День третий (путешествия, а так уже, пожалуй, и 10-й). Пора и честь знать. Снова в плацкарт. Прощай, Украина!
Шли дни, в свои права постепенно вступала весна. Романтика пропитывала воздух, палисадник и простыни. Хорошо было у Тани, но Жорж, не привыкший к сытой и спокойной жизни в женских объятиях – уже сколько лет прошло, как он жил бобылем – начал тосковать. Вроде бы все и хорошо было – порядок-распорядок, сытая жизнь, любовь-морковь и всякие там прикосновения, от которых порой не только мысли, а кровь закипала – прям как в молодости. Однако внутри у Столбунского разрасталось беспокойство непонятной природы. Наверное, это давала о себе знать та сила, которая перемещает племена, людей и целые народы с континента на континент – то ли в предчувствии грядущих перемен и изменений, то ли просто так - от раз и навсегда заложенной в них программы, которую можно описать одним словом – «расселяйся!».
Таня с грустью приняла решение Жоржа, но удержать своего бывшего-нынешнего не могла. Не потому, что скалки не было под рукой крепкой или она не умела обходиться с противоположным полом. Просто женщина прекрасно понимала – Жоржу нужно завершить свое путешествие, ему просто не надо мешать: «своє повернеться, чуже - відірветься!» - так говорила ей бабушка и мама. Жорж получил с собой новый чемодан – полный вещей Татьяниного «бывшего», к счастью, практически идентичного по размеру нашему герою, что сильно упростило подбор одежды. В новой шляпе с дырочками (летний вариант, так же популярный на гомельщине среди местных «пикейных жилетов»), с новым похрустывающим чемоданом, чьи недра легко проглотили не только спортивный костюм, но и вполне приличную «тройку» из серого габардина, с парой сменных рубашек и прочей мелочевкой, в туфлях «Скороход» на микропорке, с авоськой, набитой снедью в руке, Жорж загрузился в ночной поезд на Дальний Восток. Подруга, пользуясь служебным, спроворила новый проездной документ взамен утерянного . «Ты там это – пиши, что ли … »- сказала Таня на прощанье, задержав руку Жоржа в своей. «Так, конечно же – обязательно буду!» - ответил Жорж, прекрасно понимая, что даже адреса ее не знает.
Подруга обняла на прощание своего белорусского друга, прижав его седую голову к своей многострадальной груди… Поезд застрекотал на стрелках, медленно мерцая ассиметрией красных фонарей на корме, унося Жоржа. Граница была пройдена, пусть и в два приема, и впереди Путешественника ждало 12 часов по скоростным дорогам восточной Украины, да Харькова, где у него была пересадка на поезд Харьков-Хабаровск. Поезд шел через Бахмач, Сумы, Тростенец. Неторопливо и рассудительно. Он не останавливался на каждом переезде, нет! Это же был все-таки скорый поезд. 400 с небольшим км за 9 часов – не шутка - экспресс!
Железнодорожный путь по Украине был так же извилист и запутан, как и судьба этой многострадальной окраины, неожиданно для себя самой ставшей страной благодаря алчности Ельцина, Шушкевича и Кучмы и халатной неосмотрительности Хрущева в части южных причерноморских территорий советской империи.
Но Жорж, умостив свой чемодан под голову в 3-15 утра, не удостоил вниманием ночные пейзажи обжитой землицы, где радимичи и сиверцы более 1000 лет назад пытались сначала противостоять полянам, половцам да печенегам, а потом смирились таки под властью вначале киевских князей, а потом и литовских. В голове у Жоржа крутились свои картинки, поднятые из небытия далеких уголков памяти, присыпанных пеплом рутины десятилетий – его комсомольские годы. Запах свежего жита, ночная рыбалка на Беседи, шум и крик на сельской свадьбе, рождение сына. Потом память почему-то услужливо подвинула картинку с телевизором и выступающей «мумией» Брежнева. Столбунский встряхнул голову, чтобы избавиться от этого малоаппетитного наваждения и незаметно для себя провалился в тягучий полустаночный сон. Голова ёрзала по коричневому дермантину чемодана, тоскливо скрипел и шуршал вагон на каждом стыке. Полуночники (такие обязательно есть в каждом поезде) в грязных майках громким шепотом делились друг с другом эмоциями между рюмками теплой плацкартной водки. По коридору бесконечно ходили сменяющиеся пассажиры и шастали подозрительного вида ханурики. Но Жорж уже не обращал внимания на это. Он спал. И сон его был чернее ночи – непроницаем и лаконичен – черная пропасть поглотила его и выплюнула, изрядно пожевав прическу, в полдень, когда поезд приближался к Харькову.
Большой и старый русский город, со своей длинной историей, пыльный и размазанный по пространству, огромной урбанистической кляксой наезжал на поезд, засасывая его в свое железнодорожное облое чрево. Вокруг становилось все меньше избушек и мазанок, все больше – домов. Появились линии трамваев, по улицам ходили люди и стояли машины. Столбунскй смотрел в окно и подмечал различия с Гомелем – самым главным городом его жизни – на родине точно не так грязно, здесь вокруг много пошарпанного и облезлого - не в пример Беларуси – но при том все как-то живенько и бодро.
Поезд тем временем доплелся до вокзала и выплюнул из себя пачку пассажиров, а сам вскоре укатил на юг, к теплеющему морю, в Адлер. Жорж с практически новым чемоданом зашел в здание вокзала, примерился ко времени, и понял, что 7 часов до своего поезда «Харьков-Хабаровск» надо занять чем-то более увлекательным, чем разглядывание узоров шелухи семечек на тротуаре привокзальной площади.
Столбунский обменял 10 долларов США на гривны, сдал чемодан в камеру хранения, предварительно замкнув на ключик его хромированный блестящий замочный механизм. Впереди оставалось 6-30 до посадки и целый город.
Для понимания ситуации необходимо уделить пару слов самому Харькову, потому как для Жоржа, в Минске бывшем всего пару раз, любой город больше Гомеля (это сейчас в нем сейчас живет примерно 700 000 населения, а в 70-е не было и 300 000) – мегаполис. А Харьков с его 1.5 миллионами населения для простого сельчанина из Гомеля был однозначно огромным. Тут было чему удивляться – Харьков издавна играл особую роль в подбрюшьи Российской империи – начиная с середины позапрошлого века, город бросился в индустриализацию, а век спустя стал главным транспортным узлом всей Юго-Восточной Европы. Накачанный в советское время интеллектуальной элитой, он и сейчас - главный научный, индустриальный, транспортный и студенческий центр страны – своей новой хозяйки – Украины. В бывшем Союзе по сути Харьков был номером 3 в упомянутых табелях о рангах – науке, индустрии и грузоперевалке. Городу более 450 лет. Он даже и столицей был, но три четверти века уступил эту сомнительную радость Киеву, в 1934. В общем, город высококультурный и основательный, далеко не провинциальный.
Перед Жоржем развернулся с самых первых шагов дивный южный (по российским меркам) мегаполис, полный воспоминаний о различных эпохах. Сталинский ампир привокзальной площади терялся в рекламе нового века.
Эклектика, так знакомая многим по Москве, прочно пустила корни на благодатной для девелоперских экспериментов почве бывшей столицы Украины. И модерн первых лет советской власти, и добротные особняки купеческих сословий с барочными выкрунтасами, и новомодный хай-тек – все смотрелось органично на харьковской земле.
Жорж шел по Полтавскому шляху и внимательно изучал вывески на украинском, таком понятном простому белорусу. Шел Столбунский не торопясь, смотрел внимательно, иногда перекуривал увиденное в сторонке или на лавочке, наслаждаясь теплым днем и приятным ощущением некоторой суеты большого города.
Жорж догулял до станции метро и подумал – а не испытать ли судьбу? Однажды в Минске его штанина попала в эскалатор, когда он маленько замечтался при спуске, и с той поры Столбунский несколько осторожничал пользоваться подземкой даже при случае явной необходимости в те немногочисленные наезды в Минск, которые порой случались в его судьбе.
Посмотрел наш путешественник на толпу, которая из темного жерла подземки выплескивалась с ритмичностью подходящих поездов – и не решился, заробел. Вместо этого пошел дальше по городу, незаметно присматриваясь к ценникам на мороженное.
В процессе фланирования каким-то чудом Жорж набрел на площадь с фигурами героев Ильфа и Петрова, его любимых писателей-сатириков (из отечественных авторов, разумеется). Столбунский не смог устоять и приложился натруженной мозолистой пятерней к латунной крышке. Слезы навернулись у него на глаза – еще никогда ранее он не прикасался к литературе так сермяжно, по простецки.
Нахлынули бессмертные строки из «Золотых стульев», и наш старик, как тот самый Ромуальдыч, тоже присел на лавку, но портянку, правда, решил не нюхать. Да и не носил Жорж портянки уже лет десять.
Подсчитав наличность, Жорж прикупил на улице пару пирожков и заел их прекрасно исполненным мороженным в вафельном стаканчике. Мороженное было маслянистым и вкусным. Пальцы, испачканные его потеками, пахли детством и животными жирами.
На солнышке Жоржа приморило, он надвинул шляпу на брови и немного подремал. Из этого блаженного состояния его вывели довольно чувствительные толчки. Столбунский приподнял свинцовые веки – перед ним стояли два стража местного порядка, молодые парни в зимних черных шапках с бляхами, все в синем, из-под которого торчало что-то по близорукости резиновое и длинное.
Активно употребляя фрикативное «г», полицаи на чистом южном русском вежливо поинтересовались у Жоржа его планами на ближайшее будущее и, на удивление, внимательно выслушав его сжатое повествование, пожелали удачи и удалились, украдкой лузгая семечки. «Да, цивилизация!» - подумал про себя Столбунский. Не бьют, в кутузку не волокут, чемодана не лишают. Еще и пожелали чего-то приятного. Вот она, независимая страна, вдали от диктатуры.
Жорж приподнялся, встряхнулся и, вдруг увидев на часах начало шестого, заторопился на вокзал. По точно такому же маршруту размашистым шагом он направился обратно и через полчаса обреченно понял, что заблудился. Не желая выглядеть простачком, Жорж пытался самостоятельно взять правильный азимут – ориентировался по солнцу, по трамваям и троллейбусным проводам, по полету голубей и запахам, но все напрасно – в итоге в шесть вечера он обреченно осознал, что заблудился.
Ему было стыдно и неудобно. Но дорогу он все-таки спросил. Добрая харьковчанка преклонных лет, к которой он обратился, была предельно любезна и даже довела Жоржа до остановки маршрутки, которая и домчала Жоржа в несколько минут за последние гривны прямо до вокзала. Опасаясь от себя глупостей, Жорж забрал из камеры хранения чемодан, убедился в сохранности замков и заранее вышел на перрон, чтобы точно не промахнуться мимо своего поезда. Он решил больше не рисковать.
Мимо проходили пассажиры, город жил своей жизнью, но Столбунский не обращал внимание на всю эту суету. Его мысли вернулись в Хоробичи, где в это время, вернувшись со смены, Таня варила борщ и поглядывала на пампушки, поднимающиеся в печи…
На вокзале Жорж без приключений попал в свой вагон, занял верхнюю полку в своем плацкарте. Побежали часы мерного длинного путешествия. После ужина половинкой вареной курицы с луковицей и картошкой (спасибо подруге!) Жорж под Валуйками с достоинством встретил наряд таможни и полицейских. Впрочем, в этот раз все прошло на удивление как-то обыденно и без приключений. Одни проверили – ушли, вторые пришли – проверили. К половине второго все устаканилось и поезд стал пересчитывать стыки полотна на российской территории, состав шел по Белгородчине. Жорж купил себе постельное белье у проводницы, вытянулся во весь рост, как белый человек, накрылся простынкой и провалился в сон, забыв про натруженные находившиеся ноги, в один миг оставив позади все хлопоты ушедшего дня.
