Осенью он представил «Капитанскую дочку» цензору П. А. Корсакову: 27 сентября — «первую половину», а около 24 октября передал вторую, уже для подписи к печати. В обоих обращениях в цензуру Пушкин настойчиво просил сохранить тайну своего имени.
Заметим: публикуя текст, Пушкин повторяет свой фокус, проделанный им с «Повестями покойного Ивана Петровича Белкина». Себя он объявляет издателем «Записок», принадлежащих покойному Гринёву, печатая их якобы с разрешения гринёвских родственников, заручившись от них правом поменять некоторые собственные имена и сопроводить каждую главу приличествующим ей эпиграфом.
Авторство вновь отдано другому лицу. Пушкин особо оговорил авторство Гринёва и тем самым лишил произведение обозначения жанра. Какой жанр может быть у «Записок»? Они сами по себе — уже жанр. Поэтому нескончаемый спор на тему: «Капитанская дочка» — повесть или роман? представляется надуманным и схоластическим. Если подходить формально и вне времени, то «Капитанской дочке» ближе всего жанровое определение, традиционное для западной литературы, — «маленький роман»*. Но пунктуальный Пушкин, обычно щепетильно подходящий к определению жанра своих произведений, на сей раз счёл резонным ограничиться упоминанием, что предлагает читателю «Записки покойного Гринёва». Думать, что этим он хотел избежать критики Булгарина и иже с ним, не приходится. Опыт «Повестей покойного Ивана Петровича Белкина» показал, что приём не сработал. Да, если честно, не больно-то Пушкин на него рассчитывал и в прошлый раз.
* Как известно, там нет жанров «рассказ» и «повесть», какие имеет русская литература, западная проза приняла для себя «новеллу» и «маленький роман». А это далеко не всегда взаимозаменяемые понятия.
Тогда зачем использовал? Ясно, что он не был простой авторской шалостью, а преследовал в повествовании определённую цель. Пушкин хотел бытовые и исторические реалии минувшего — ХVIII столетия — представить глазами их современника, чтобы характер и душевные движения литературного героя отразились в изображённых им картинах действительности, привнеся в них особый колорит. Неизбежная субъективность, присущая любому пишущему «семейные записки», была целью Пушкина, позволяющей как бы отдалиться от присутствующих оценок той или иной реальной исторической фигуры. Не будем забывать, что среди действующих лиц Пугачёв и императрица Екатерина II. Понятно, что писать о мятежнике и разбойнике Пугачёве — дело не из лёгких. Но и с Екатериной IIвсё никак не проще: потому как Николай I действительно относился к памяти своей бабушки более чем почтительно*.
* Зная это, Пушкин в «Капитанской дочке» описал императрицу в полном соответствии с каноническим официальным образом Екатерины II, который в то время был всем известен по портрету Боровиковского. Пушкин демонстративно скопировал все её черты и детали, изображённые на портрете: утреннее платье, ночной чепец, собака около ноги; за Екатериной деревья и памятник в честь недавних побед графа Петра Румянцева; на лице императрицы лёгкая улыбка, лицо её румяно и полно. Пушкин не отступил ни на йоту, хотя на портрете Екатерина II изображена так, как она выглядела в 1791 году, тогда как литературная её встреча с Машей Мироновой происходила, примерно, в 1774 году. У читателей времён Пушкина, понимающих всю серьёзность момента, по поводу императрицы, сошедшей в сад прямо с портрета, никаких недоумений не возникало, и претензий относительно возраста героини никто Пушкину не предъявлял.
Хотя, конечно, сам Пушкин своё произведение создавал если не по канонам романной формы, то по представлениям о ней, считавшимися тогда традиционными. Во всяком случае в переписке с цензором П. А. Корсаковым, с которым не было необходимости играть в литературные игры, 25 октября 1836 года он откровенно «признавал», потому как должен был письменно разрешить недоумённый вопрос официального лица: «Существовала ли девица Миронова и действительно ли была у покойной императрицы?»:
«Имя девицы Мироновой вымышлено. Роман мой основан на предании, некогда слышанном мною, будто бы один из офицеров, изменивших своему долгу и перешедших в шайки пугачёвские, был помилован императрицей по просьбе престарелого отца, кинувшегося ей в ноги. Роман, как изволите видеть, ушёл далеко от истины».
Но это что называется разговор с цензором, то есть с очень специфичным читателем. Посему, говоря сегодня о жанре «Капитанской дочки», будь то с учащимися школы, или даже со студентами на филфаках вузов, самое разумное следовать авторской воле. Тем более, что сам текст подсказывает поступать именно таким образом. В подтверждение могу сослаться на детали, имеющие прямое отношение к затронутой теме, которые подметил Г. Г. Красухин:
«Не мною замечено, что, рассказывая о страшных кровавых событиях, Гринёв не упомянул ни об одной своей жертве, хотя описывал и перестрелки с пугачёвцами, на которые выезжал из Оренбурга, и военные действия отряда Зурина, где его застало известие о поимке Пугачёва. Вот — об осаждённом Пугачёвым Оренбурге: «Не стану описывать оренбургскую осаду, которая принадлежит истории, а не семейственным запискам. Скажу вкратце…» А вот — о походе в составе отряда Зурина: «Не стану описывать нашего похода и окончания войны. Скажу коротко…» Учитывая небольшую пространственную площадь «Капитанской дочки», случайным такое совпадение не назовёшь. Оно говорит об осознании рассказчиком жанра своего повествования, о чётко установленных жанровых границах записок. Поэтому он вспоминает некоего казака, отставшего в бою от своих товарищей и едва им, Гринёвым, не зарубленного, не ради той подробности, что собирался убить врага, а ради той, что казак отстал нарочно, ибо и сам разыскивал Петрушу, чтобы передать ему письмо Марьи Ивановны». (Выделено мной. — А. Р.)
Ко всему прочему попытка втиснуть пушкинский текст в рамки общепринятых сегодня жанровых определений, будь то роман или повесть, потребует от нас искать уточнения жанровых особенностей: какой именно роман или какая именно повесть? И начнутся невероятные сложности. Вы скажете, что Пушкин написал исторический роман, я же буду утверждать, что — роман-притчу. Вы сочтёте «Капитанскую дочку» романом воспитания, я обосную, что это чистой воды роман-биография Гринёва. Вы предпочтёте произведение назвать любовным романом, я же — семейной хроникой Гринёвых. А ещё можно упомянуть такую жанровую разновидность, как роман-исповедь. И в каждом случае это будет правда. Ведь всё зависит от того, как мы будем читать. Жанр «записки» снимает любые наши умствования, оставляя в неприкосновенности авторскую волю.
P.S. Мы же зачастую предпочитаем читать, как нам вздумается, потому как воля автора нам не указ: подумаешь умник нашёлся, мы тоже щи не лаптем хлебаем.
Уважаемые читатели, голосуйте и подписывайтесь на мой канал, чтобы не рвать логику повествования. Не противьтесь желанию поставить лайк. Буду признателен за комментарии.
И читайте мои предыдущие эссе о жизни Пушкина (1—130) — самые первые, с 1 по 28, собраны в подборке «Как наше сердце своенравно!», продолжение читайте во второй подборке «Проклятая штука счастье!»(эссе с 29 по 47)
Нажав на выделенные ниже названия, можно прочитать пропущенное:
Эссе 99. Итог: в доме остались сам барин, няня и дворовая девушка
Эссе 100. Ольга была не обычной наложницей барина
Эссе 101. Почему Пушкин не проводил свою нянюшку в последний путь?