздались многочисленные восклицания.
Безусловно, вскоре он приходит к сопоставлению себя с Христом. По аналогии с отречением от всего земного, он отказывается от приношений и подарков, так как они не входят в “целесообразность” правил тюрьмы. Он собирает вокруг себя “учеников”, которые в поисках ответов боготворят своего учителя, впадают в состояние аффекта и готовы растерзать любого, кто попытается нарушить стройность созданной им иллюзии.
Но к нашему герою скорее применим термин “лже-мессия” (детальнее про “лже-” во второй части). Вместо свободы он проповедует спасительную идею тюрьмы. Лишённый всего, он собирает новую реальность из того, что ещё осталось в его жизни, и на основе этого строит собственный миф о счастье.
И самым большим страхом его становится разрушение этого мифа. Именно этим можно объяснить его маниакальные попытки улучшить систему надзора за заключёнными. Ничто не должно нарушить стройность идеального микрокосма тюрьмы. Если он потерял надежду сбежать (а такая у него явно была), то это не должно удаться никому.
Но на самом деле, конечно, побег возможен, и способ этот прекрасно известен герою. Останавливает его, как замечает художник, только трусость. О правдивости этого замечания мы можем судить по тому эффекту, который оно оказывает на героя.
Этот персонаж-двойник крайне интересен: он единственный не поддаётся очарованию нашего пророка. Рисуя портрет, он изображает тщательно скрываемый ужас и безумие в глазах учителя, а то и вовсе в шутливой форме высказывает сомнение в его невиновности. Художник выдерживает испытание бесцельностью (рисунки на грифельной доске) и, наконец, он находит в себе силы уйти из тюрьмы, тогда как наш герой из трусости спасается самообманом.
Момент "ухода" художника становится критической точкой для героя: он на время теряет способность скрывать от себя правду. Здесь случается второй временной провал в повествовании, к которому мы вернёмся во второй части. Но со временем ему удаётся найти объяснение своей трусости и органично вписать его в свою стройную картину мира.
Вот примерная фабула повести. Но Андреев не был бы самим собой, если бы он ограничился только этим поверхностным сюжетом. В тексте присутствует ещё как минимум одна довольно значимая линия, о которой мы поговорим во второй части.
