Гэбисты, стукачи, круговая порука, гонения научной интеллигенции, старые большевики и Сталин.
Я не просто так посвятил первую часть статьи сталинскому национализму – так, как его понимал Гроссман и так, как он развивался исторически. Это была хоть и большая, но «подводка» к роману "Жизнь и судьба". К концу 30-х годов, после коллективизации и 37 года СССР полностью уходит от социал-демократических традиций и интернационализма, заложенных большевиками «старой школы», и в первую очередь Лениным-Троцким. Социал-демократия и интернационализм подменяются авторитаризмом и крайним национализмом. В этих условиях и предстоит развиваться, действовать, проявлять себя героям Гроссмана. Вот тут и прослеживается его интересная взаимосвязь с Львом Толстым и библейскими сюжетами. Несколько осовременены категории зла и добра, а так же человеческого выбора. Вместо абсолютного зла, демонических сил или гнева богов выступает тоталитарная сталинская система, при взаимодействии с которой герои Гроссмана совершают тот или иной выбор. Но выбор у них всех все-таки есть даже в этих условиях. Этим во многом и отличается в лучшую сторону антисталинская проза Гроссмана: не Сталин, но сами люди совершали тот или иной выбор, создавали ту Систему, в которой жили.
Поэтому несомненно, что война в этой книге только лишь декорации. Главная тема – Взаимодействие человека со сталинской Системой. Гроссман берет героев разных полюсов и показывает нам, каково было их выживание и взаимодействие в данных условиях.
В книге мало ужасов про «черный воронок», ГУЛАГ и пытки. Ужасает другое: круговая порука и доносительство. Не хотелось бы жить в такие времена, когда в компании близких друзей и родных ты должен взвешивать каждое свое слово и не трепаться много языком. Иначе, все сказанное может быть записано и выдвинуто как обвинение против тебя. Точно так же подсаживается на измену комиссар танкового корпуса Гетманов, когда его партийные товарищи, близкие друзья, листая фотоальбом, видят на фотографии портрет Сталина, который размалевал пятилетний сын героя:
Лицо Сталина на портрете было размалевано цветными карандашами, к подбородку была пририсована синяя эспаньолка, на ушах висели голубые серьги.
Гетманов тут же вспоминает историю, когда его земляк и хороший знакомый просил вступиться за племянника-студента, который по дурости стрельнул из воздушки по портрету Сталина.
Гетманов после заседания бюро обкома заговорил с Мащуком об этом деле. Мащук сказал:
- Дементий Трифонович, ведь мы не дети - виноват, не виноват, какое это имеет значение... А вот если я прекращу это дело, завтра в Москву, может быть, самому Лаврентию Павловичу сообщат: либерально Мащук отнесся к тому, что стреляют по портрету великого Сталина. Сегодня я в этом кабинете, а завтра - я лагерная пыль. Хотите на себя взять ответственность? И о вас скажут: сегодня по портрету, а завтра не по портрету, а Гетманову чем-то этот парень симпатичен или поступок этот ему нравится? А? Возьмете на себя?
Через месяц или два Гетманов спросил у Мащука:
- Ну как там тот стрелок?
Мащук, глядя на него спокойными глазами, ответил:
- Не стоит о нем спрашивать, оказалось, мерзавец, кулацкий выб...док, - признался на следствии.
Гроссман указывает, что секретарь обкома Дементий Гетманов не читал великих книг, не участвовал в Гражданской и даже жандармы его не прессовали. Но при этом он прекрасно ощущал дух партии, ту самую «партийность»:
Подчас жестоки, суровы бывали жертвы, которые приносил Гетманов во имя духа партийности. Тут уж нет ни земляков, ни учителей, которым с юности обязан многим, тут уж не должно считаться ни с любовью, ни с жалостью. Здесь не должны тревожить такие слова, как "отвернулся", "не поддержал","погубил", "предал"... Но дух партийности проявляется в том, что жертва как раз-то и не нужна - не нужна потому, что личные чувства - любовь, дружба, землячество - естественно, не могут сохраняться, если они противоречат духу партийности.
Но Гетманов сделал свой выбор. Он проникся «духом партийности» и предпочитал не сомневаться в своем выборе и своих действиях. Он стал продуктивным инструментом сталинской Системы. Абсолютно противоположный в своей сущности герой – ученый-физик, еврей по происхождению, Виктор Штрум. Как мне кажется, этого героя Гроссман выписал именно с себя, он во многом автобиографичный. Научный интеллигент много рефлексирует, пытается бороться за справедливость, добро и свободу. Он делает большое открытие в рамках ядерной физики, но после теплых оценок коллег, начинается полоса его падения. Он пытается отстоять некую свою правду и вступается за лаборантов, молодых ученых, половина из которых евреи. Он видит не только несправедливую, но и антисемитскую позицию своего начальства. В итоге, вчерашние коллеги открещиваются от его большого научного открытия и «пробирают» Штрума на собрании коллектива, где признают ученого враждебным и чужеродным элементом.
Последующие дни физик Штрум проводит в состоянии лютой измены и рефлексии. По ночам он ожидает под окнами визг тормозов черного воронка. Представляет, как где-то в застенках Лубянки полнится и пухнет доносами его личное дело.
И когда мысли о погибшей работе, о нужде, зависимости, унижениях становились особенно невыносимыми, он думал: "Хоть бы скорей посадили".
Нужно сказать, что наш-то ученый был тот еще либерал. Во время эвакуации в Казань, он вел свободолюбивые разговоры со своими коллегами. Он не занимался никогда партийной работой, но при этом хорошо помнил Революцию и политических деятелей 20-х годов.
Штрума возмущало, что имя Сталина затмевало Ленина, его военный гений противопоставлялся гражданскому складу ленинского ума. В одной из пьес Алексея Толстого Ленин услужливо зажигал спичку, чтобы Сталин мог раскурить свою трубку. Один художник нарисовал, как Сталин шествует по ступеням Смольного, а Ленин торопливо, петушком, поспевает за ним. Если на картине изображались Ленин и Сталин среди народа, то на Ленина ласково смотрели лишь старички, бабки и дети, а к Сталину тянулись вооруженные гиганты - рабочие, матросы, опутанные пулеметными лентами. Историки, описывая роковые моменты жизни Советской страны, изображали дело так, что Ленин постоянно спрашивал совета у Сталина - и во время Кронштадтского мятежа, и при обороне Царицына, и во время польского наступления. Бакинской стачке, в которой участвовал Сталин, газете "Брдзола", которую он когда-то редактировал, историки партии отводили больше места, чем всему революционному движению в России.
- Брдзола, Брдзола, - сердито повторял Виктор Павлович. - Был Желябов, был Плеханов, Кропоткин, были декабристы, а теперь одна Брдзола, Брдзола...
Но было бы совсем тривиально, если бы за физиком приехали люди из НКВД. С ним происходит другое – когда Штруму кажется, что его жизнь уже полетела под откос, ему звонит на домашний телефон сам Сталин.
Продолжение здесь: https://zen.yandex.ru/media/id/5e33c18856983f14761d09cb/tiajelye-simptomy-stalinizma-v-romane-v-grossmana-jizn-i-sudba-vol3-5f362ed987dcf25d919a7401
