Живу в Петербурге, и каждый раз, как оказываюсь в центре города в неспешной прогулке, развлекаю себя мечтами и фантазиями о великих, что жили здесь и творили. На сей раз – Пушкин. Накануне его дня рождения всегда трепетно вспоминаю о поэте. Как было, рассказываю.
Александр Сергеевич, здравствуйте! Встреча, конечно, случайна. Ничто не предвещало, как говорится. Проходила здесь много раз. И вот этот камень, гранит старый и ничего с ним за двести с лишним лет не произошло. И вдруг – вы! О, взволнована, много говорю, не улыбайтесь. А-а, вы не улыбаетесь, вы удивляетесь… Кто я и почему набралась смелости к вам обратиться? Просто чувство такое, что мы знакомцы стародавние. Можно было в ваши времена заговорить на улице со знакомым человеком, не всегда просто раскланивались, иногда и беседовали.
Как вам современный Петербург? Узнали город? Что вы говорите, неужели вам страшновато? Это машины, на них ездят, как в ваше время в экипажах. Куда? Да куда угодно. Почему так много народу? Это еще мало. У нас сейчас са-мо-и-зо-ля-ци-я. Это так же, как и во время холеры. Помните, вы застряли в Болдино? Вот мы также сейчас в своих домах. Каждый переживает, как может. Правда уже разрешили немного прогуляться, недалеко и не всем, но уже хоть что-то. Я на Невский выбралась, соскучилась по городу.
И вот – вы. Счастье мое невероятное. Ах, простите, опять заговорилась. Расскажите, что еще вас удивило? А, это… Провода, по ним идет свет в дома. Вместо свечей, плошками усеивать дом кругом не нужно, все и так полно блеска. Волшебство электрическое теперь вовсе не волшебство, не то, что тогда, на Васильевском в доме Парланда, куда публика специально приходила смотреть на диковинные машины. И фонари вечером от них зажигаются, фонарщики больше не нужны. Это уличная реклама. Реклама? Да была и в ваше время тоже. Помните объявления в газетах и журналах, так это то же самое, только на улице. И вывески на магазинах теперь светятся. А небо да, небо такое же. Как всегда в июне в Петербурге, немного акварели и много серого. Погода как погода: ветер и дождь, иногда даже приятно прогуляться.
Да, конечно, извольте, пройдемся. В какую сторону желаете – по Невскому или свернем по набережной Мойки. Квартира ваша сохранена, там теперь музей. И кабинет, и диван, да. И часы, которые остановлены. Зря, говорите? Вы живы? Для нас вы всегда живы, это точно. И часто встречаются там люди, которые могут «братски обняться», соединиться с вашей поэзией и словом. Хорошо, идемте вдоль Невского проспекта. Широк и красив стал, это да. По Невской перспективе от Вольфа Беранже до канала Грибоедова. Да, поименовали так канал, жил писатель здесь недалеко, ваш добрый знакомый и тезка.
Буду вопросы вам задавать, для этого и встретились, верно? Не смейтесь, они будут странные. Такое невероятное интервью продолжительностью в два квартала.
Итак, первый вопрос – каково это, писать целый день, закрывшись в комнате? И часто вскакивая ночью с постели, записывать пришедшие строчки? Отдавать бумаге мысли, не укладывающиеся в стихи прозой? А после «отделывать», править. От черновиков иногда и четверти не оставалось.
И следовал мне ответ: надо растревожиться, отпустить силу, богатство и поэзию своих мыслей. А еще быть скорым на слово и памятливым. Знания они что? В книгах все есть. Что же в душе твоей отразится, то и на бумаге выйдет. Иногда странно, порой легко, но чаще писательство – это многие труды.
О, мне сразу хочется спросить, а как сочетаются лень и «стихотворная дума»? Вы любили это состояние «блаженной неги лени» и «в таком ленивом состояньи стихи текут и так и сяк», ваши слова?
Поэт посмотрел на меня с улыбкой и сказал назидательно: «Лень нужна для того, чтобы не утерять «вечной молодости» и создания образа юного ветренника, проще всем читать стишки какого-то беспечного юноши, но не мудро-мыслительного мужа. Ленивый и легкий, я развлекал публику летучей строфой, строчил «стишки на именины» и в альбомы. Стать медной статуей не хотелось. Мечталось о жизни с легкокрылым состоянием духа».
Вот такая пушкинская лень. С томлением любви и свободой, вольностью мысли и точностью рифмы. Тем временем, мы перешли Большую Конюшенную, на светофоре задержались на красный, осмотрелись. Да, каменный город стал, дома высоки и под ногами гладко, можно идти не споткнуться, есть «сочетание столичного блеска с провинциальной мечтательностью». Молчали.
«Александр Сергеевич, как вышло, что вы хотели быть легким, а стали самым важным и глубоким мыслителем всех времен?» Я формулировала этот вопрос, не высказывая его вслух, переставляя слова и так и эдак, приготовилась уже было начать, как поэт сам заговорил.
«Можно представить, что просто мне повезло. Как везет всем ленивым и беспечным героям сказок. Лень есть разновидность смирения и источник веры. Такой человек не расчетлив, ну или расчетлив не всегда. Жесткий расчет всегда «влагается в уста» узурпаторов, злых гениев. А судьба и рок благосклонны к тем, кто верует, и облагодетельствуют доверием. Вот мне и поверили», - завершив фразу, Пушкин впрыгнул на поребрик. Ап!
Тут уж мне пришлось удивляться. Не ясно, как может сочетаться трудолюбие и лень, смирение и доверие миллионов к пушкинскому слову. У нас благодаря вам, дорогой мой Александр Сергеевич, на столетия появился источник жизни и вдохновения. Ваша поэзия питает, растит и учит. Мы вот праздники в вашу честь в Гатчинском районе 35-й год проводим, все театры полны вашими «пиесами», библиотеки – книгами. Музыка, фильмы, новые авторы и новые прочтения. Тома написаны о вас. Достаточно вспомнить только Набокова, Лотмана. Все до единого, поэты и писатели, высказывались. И ни конца этому, ни края, слава Богу.
«Да пусть их, пишут и ладно!» – Пушкин остановился. На Малой Конюшенной бронзовый Гоголь, стоял, на своем месте. Народу – никого. Ни музыкантов, ни праздношатающейся публики. Подошли, Пушкин постучал по постаменту тростью и спросил: «Ну что, брат Гоголь?» Николай Васильевич повернул голову, поклонился: «Да как-то так…» Пушкин рассмеялся: «Большой оригинал был!»
Заморосил дождь. От памятника Гоголю мы вновь вывернули на Невский. Мои вопросы к поэту про современный русский язык, про сегодняшние смыслы казались лишними. Шли не быстро, остановились полюбоваться на Казанский собор. Пушкин вздохнул: «Надо же, стоит на месте, только дома вокруг прилепились, что это позади с блеском?» Да это современный бизнес-центр. Современная архитектура, понимаете? «Нет, - отвечал Пушкин. – Но я не против».
А вот и дом Зингера, где целый век продают книги. «Тут и расстанемся». – Пушкин повернулся ко мне лицом, приподнял цилиндр. И пошел к магазину, постукивая тростью. Через минуту вдруг остановился, резко крутанулся на каблуках, и стал мне рассказывать, почему ему обязательно надо попасть в закрытые двери. У него к книгоиздателям также много вопросов, как и цензорам, впрочем. Есть ли у нас сегодня свобода книгопечатания? Что издают, а что читают? Что любит современный читатель? В почете ли стихи? Красивы ли книги и дороги ли они?
Я отвечала, стараясь попадать в темп вопросов. Да, печатают много. Цензоров нет, как два века назад. Народ наш «стал самой читающей нацией в мире», а сейчас еще и самой пишущей. Читают все: от беллетристики до философии. Современному читателю надо чуть вновь привыкать к длинному тексту, завязли на коротком интернет-формате, но не все, не все. Стихи печатают, но есть впечатление, что читают мало. Книги стали удивительно красивые и цены на них разные, есть дороже, есть дешевле. Я понимаю, Александр Сергеевич, надо, чтобы мы были под вашим вниманием, чтобы жить и читать дальше. А еще мечтать и вдохновляться на новое и на хорошо забытое старое.
Пушкин ушел, а я осталась на дождливом Невском. Вокруг меня шумел город. Я огляделась. Вполне реальная жизнь. А моя история… Привидится же, нафантазируется такое. Ну, ничего, бывает. Надо ехать домой, прогулка накануне Дня рождения поэта удалась.
Спасибо, Пушкин!
