"Продолговатый и твёрдый овал, чёрного платья раструбы..." Стихотворение Марины Цветаевой о портрете бабушки завораживало меня с юности. А ещё очень хотелось увидеть портрет, описанный Анастасией Цветаевой в воспоминаниях - портрет первой жены их отца. И... знаете, эти истории о двух портретах, стихотворная и прозаическая, перекликаются!
Начнём с прозы. Первая жена профессора Цветаева, Варвара Иловайская, умерла в 1890. В 1891 он женится во второй раз, на Марии Мейн, которая и станет матерью Марины и Анастасии.
И вот Мария, вторая жена, совсем ещё молоденькая, двадцатитрёхлетняя, становится свидетельницей того, как пишут портрет первой, Варвары:
"Может быть, плохо рассчитала она свои силы и как женщина и жена, нежданно начав страдать от приездов в дом художника, писавшего – по фотографиям, локону, атласному корсажу, по указаниям безутешного мужа – портрет умершей красавицы предшественницы, дух которой еще веял в доме".
Могу понять обоих, и профессора Цветаева, и новую госпожу Цветаеву... Но какой он, этот портрет, перед которым как-то отец Марии застал её в слезах? "С холста на мольберте с прелестной полуулыбкой глаз и рта, с розой у голубого корсажа смотрела в залу своего дома – ушедшая".
Да, всё на месте - голубой корсаж, бант с розами на груди, а ещё цветы на юбке... Пусть вас не смущает такой крой - почти закрытый лиф, но при этом вообще без рукавов. В то время такие как раз были в моде.
Варвара Дмитриевна уходит из жизни в тридцать два, скончавшись через несколько дней после родов.
А теперь перейдём к поэзии (и немножко прозе), и ко второму портрету.
Мария Лукинична, урождённая Бернацкая, мать Марии Мейн, уходит из жизни тоже вскоре после родов. И была она даже ещё моложе - двадцать семь. И если портрет Варвары Дмитриевны написан по фотографии, то и портрет Марии Лукиничны не настоящий портрет, а увеличенная фотография...
Анастасия:
"Черный атлас старинного покроя кофты, широкой (дагерротип, с коего была увеличена фотография, относился ко времени ее беременности мамой). И память смутно хранит тусклость жемчужин на этом портрете – на руке ли? в ухе, серьгой? Старинной моды два локона, строго, по одному у щеки, прямой пробор темных волос, и через все, надо всем – этот тяжелый взгляд куда-то вбок, мимо, вдаль, взгляд весомый, как сама печаль, как – быть может – ожидание смерти?"
Марина:
Продолговатый и твердый овал,
Черного платья раструбы…
Юная бабушка! Кто целовал
Ваши надменные губы?
Руки, которые в залах дворца
Вальсы Шопена играли…
По сторонам ледяного лица
Локоны, в виде спирали.
Когда-то мне виделась Прекрасная дама 1830-х и 1840-х. Ввели в заблуждение локоны у щёк - казалось, это те, что модны были в ту эпоху. И рукава-раструбы виделись чем-то вроде пышных, или, наоборот, длинных ниспадающих "средневековых" рукавов тех лет. Словом, представлялось нечто очень изысканное и "романтическое" во всех смыслах...
Однако, признаюсь, второй портрет меня в своё время немного разочаровал. Просто я не просчитала, что он должен быть более поздним, конца 1860-х - ведь Мария Лукинична родила Марию Александровну в 1868. Да и фотография почти всегда прозаичнее живописи...
Вон этот портрет, слева. И локоны у щёк есть - просто они не висках, а выпущены из-под гладкой причёски, типичной для той поры. И строгий закрытый повседневный костюм (почему я решила, что там изысканный наряд? Не иначе, поэзия заворожила).
Словом, я мысленно нарисовала себе картинку, вернее, картину, и столкновения с реальностью она не выдержала. Но это я, совершенно посторонний человек, который смотрит на это век с лишним спустя...
А Ася с Мариной видели эти портреты совершенно по-другому.
P.S. Подписывайтесь на мой канал по истории моды и костюма! И... чем больше лайков и перепостов, тем больше статей!
