Если я вас спрошу: «Вы знакомы с Марьей Николаевной?» Вот так, просто, без фамилии. Вы наверняка уточните: «С кем? С какой Марьей Николаевной?»
А для жителей Москвы конца XIX – начала XX вв. это однозначно была Мария Николаевна Ермолова, великая русская актриса.
В течение 50 лет она блистала на сцене Малого театра, сыграла свыше 200 женских характеров и ни разу не повторилась.
К. С. Станиславский писал о ней: «У неё была гениальная чуткость, вдохновенный темперамент, большая нервность, неисчерпаемые душевные глубины. В каждой роли М. Н. Ермолова давала всегда особенный духовный образ, не такой, как предыдущий, не такой, как у всех».
Марья Николаевна была лучшей исполнительницей роли Жанны д’Арк в России. Ну, кто ещё из актрис мог похвастаться тем, что после завершения спектакля её вызывали 64 раза? А после последнего исполнения «Орлеанской девы» в 1902 году Марии Николаевне преподнесли средневековый меч, символизирующий ее героическое искусство.
Вам уже захотелось взглянуть на эту необыкновенную женщину? Тогда предлагаю отправиться в Третьяковскую галерею на встречу с М. Н. Ермоловой.
В 1905 году Москва готовилась отметить 35-летие первого выхода актрисы на сцену, и друзья преподнесли ей подарок: обратились к художнику Валентину Александровичу Серову с просьбой написать портрет актрисы.
У Серова не было своей мастерской. Поэтому портрет актрисы писался в её доме на Тверском бульваре, в Белом зале.
Для художника никогда не было интересно изображать внешнее сходство. Ему всегда был интересен характер. Поэтому он посещал спектакли с участием Ермоловой; наблюдал за актрисой на сцене.
Чтобы заставить зрителей как бы преклонить колена, исполниться высоким, светлым чувством, Серов установил себе очень низкую скамеечку и работал с неё. Благодаря этому приему актриса казалась художнику выше, стройнее, «монументальнее». Серов видел ее словно стоящей на пьедестале. Он чувствовал, что должен создать портрет великой актрисы, показать покоряющую силу ее искусства. Люди увидят воплощение великих идей времени, вечных идеалов человечества — свободы, красоты, добра и правды.
Художник сумел в ней все понять и оценить: полное отсутствие кокетства, самолюбования, позы, бессознательное, врожденное величие ее облика, благородство, которым дышало каждое её слово, каждый жест, наконец, те глубины скорби, которые таились под её сдержанным спокойствием.
Колорит решён на сочетании всего двух цветов: чёрного и серого, но во множестве оттенков.
Фигура уподоблена колонне. Голова написана на фоне зеркала, в котором отражается интерьер с фрагментом потолка, и от этого фигура актрисы буквально возносится от пола до потолка, подобно кариатиде.
Лицо выражает силу чувств и ясность мысли, мгновенное и постоянное, спокойствие и напряженность. В нем — творческая воля, способность контролировать себя и владеть своим темпераментом.
В глазах главная притягательная сила. Они светятся и мерцают. В них видна глубокая духовная работа, «родственная античному катарсису».
Гармонично вписаны в чёрный бархат платья жемчужные серьги актрисы и нить жемчуга на шее.
Горделивая осанка, и внутренняя страстность, и «едва уловимая тень трагизма», и духовная наполненность образа — качества, присущие людям, умеющим воздействовать на большую аудиторию.
Здесь она не такая простая и скромная, какой она была в жизни в общении с окружающими. Но художник передавал не манеру Ермоловой держать себя, а возвышенный образ актрисы.
Игорь Грабарь написал: «Перед вами стоит не Ермолова, а сама Драма, даже Трагедия».
Серов, редко хваливший себя, оценил работу над портретом Ермоловой фразой: «Но ничего, как будто что-то получилось».
Галина Боровская
