Так уж получилось, что выдающийся русский поэт Арсений Тарковский в «табели о рангах» русской культуры несколько затмеваем своим сыном – выдающимся русским кинорежиссером Андреем Тарковским. А между тем это вряд ли справедливо. И потому, что всякие такого рода «табели» и рейтинги, как правило, не вполне адекватны, и потому, что без отца не было бы сына – как в прямом, так и в переносном смысле. Пускай Арсений Александрович ушел от матери Андрея, когда тому было только пять лет. Но влияние поэзии Арсения Тарковского на кинематограф Андрея Тарковского существенно – вспомнить хотя бы картину «Зеркало», которая бы не состоялась такой, какой мы ее знаем, без читаемых отцом режиссера собственных стихов.
Значение старшего Тарковского для русской культуры еще и в другом – он стал живой нитью преемственности, связи, соединяющей начало столетия (пресловутый Серебряный век) с его концом. Друг Ахматовой и Цветаевой (Марина Ивановна посвятила ему свое позднее стихотворение «Я стол накрыл на шестерых»), собеседник Мандельштама, он дожил до разгара перестройки, до конца эпохи, живым свидетелем которой он оказался от начала до самого конца.
Герой войны, лишившийся ноги в бою под Витебском в конце 1943-го, мастер, принятый в Союз писателей лишь в тридцатитрехлетнем возрасте (и то, главным образом, как переводчик поэзии народов СССР), он выпустил свою первую книгу и вовсе в 1962-м. В том же году его сын Андрей за свой первый полнометражный фильм «Иваново детство» получил «Золотого льва» Венецианского кинофестиваля. Выходит, дебютировали синхронно.
Одно из лучших стихотворений Арсения Тарковского приведено ниже. Оно звучит также в фильме его сына, чей кенотаф установлен рядом с могилой отца в писательском поселке Переделкино:
Свиданий наших каждое мгновенье
Мы праздновали, как богоявленье,
Одни на целом свете. Ты была
Смелей и легче птичьего крыла,
По лестнице, как головокруженье,
Через ступень сбегала и вела
Сквозь влажную сирень в свои владенья
С той стороны зеркального стекла.
Когда настала ночь, была мне милость
Дарована, алтарные врата
Отворены, и в темноте светилась
И медленно клонилась нагота,
И, просыпаясь: «Будь благословенна!» —
Я говорил и знал, что дерзновенно
Мое благословенье: ты спала,
И тронуть веки синевой вселенной
К тебе сирень тянулась со стола,
И синевою тронутые веки
Спокойны были, и рука тепла.
А в хрустале пульсировали реки,
Дымились горы, брезжили моря,
И ты держала сферу на ладони
Хрустальную, и ты спала на троне,
И — боже правый! — ты была моя.
Ты пробудилась и преобразила
Вседневный человеческий словарь,
И речь по горло полнозвучной силой
Наполнилась, и слово ты раскрыло
Свой новый смысл и означало царь.
На свете все преобразилось, даже
Простые вещи — таз, кувшин, - когда
Стояла между нами, как на страже,
Слоистая и твердая вода.
Нас повело неведомо куда.
Пред нами расступались, как миражи,
Построенные чудом города,
Сама ложилась мята нам под ноги,
И птицам с нами было по дороге,
И рыбы подымались по реке,
И небо развернулось пред глазами…
Когда судьба по следу шла за нами,
Как сумасшедший с бритвою в руке.
