Солнечным апрельским днем, когда мы приехали на КМБ (курс молодого бойца, предшествующий вступлению в армию - Прим.ред.), мы все еще думали: нас будут холить и лелеять. Ну, всем так кажется, кто не вникал в истории об армии.
Я зашел в часть, и первое, что увидел – двухметрового «кабана» в скандинавских рунических татуировках, который своими ручищами держит тонкую иголку с ниткой и подшивается. И я подумал: «куда я попал? Если этого верзилу так нагрузили, что будет со мной?».
Нам сказали, что можно сесть. Наверное, это был последний раз, когда нам дали право ничего не делать. Затем дали команду «вечернее информирование», всем сказали поставить стулья на взлетку (взлетка – пространство между двумя кроватями - Прим.ред.). Мы поставили и сели, как и все гражданские люди, вразвалочку. Пришли ефрейторы и начали орать, чтобы мы сели нормально, не опираясь ни на что, подобрали под себя ноги. С особенно эмоциональными криками один из них обратился к моему сослуживцу Б., на что тот достаточно безразлично ответил: «Да мне vse ravno». Ефрейтор на это возразил: «а ты знаешь, что бывает с теми, кому vse ravno?». Тот ответил: «знаю, несладко бывает». Но на этом конфликт исчерпался, и все дружно решили, что нас тут ждет дольче вита. К нам вкатили телевизор и включили получасовые новости. Помню, все новости были про крымский мост. Может, это был спецвыпуск.
Потом нас построили, начали говорить: «забудьте то, что было…» все эти прекрасные слова про мамочку, которая на гражданке подтирала задницу. Дали команду раздеваться. Нас завели в ванную, где было 5 раковин на сто человек. Понятное дело, начался балаган: мы были новенькие, совсем неорганизованные. Кое-как отмыв нас, дали команду «отбой». В первую ночь нас поберегли, и на этом все и закончилось, но в последующие ночи на этом моменте начиналась игра «три скрипа». «Три скрипа» – это когда вся рота легла в кровать, дали команду «отбой», и после этого считают пять секунд до первых трех скрипов. Только ты двинешься – кровать скрипит (кровати старые, железо ржавое). Еще кто-то повернулся – это второй скрип. После третьего скрипа дают команду «рота, подъем!», и вы бежите на взлетку, строитесь и бегаете по кругу. Когда набегаетесь, снова дают команду «рота, отбой», и так до последнего скрипа. Ну, ничего, в девять у нас был отбой, а засыпали мы где-то к одиннадцати. В пять утра звучит команда «рота, подъем!». Это самый сильный моральный удар, который я испытывал в жизни, если честно. Построились, с горем пополам, оделись и почапали в столовку. В столовке нельзя вертеться, шуметь – за этим строго следят ефрейторы. Поначалу мы с ними бадались, а потом нашли общий язык. Они нас просили нормально себя вести, чтобы им не прилетало, потому что наше поведение – это их сфера ответственности.
Первое, что тебе дают в столовке, – грязный поднос. Подносы грязные всегда! Потому что у наши столовки обслуживают срочники, а не контрактники, для которых это была бы полноценная работа. Срочникам vse ravno, соответственно. Далее – продвигаешься к напиткам. По утрам дают армейский кофе, на вкус – это что-то типа недоваренного цикория, вымоченного в ссаных тряпках. Этот кофе я пил три раза за все время службы. Ты берешь эту отраву и идешь к каше. И дальше ты встречаешь «стариков». У них есть старая армейская забава, спросить у «молодого»: «Сколько дней до дома?».
Помню, я спросил у одного из «стариков»: «Ну как тут?». А он ответил: «Дивизия называется «ОДОН»: очко днем, очко ночью. Ничего хорошего не жди».
Очко – это старинный армейский термин, обозначающий все плохое. А вот «рассос» - это когда все prekrasno.
На раздаче можно заработать большую порцию за сигарету. Даже некурящие копят сигареты, чтобы потом за нее выменять побольше порции еды. Но тогда мы ничего не знали, ушами хлопали. На завтрак дают строго 1 яйцо, а за сигаретку можно хоть штук 6 взять. Впоследствии я узнал, что некоторым все же западло выменивать еду за сигареты. Например, дивизии КПП. У них были свои методы: подходишь к чуваку, который с яйцами этими стоит, и молвишь: «Ты знаешь, в какой я роте? Ты год свою родню не увидишь. Будешь год сидеть на pyatoy tochke, ждать мамочку, я не пропущу». У них реально были такие полномочия. Масло дают 5 гр. Строго 2 куска хлеба – как на зоне или в самолете. Впоследствии, все мы узнали о возможностях «Чипка» – маленького армейского магазинчика, где можно было затариться шоколадками, сигаретками. А когда совсем обнаглели, мы уже и пиццу в отделение заказывали.
Первая и последняя вкусняшка, которую нам дали в армии – это были две полоски плиточного шоколада на 9 мая. Когда я ее получил и попробовал, я почувствовал себя самым счастливым человеком во всей роте. Потом целый день улыбался, как идиот, все мне нравились, и мысли такие приходили в голову, что мол, и и в армейской жизни есть скрытая красота.
Вообще, КМБ – это благостное время, когда с тобой жестят по закону, ничего лишнего себе никто не позволяет. Потому что, если мы пожалуемся мамочкам, это очень быстро разрастется, и всем нехилых звездюлей навешают.
В сушилке
Мне внатуре надо телеграмм-канал завести, про армию я могу месяцами говорить… Этот случай произошел со мной уже после прохождения КМБ и вступления в армию.
Был спокойный вечер, мы вернулись после ужина в подразделение. Нам дали общие команды – что-то вроде личного времени, когда ты должен привести в порядок вещи. Мы разошлись, и я уселся на свою табуретку. И тут я услышал крики со стороны начала расположения. Я вскочил и увидел потасовку. Она происходила между солдатом, который поднялся в роту со мной с КМБ и отбитым напрочь солдатом старшего призыва. Увидев это, я еще несколько секунд стоял в ступоре и очень жалею, что не среагировал сразу.
«Молодой» толкался и говорил, что не будет выполнять приказы «стариков». А приказывали они, чтобы он побежал туда-обратно за ведром с водой для уборки за 30 секунд. Это частая армейская забава, развлечение для быдла. Тогда «отбитый» солдат повалил «молодого» на кровать, но не стал бить, пока только пытался сломать его словесно. «Молодой» вскочил и оттолкнул отбитого, жертву начали окружать со всех сторон, и наконец, один из старослужащих встал сзади и с размаху ударил бедолагу в почку левой рукой. Все это происходило молниеносно.
После этого мой ступор спал, я буквально за пару секунд оказался там же, где были они. Я толкнул «молодого» к стене, (он еле стоял согнутый вдвое и со слезами на глазах) встал к нему спиной, развел руки и закрыл его собой. И короче, начал шумиху поднимать, чтобы кто-то из офицеров услышал нас. К нам забежали ротный и взводный, начали орать: «с тылу!», – нас положили. Мы с ним продолжили переговариваться, чтобы офицеры поняли, что мы за одно. И они такие: «какого leshego? Вы че s yma soshli, солдаты?». Они поняли, что суета началась между «стариками» и «молодыми». Первые десять дней офицеры к молодым относятся хорошо: они боятся, что мы можем мамочке нажаловаться. Поэтому нас отвели в сторону и провели разъяснительную беседу: «ну что вы как дети? Не понимаете: уклад такой»…
Старшие всегда прогибают младших: это тянется из поколения в поколение. Раньше была дедовщина, но ее типа упразднили.
Я видел, как прогибали всех моих сослуживцев. Поначалу мы с «молодыми» всеми были за одно, но постепенно каждый становится сам за себя. Когда я понял, что за меня впрягаться не будут, я тоже их бросил. В общем, вернулись мы обратно, нам говорят: «встретимся в сушилке». Но в ту ночь ничего не было, и на следующую ночь тоже. Не знаю, может, нужен эффект неожиданности… А через день нас подняли, чтобы замыть толчки ночью вместо дневальных. Я лежал в постели и крикнул парню, чья кровать стояла ближе всего к моей, «не вставай, спим!». Тут и началось. Самое бесячее, когда тебя бьют по кровати: она звенит, и это очень раздражает. И вот они начали долбить по кровати, я вскочил, кричу «какого leshego? Это не моя работа». А они говорят: «пойдем в сушилку». Мы пошли в сушилку, но это было ошибкой.
В итоге, в первую ночь нас завели вдвоем. Во вторую – по одному. Сушилка – это отдельное помещение, где на полную мощность работаю ветродуи, а дверь – бункерная.
Помню, как пацанов, которые гимн плохо пели, по дороге обратно из столовой заводили в эту сушилку и заставляли петь российский гимн, пока его не услышат снаружи. А это я не знаю, на какой громкости надо орать…
Они знают, кого везти в сушилку. Сильно печальных просто не уважают, но не трогают. Тут грань соблюдай – либо будь лютым, либо чмошником последним, мамкиным сынком, что все будут опасаться тебя тронуть.
В итоге я очнулся в сушилке и стал себя ощупывать: нет ли следов мочи, еще чего-то. Вот это действительно страшно, когда на честь покушаются. Благо у нас таких отбитых не оказалось. Dubasyat нещадно, но дальше этого не заходили.
Своим сослуживцам, когда пришла новая порция «молодых», я сказал так: «Я видел, как вы тут бегали, полы на скорость замывали. Мы такое пережили сами. Не вздумайте их трогать – я первым пойду вас dubasit». В итоге, наши ребята устроили настоящую дедовщину. Им надо было куда-то это выплеснуть.
Самый зачмыренный солдат
И на убийство, и на самоубийство нужны максимально веские причины. Хотя, конечно, есть еще состояние аффекта. Когда я думаю о ситуации Рамиля Юсуфова, то прихожу к выводу, что он просто слишком долго терпел. В его случае, мне кажется, сработало следующее: ему не хватало духа, чтобы лютовать, и он не был таким нытиком, чтобы пойти маме пожаловаться. Поэтому они и докопались. Он все копил, и потом его бомбануло. Это всегда плохо кончается. У нас был один похожий случай: солдат по имени Г. – самый зачмыренный солдат роты. У него забирали телефон, сигареты и все остальное не офицеры, старшие по рангу, а свои сослуживцы. Мне было его жалко, но я никогда не впрягался, потому что понимал: эти дикари и со мной могут такое же сделать. На КМБ клеймят одежду, ты пишешь номер военного билета где-нибудь на внутренней стороне джинс, мелким шрифтом. А этот бедолага на коленке вывел «ЕКБ», и офицеры это заметили. Они и начали его чмырить первыми.
Был другой сослуживец, Д., над которым тоже жестоко издевались: над ним игрались в поршень. Это со стороны довольно угарная картина.
Поршень – это когда четыре человека становятся за открытыми дверцами шкафчиков-бушлатниц, и они должны приседать так, чтобы поршень изображать.
Вся служба у Д. проходила тяжело. У него был быстрый метаболизм, и потому он постоянно был голоден. Офицеры это заметили и чмырили его за добавку, не давали есть. Вообще офицеры доставали его любыми способами: многое запрещали, прикапывались к мелочам. Но он так и остался нормальным парнем и «дедом» не стал. А за две недели до окончания службы, ему стало плохо. Его отвели в медпункт полка, а оттуда перевели в госпиталь, где обнаружили сахарный диабет, приобретенный во время службы. В роте типа не почетно добавки себе брать, тебя за это могут зачмырить. А он просто хотел есть. И на фоне стресса и недоедания развился диабет. Его хотели комиссовать по нездоровью – то есть за две недели до окончания службы хотели аннуллировать сам факт прохождения службы. Он еле договорился, чтобы ему дали военник, пока в госпитале отлеживался. У нас с ним дембель был в один день, и я предложил, что могу сам накатать письмо в прокуратуру. Он сказал, что уже подал жалобу, и вот, позавчера с ним снова списался, и выяснилось, что ему дадут материальную компенсацию, но виновных не накажут. Материальная компенсация – тысяч шестьдесят рублей. Вместо того чтобы наказать замполита батальона, ротных и офицеров, которые явно превышали свои полномочия.
«Солдат за покурить в yagoditsu даст»
Есть такая старая армейская премудрость: солдат за покурить в ж**у даст. Я до армии курил раза два в жизни. Но там я начал дымить как паровоз. Ты устал, а тебе официально разрешено отдохнуть. А как ты отдохнешь? Достаешь сигарету, принюхиваешься, а это какая-нибудь тройка, которая воняет дерьмом, и ты мирно балдеешь от этого запашка. А если еще и сесть можно – это самый кайф. По-другому уже не можешь расслабиться.
Да, работоспособность увеличивается в два-три раза, если сказать, что вас не отпустят в курилку. Зависимость – это отличный инструмент манипуляций. Это маскулинное общество, в котором не прощают слабости. На присяге, где разрешается пообщаться с родными, мой брат заметил парня, которому из дому привезли мешок сладких баточнчиков. Брат посоветовал держаться этого парня, ведь за лишний батончик он вполне может замыть помыть или унитазы вместо тебя. Или другой парень – только и делал, что курил. Он практически не общался с родными, взгляд был рассеянный. Сразу было видно – ему придется несладко. Так и случилось. Слабость есть у всех, но есть грань, за которой ты теряешь контроль над ней. И за это чмырят. Представь, ты на войне, сидишь в окопе и – закурил. А на другом конце поля сидит снайпер, только этого и дожидается. Он берет на три-пять сантиметров выше – и стреляет в голову. Он своей слабостью подставляет других людей.
В армию нужно идти с мозгами: но, к сожалению, сейчас туда попадают либо совсем отбитые либо, как я, по дурости. Есть меньшинство, которое сознательное вступает на этот путь, это котнрактники. Отбитых, а их большинство, быстро перемалывает система, и они становятся ее частью. А вот такие придурки, как я, которые попадают в армию из-за отчисления из универа, а не по собственному желанию, ощущают себя там, как в аду. Все усугубляется еще и самим укладом: давит окружение, распорядок дня, который дублируется изо дня в день в течение целого года, много мелких и, на твой взгляд, бессмысленных обязанностей ради самих обязанностей, на минимальные границы свободны постоянно покушаются. Дух падает с каждым днем, но надо постоянно держать в голове «перетерпи, ты выйдешь отсюда». Знаю, это все звучит слишком пафосно, но, оборачиваясь на то время, я могу честно сказать, что я был погружен именно в эти чувства и такими словами себя из них вытаскивал.
