вместо предисловия
Из писем П. М. Волконского об обстоятельствах смерти г.и. Александра I к А. А. Закревскому
14-го августа 1825 г. С.-Петербург
Письмо ваше, любезный друг Арсений Андреевичу от 22-го июля получил по приезде моем сюда 11-го сего месяца и чувствительно вас за оное благодарю... Ехав сюда, услышал я дорогой, что Государь намеревается ехать внутрь России.
Я сделал было для себя проект съездить и пожить во время его отсутствия в Суханове, но не тут-то было, все мои проекты упали как в воду, ибо по приезде моем сюда узнал, что здоровье Императрицы Елизаветы Алексеевны требует лучшего климата для зимы и что для сего доктора избрали ей для зимы в жилище Таганрог, куда Государь изволит ехать 1-го сентября наперед для обозрения сего места и устройства жилища для Императрицы, которая отправится туда 3-го сентября, а я назначен для ее сопровождения во все время там ее пребывания.
Признаюсь вам, любезный друг, что я сего никак не ожидал, и едва только приехал, как уже опять должен отправиться за две тысячи верст, покинуть все семейство и расстроенные дела, жить в уединении, почти как в ссылке, имея весьма большую ответственность, особенно по болезненному состоянию Императрицы.
Случай сей столь деликатен, что я почел невозможным отказаться от сего предложения и тем показать еще более мою преданность и привязанность к особе Его Величества, хотя cie меня весьма расстраивает во всех моих делах и лишаюсь быть в семействе, особенно в такое время, когда лета дочери требуют ее устройства и вступление в службу сына, должен все оставить и ехать в пустыню за две тысячи верст.
Дай Бог только, чтобы путешествие cie было в пользу для здоровья Ее Величества. Признаюсь, не понимаю, как доктора могли избрать такое место, как бы в России других мест лучше сего нет.
Прощайте, любезный друг, желаю вам совершенного здоровья. Бог знает, где и когда с вами увидимся, между тем, пожалейте обо мне пустыннике и продолжайте дружбу вашу к тому, который вас искренно любит.
Аграфене Федоровне приношу мое почтение. Я привез для нее чепчик из Парижа, который более года лежал в канцелярии посольства; я отдал его Булгакову для доставления к вам.
1-го сентября 1825 г. С.-Петербург
Чувствительно благодарю вас, любезный друг Арсений Андреевичу за письмо ваше от 27-го августа, и не хотел оставить Петербурга без того, чтоб вам еще не написать несколько строк… Государь сего утра в 8 часа уехал в Таганрог отсюда, а мы едем послезавтра из Царского Села.
Дай Бог, чтобы погода постояла хорошая и чтобы благополучно окончить путешествие. Я совсем не рад ночевать у Змея (Аракчеева), которого по счастью там не будет, а здесь видел его только издали; дай Бог, чтобы нам никогда с ним нигде не сходиться.
У брата Алексея (Ермолова) были беды с Лисаневичем и Грековым, коих по неосторожности Лисаневича аксайцы обоих зарезали на переговорах. Я воображаю себе брата Алексея, в каком он был положении, когда о сем узнал. Брат Михайла (граф Воронцов) говорят, очень болен и даже доктора боятся за него, что едет в Англию, а не в Италию.
Прощайте, любезный друг, желаю вам доброго здоровья и не забывайте таганрогского пустынника, вам душой и сердцем преданного. Аграфене Федоровне мое всеусерднейшее почтение. Мои все вам и ей кланяются.
8-го октября 1825 г. Таганрог
Чувствительно благодарю вас, любезный друг Арсений Андреевичу за письмо ваше из Гельсингфорса от 12-го сентября… вот уже две недели как мы здесь живем, как в монастыре. В климате нет ни малейшей разницы с петербургским, также холодно, сыро; сверх того грязь преужасная, что поневоле должно сидеть дома.
К тому же дома постройкой не отличаются и вот уже более недели как я живу у Виллие (Яков Васильевич), потому что у меня чуть не сделался пожар от худых печей, которые теперь вновь перекладывают. Скука смертельная, одна отрада, в ясные дни хожу на охоту, а по вечерам бываю у брата Михайлы (Воронцова), который здесь с женой, и хотя он уже в Англию не поедет, но все оставит нас на несколько месяцев, быв обязан ехать в Одессу и Кишинев, тогда уже мы совершенно будем как в монастыре.
Здоровье брата Михайлы, кажется, лучше, но все еще весьма худ. С графиней по вечерам играем в вист, чего я с роду никогда не делал, равно и она только здесь начала играть. Можете себе представить каковы мы сошлись игроки; лучший из нас Лонгинов, потом брат Михайла, все по крайней мере видим хоть человеческие лица и говорим; но что будет как они уедут?
Государь 11-го числа едет в Новочеркасск на 4 дня и 15-го возвратится; потом собирается съездить также на несколько дней в Крым, ежели погода будет хороша. Здоровье Императрицы идет хорошо, покой в котором она находится, приносит, кажется ей пользу. Дай Бог, чтоб она совершенно поправилась и чтоб мы могли скорей избавиться сего прекрасного края.
Аграфене Федоровне прошу сказать мое усердное почтение. Прощайте, любезный друг, желаю вам искренно доброго здоровья и прошу не забывать таганрогского пустынника, вас истинно любящая.
21-го ноября 1825 г. Таганрог
Ужаснейшее бедствие нас всех постигшее, любезный друг Арсений Андреевичу отнимает у меня силы к изъяснению скорби и сокрушений мною ощущаемых. 19-го ноября поутру, в 10-ть часов и 50 минут, поражены мы были жестоким ударом по случаю кончины обожаемого Монарха нашего Государя Александра Павловича, после 13-тидневной желчной и потом обратившейся в нервическую горячку.
Никому столь не было известно, любезный друг, как вам, преданность, привязанность и даже, смею сказать, дружество мое с ним; легко можете себе представить в каком положении я нахожусь. Уверен, что и вы равномерно печаль cию чувствуете в той же силе, быв столько ему преданы.
Во все время болезни Государевой я не покидал его, ухаживал за ним, оказывая все пособия, какие только были нужны, и к несчастью моему все мои труды были тщетны. Всевышнему Творцу угодно было ниспослать на нас гнев свой, лишив нас столь драгоценного Монарха. Одним утешением остается мне то, что я еще при конце его мог оказать ему последний долг, быв здесь совершенно один.
В ужасной горести занимаюсь учреждением печальной церемонии. За две тысячи верст от столицы, в углу Империи, без малейших способов и с большой трудностью доставать самые необходимые вещи по сему случаю нужные, за всякой безделицей принужден посылать во все стороны курьеров, распоряжаться всем и не только толковать, но даже самому рисовать разные планы и фигуры, потребные для церемонии, и признаюсь, что ежели бы меня здесь не было, не знаю как бы cie пошло, ибо все прочие потеряли совершенно голову.
Императрица во все время болезни также не покидала Государя и за ним ухаживала, при кончине оказала удивительную твердость. Печаль Свою, по слабому Ея здоровью, переносит благодаря Бога хорошо, не знаю что будет впоследствии.
Я так ослабел, быв 13 дней и ночей без пищи и без сна, что едва шатаюсь; имею сверх того на руках Императрицу и устроение церемонии. С нетерпением ожидаю прибытия Императора Константина Павловича, за коим послал уже несколько курьеров, для дальнейших распоряжений к препровождению тела покойного в С.-Петербург. Не знаю чем все кончится и какая будет моя участь.
Отдав долг отечеству прослужением трем царствованиям, можно кажется и удалиться, дабы, по крайней мере, иметь время заняться собственными делами, кои весьма в худом положении, ибо никогда не решался и не хотел утруждать об оных покойного Императора, он же сам никогда не обращал на cie внимания, следовательно, я остался без всего.
Теперь не знаю еще, на что решится Императрица, которую оставить одну в сем положении нахожу что грешно, но быть удалену от своего семейства, при столь худых обстоятельствах, также весьма затруднительно. Решился положиться на Бога, который меня никогда не покидал, надеюсь и в сем несчастном положении не оставит.
Я воображаю в каком унынии должна быть столица, особенно Государыня Императрица Мария Фёдоровна. Я боюсь как за нее, так и за Императрицу Елизавету Алексеевну, которая сколько не крепится, но страдает ужасно, от удара ее постигшего.
Вот, любезный друг, событие несчастных предчувствий, кои имел я пред отъездом моим сюда, чувствуя и здесь ужаснейшую тоску и грусть непомерную, кои относил всегда на счет скуки и недостатка в обществе и никогда не входило в голову, чтобы могло последовать подобное бедствие.
Проклятый змей (Аракчеев) и тут отчасти причиною сего несчастья мерзкою своею историей (Аракчеев бросил все дела и уехал в Грузино расследовать убийство Настасьи Минкиной. Александр, неоднократно, письменно звал его вернуться и быть с ним. Аракчеев отказался) и гнуснейшим поступком, ибо в первый день болезни Государь занимался чтением полученных им бумаг от змея и вдруг почувствовал ужаснейший жар, вероятно, происшедший от досады, слег в постель и более уже не вставал.
Не правду ли я говорил вам, что изверг сей губит Россию и погубит и Государя, который узнаёт все его неистовства, но поздно; вот предчувствие мое и сбылось. Может ли сей изверг иметь смелость показываться еще на глаза в свете и неужели совесть его не убьет, но хотя бы cie и случилось, не воротит уже несчастья постигшего Россию и всех нас истинно преданных Государю.
Благодарю вас за письмо ваше от 31-го октября, и весьма сожалею о вашем нездоровье, пора вам приняться за лечение, теперь более нежели когда можем надеяться, что удастся нам пожить в соседстве и заниматься хозяйством.
Аграфене Федоровне прошу засвидетельствовать мое усердное почтение. Прощайте, любезный друг, что-то с нами будет! И Желаю вам здоровья и прошу быть уверену в совершенной моей к вам дружбе.
Собственноручное письмо Императрицы Елизаветы Алексеевны к Фредерику Лагарпу
Из всех, разделяющих со мною глубокую скорбь, воспоминание о вас, м. г., в эту жестокую минуту, уверяю вас, для меня самое драгоценное. Мне отрадно бы было оплакивать вместе с вами обожаемого человека, коего прекрасная душа вам была известна; вы следили за его развитием, вы способствовали оному, он вам обязан был частью тех превосходных и редких на его месте качеств, которые делали его предметом любви и восхищения его народа и иностранцев; никто поэтому лучше вас не может понять всей громадности моей утраты и говорить мне тем языком, которого более всего жаждет мое сердце.
Вы знаете, м. г., что он любил сознавать чем он вам был обязан и я нахожу утешение в повторении вам этого. Вы говорите, что остаток жизни вашей расстроен нашим несчастьем и я этому верю; но вспомните о непосредственном влиянии, которое вы имели на его молодость, о благе, которое вы этим принесли ему и всему человечеству, и вы еще найдете утешение в этом воспоминании.
Что сказать вам, м. г., о себе? Не имею надобности говорить вам, что я совершенно несчастлива, что я потеряла все на сем свете, где его любовь была для меня первейшим, неоцененнейшим из благ. Быв счастлива ехать с ним в те дальние страны, пребывание в коих он считал столь полезным для моего здоровья, могла ли я предвидеть, что он сделается жертвою своей деятельности и своего рвения.
Быстрые успехи южных губерний привязывали его и занимали; он слишком утомился, объехав Крым, он не принял надлежащих предосторожностей для своего здоровья в этом климате, опасном самою красотою своею и он вывез первые признаки той жестокой, быстрой болезни, которая его сразила.
Он не довольно ценил свою жизнь, это единственный упрек, которого он заслуживал. Я считала долгом сообщить все эти подробности его старейшему другу, и я нахожу утешение, говоря с вами о нем. Вместе с вами я сожалею о разделяющем нас расстоянии, тогда как мы бы хотели сообщить друг другу искреннюю, глубокую скорбь, которая тяготит над нами и которая не прекратится до конца дней наших.
Прошу вас принять на себя выразить г-же де Лагарп благодарность мою за чувства, который вы мне передаете от нее. Примите уверение в уважении, которое я так давно привыкла питать к вам. Елизавета
Таганрог, 18 (30) января 1826 г.
Прусский генерал Герлах (Леопольд фон) пишет в своем дневнике, что при вскрытии гроба императора Александра (в Петербурге) присутствовал также принц Вильгельм (брат Марии Федоровны?). По его рассказу императрица Мария Фёдоровна несколько раз целовала руку усопшего и говорила: Oui, c'est mon cher fils, mon cher Alexandre, ah! comme il a maigri! Трижды возвращалась она к гробу и подходила к телу. Принц Вильгельм, по свидетельству Герлаха, был также глубоко потрясён видом усопшего императора.
Здесь описаны несколько слухов, распространившихся по России в 1826 году; они были вызваны неожиданной кончиной императора Александра 1-го в Таганроге и необычайными обстоятельствами, среди которых совершилось восшествие на престол императора Николая Павловича.
Правительство собрало в то время множество донесений об этих толках; они заслуживают внимания историка, как несомненное произведение народной фантазии, старавшейся по-своему объяснить события этой эпохи.
Из блокнота Федора Федорова (московские новости или новые правдивые и ложные слухи, которые после виднее означатся, которые правдивые, а которые лживые, а теперь утвердить не одних не могу, но решился на досуге списывать для дальнего времени незабвенного, именно 1825 года, с декабря 25-го дня (архив канцелярии военного министерства):
"Государя убили, изрезали и долго тело его искали и наверное не могут утвердить, есть ли нашли только изранен и нельзя узнать, для того сделали на лицо восковую маску" (6-й слух) (такие слухи проскальзывали и в заграничную прессу).
"Государя напоили такими напитками, от которых он захворал и умер, и все тело так почернело, что никак и показывать не годится, для того и сделали восковую накладку, а гроб свинцовый в 80 пуд" (8-й слух).
"Государь жив, его продали в иноземную волю" (10-й слух).
"Государь жив, уехал в легкой шлюпке в море" (11-й слух).
"Государя везут совсем не его, а подделанный, и как привезут и поставят в Москве, где будет назначено; и против оного гроба наведут пушки, а около гроба поставлены будут четыре унтер-офицера с заряженными ружьями; и как народ станет усиливаться его посмотреть в лицо, оные унтер-офицеры выпалят из ружей, и в ту ж минуту из наведенных пушек вывалят прямо в гроб и расшибут его так, что и найтить ничего нельзя будет; и потом начнется в Кремле страшная тревога и пальба из ружей и рубит начнут всякого звания людей, кто только там случится и кровопролитная последует тревога" (20-й слух).
"Когда государь поехал в Таганрог, то за ним гнались во всю дорогу многие господа, с тем намерением, чтоб убить его; то двое и догнали в одном местечке, но убить не осмелились; так народ заключает, что государь убит в Таганроге верноподданными извергами" (25-й слух, февраля 5-го дня 1826 года).
"Великий князь (Константин Павлович), видя такое неустроенное в России варварское на всё российское простонародие самовластное и тяжкое притеснение, вознамерился по возможности уничтожить оное и для этой цели обратился за помощью к австрийскому императору, который обещался двинуть полтораста тысяч войска" (28-й слух, 8 февраля 1826 года).
"Когда государь был в Таганроге, то приходят к той палате несколько солдат и спрашивают, что государь делает? Им отвечали, что государь пишет, то и пошли прочь; на другую ночь опять пришли солдаты и спрашивали, что государь делает?
Им отвечали: Государь спит, то на третью ночь пришли опять спрашивали, что государь делает? Им отвечали: Государь ходит по покоям, то один солдат взошел к государю и сказал ему: - Вас сегодня изрубить приготовились непременно; то государь сказал солдату: хочешь ли ты за меня быть изрублен, то солдат сказал: Я не хочу ни того, ни другого, то государь ему сказал: ты будешь похоронен, как я, и род твой будет весь награжден; то солдат на оное согласился и надел на себя царский мундир, а государя спустили в окно, а солдата вбежавшие изверги всего изрубили вместо государя; а как они вбежали в ту комнату, где был государь, мнимый ими, то вдруг первое начало сделали, огонь погасили, чтоб не так было совестно впотьмах рубить его, и так изрубили, как ихней благородной совести было угодно, и тело его бросили из покоев вон, а настоящий государь бежали под скрытием в Киев и там будет жить о Христе с душой и станет давать советы, нужные теперешнему государю Николаю Павловичу для лучшего управления государством" (40-й слух, 4-го марта 1826 года).
"Когда Александр Павлович был в Таганроге, и там строился дворец для Елизаветы Алексеевны, то государь приехал в оный с заднего крыльца; стоявший тут часовой, остановя его, сказал: Не извольте ходить на оное крыльцо, вас тут убьют из пистоли, и государь сказал: Хочешь ли ты, солдат, за меня умереть, ты будешь похоронен, как меня должно, и род твой будет весь награжден, то солдат на оное согласился и переоделся.
Государь надел солдатов мундир и стал на часы, а солдат надел царский мундир, шинель и шляпу, пошел в отделываемый дворец и лицо шинелью прикрыл, и как взошел в первые комнаты, то вдруг из пистоли по нем выпалил один барин и не попал, а сам упал в обморок; а солдат как повернулся назад идти, то другой выпалил по нем и пристрелил, то вдруг подхватили и понесли в те палаты, где жила его супруга, и ей доложили, что государь весьма не здоров, потом после помер, яко государь, а настоящий государь, бросив ружье, бежал с часов, и неизвестно куда, и писал Елизавете Алексеевне письмо, чтоб оного солдата приказала похоронить как меня" (43-й слух, 16-го марта 1826 года).
Постепенно народные слухи по поводу событий 1825 года умолкли; современные о них письменные следы уже давно покоились в различных архивах, как вдруг во второй половине XIX столетия неожиданно и с новой силой воскресли старые, давно забытые народные сказания.
На этот раз они сосредоточились на одном таинственном старце, появившемся в Сибири и умершем 20-го января 1864 года, как полагают, 87-ми лет, в Томске. Личность этого отшельника, называвшегося Федором Кузьмичом, вызвала даже к жизни официальную переписку "о Hекоем старике, о котором ходят в народе ложные слухи".
Легенда, распространившаяся из Томска по Сибири, а затем и по России, заключалась в том, что Федор Кузьмич есть не кто иной, как император Александр Павлович, скрывшийся под именем этого старца и посвятивший себя служению Богу.
Затем, независимо от устных преданий, стали появляться печатные сведения о чудесах и предсказаниях таинственного отшельника. Наконец, в 1891 году появилась в Петербурге монография о жизни и подвигах старца Фёдора Кузьмича, выдержавшая несколько изданий.
О жизни загадочного Федора Кузьмича до появления его в Сибири ничего не известно. В 1836 году около г. Красноуфимска в Пермской губернии мужчина лет шестидесяти был задержан, как бродяга, наказан двадцатью ударами плетей и сослан в Сибирь.
С 1837 года началась известная уже по различным описаниям отшельническая жизнь старца, которая прославила его в Сибири, окружила ореолом святости и прекратилась лишь в 1864 году (с 1859 года Федор Кузьмич переселился на жительство к томскому купцу Семену Феофановичу Хромому. Существует составленное им "Жизнеописание великого старца Федора Косьмича" (в рукописи)).
На могиле его, в ограде Томского Алексеевского монастыря, был поставлен крест с надписью: "Здесь погребено тело Великого Благословенного старца Феодора Кузьмича, скончавшегося в Томске, 20-го января 1864 года".
Тайну свою Федор Кузьмич унес в могилу; незадолго до кончины, на просьбу объявить хотя бы имя своего Ангела, загадочный старец отвечал: "Это Бог знает". На подобный же вопрос, сделанный старцу ранее, он заметил: Я родился в древах; если бы эти древа на меня посмотрели, то бы без ветра вершинами покачали.
По рассказам, Федор Кузьмич был роста высокого, плечистый, с величественной осанкой, так что этой своей благообразной наружностью и вместе с тем тихой и степенной речью производил на своих собеседников обаятельное впечатление.
Всех сразу поражала какая-то необыкновенная величавость во всем облике, в приёмах и в движениях старца, в поступи и в говоре и, особенно в благолепных чертах лица, в кротких глазах и в обаятельном звуке голоса, в чудных речах, выходивших из уст его. Иногда он казался строгим и даже повелительным. Все это побуждало посетителей преклонять пред старцем колена и кланяться ему в ноги.
На очень распространённых фотографических изображениях, снятых с портрета Федора Кузьмича, он представлен в келье, седым старцем с бородой и длинной белой рубахе, подвязанной поясом; одна рука покоится на груди, другая заткнута за пояс. В углу убогой кельи виднеются распятие и икона Божьей Матери. Лицо старца напоминает несколько черты императора Александра Павловича.
Таинственный старец, по говору народному, имел какой-то особенный дар утолять страдания не только телесные, но и душевные единым словом, часто в виде прозорливого предсказания о исцелении или указания средств к тому.
С молвой росла и слава о нем в Сибири, и скоро не было и телесно или душевно страждущих или руководимых благочестивыми чувствами людей, которые не старались бы посетить, видеть и слышать отшельника, во что бы то ни стало.
В той же местности, в которой был водворен старец, жили двое сосланных, бывших придворных служителей; один из них тяжко заболел и, не имея возможности самому отправиться в старцу, упросил своего товарища посетить его и испросить исцеления больного.
Товарищ его при помощи одного человека, имевшего доступ к Федору Кузьмичу, был принят последним в его келье, а провожатый остался в сенях. Посетитель, войдя в келью, тотчас бросился в ноги к старцу и, стоя перед ним на коленях, с поникшей головой, с невольным страхом рассказал ему, в чем было дело.
Кончив, он чувствует, что старец обеими руками поднимает его, и в то же время он слышит и не верит ушам своим - чудный, кроткий знакомый ему голос... Встает, поднимает голову, взглянул на старца и с криком, как сноп, повалился без чувств на пол. Перед ним стоял и говорил в лице отшельника (как он потом утверждал) сам император Александр Павлович, со всем его наружным обликом, но только старцем с седой бородой.
Федор Кузьмич отворил дверь и кротко сказал провожатому: Возьмите и вынесите его бережно, он очнется и оправится, но скажите ему, чтобы он никому не говорил, что он видел и слышал, - больной же товарищ его выздоровеет. Так действительно и случилось.
Очнувшийся посетитель поведал, однако, провожатому и товарищу, что в лице старца он узнал императора Александра Павловича, и с тех пор в Сибири распространилась народная молва о таинственном происхождении Федора Кузьмича.
Если бы фантастические догадки и народные предании могли быть основаны на положительных данных и перенесены на реальную почву, то установленная этим путем действительность оставила бы за собою самые смелые поэтические вымыслы; во всяком случае, подобная жизнь могла бы послужить канвой для неподражаемой драмы с потрясающим эпилогом, основным мотивом которой служило бы искупление.
В этом новом образе, созданном народным творчеством, император Александр Павлович, этот "сфинкс, неразгаданный до гроба", без сомнения, представился бы самым трагическим лицом, русской истории, и его тернистый жизненный путь увенчался бы небывалым загробным апофеозом, осененным лучами святости.
