Дамы и господа! В нашем непростом мире порой встречаются такие явления искусства, которые потрясают. Подчас и самый сдержанный человек, сухой академист, будучи подвержен сильному впечатлению, окажется не в состоянии говорить о сильнодействующем явлении искусства умственно отвлечённо.
Один мой знакомый (ныне, к сожалению, покойный) говорил: настоящее искусство должно прошибать. Однако, покопавшись в памяти, мы найдём немного пусть даже изящных, остроумных, словом, удачных фактов искусства, которые бы действовали на нас ошеломляюще. Впрочем, всякое «мы» в нашем многосоставном мире условно и относительно, на всякое правило найдутся десятки исключений, и автор этих строк по-настоящему вправе говорить лишь только о себе (не зная точно, что почувствовали или могли почувствовать другие).
Лебединая песня режиссёра Балабанова, картина «Я тоже хочу» произвела на рецензента такое сильное впечатление, как если бы всё происходящее на экране касалось лично его. Фильм оказался на интимно-психологическом уровне таким узнаваемым, как если бы режиссёр угадал сокровенные запросы и личные ценности единичного зрителя. Иначе говоря, благодарный рецензент испытал такое головокружение, как если бы фильм был снят и про него тоже (а не только про его соотечественников).
Если всё-таки проводить киноведческий анализ, то остаётся заметить: фильм Алексея Балабанова лиричен. Его общезначимые смыслы переводимы на язык сердца в истинном значении словосочетания. Там где есть «прямое попадание», прямая интимно-психологическая узнаваемость, есть и общезначимый смысл. И порой он скользит на грани банальности, которая, тем не менее, личностно священна, ибо прекрасно, а главное непреходяще отнюдь не всё то, что составляет умственную головоломку. Например, Евангельская фраза «Да любите друг друга» (Ин.;13:34) интеллектуально проста, но священна.
Искусство со своей стороны имеет дело не только с головоломками или ребусами, но и с вечными истинами. Александр Блок призывал уличных актёров действовать так,
Чтобы от истины ходячей
Всем стало больно и светло!
Вослед блоковскому «Балагану» (так называется процитированное стихотворение) рецензент вынужден напомнить читателю по-своему банальные, но заветные смыслы. Однако и в них, на их периферии имеется своя интеллектуальная загадка.
Вот, например, истинное целеполагание личности отнюдь не сводится просто к успешному выполнению житейских функций и скорее лежит сбоку от этих функций. Меж тем, здоровье, богатство, житейское преуспеяние понятны. А то, что существует помимо них не очень понятно. Едва ли бы мы (даже несмотря на то, что этика не сводима к житейской прагматике) были бы вправе, например, говорить об элементарной этике как о загадке, лежащей по ту сторону здравого смысла. Напротив, как говорили древние, в здоровом теле здоровый дух (Mens sana in corpore sano), и человек житейски добропорядочный, нормальный едва ли будет безнравственным. Едва ли, к примеру, классический буржуа станет за неимением носового платка сморкаться в скатерть. Как Есенин.
Вот мы что-то зарабатываем, что-то покупаем на заработанные деньги, платим за квартиру - и ничего собственно безнравственного в этом нет, между тем человек, чьё существование сводится к этим нехитрым функциям, будет выглядеть несколько плоско, даже обеднённо. Наша жизнь в значительной степени состоит из элементарных функций (которые элементарно поддерживают жизнь), а между тем, главное, ради чего мы живём неуловимо и находится сбоку от простых житейских необходимостей. Всё-таки мы живём не для того, чтобы в прямом или в широком и переносном смысле платить за квартиру, а платим за квартиру для того, чтобы жить. Однако это простое на первый взгляд целеполагание «жить» трудно, почти невозможно расшифровать. Если мы, например, говорим о жизни вечной, то в условиях нашего пребывания не земле трудно сказать, что она есть; более того, преждевременно заглядывать по ту сторону земного бытия, выпытывать, как сказано в одном из черновиков Пушкина, «тайны счастия и гроба», может быть, и не стоит.
И всё же полноценная личность едва ли будет в состоянии игнорировать вечное memento more, с которым таинственно сопряжено её высшее целеполагание. Значит, как говорил один из персонажей Владимира Сорокина (в «Романе»), помимо инстинкта выживания в человека вложен и противоположный инстинкт, в человека вложена и способность к высшему самопожертвованию, которое мыслимо в параметрах идеального целеполагания. Пусть даже оно, высшее целеполагание, таинственно и необъяснимо.
Если дело обстоит так, то мы наталкиваемся на следующий парадокс. Абсолютная норма включает в себя и долю отклонения от нормы, как любовь, возможно, включает в себя и долю нелюбви. Возможно самодовлеющее чувство (особенно в сфере капризного эроса) будет несколько приторным и эгоистичным. Житейская норма, если она примет самодовлеющий характер, будет несколько однобокой и улиточной - как бы в самой себе запертой. Значит, как это ни парадоксально, человек абсолютно нормальный в чём-то должен быть и чуточку ненормальным, многогранность и полноценность личности предполагает пусть минимальные, но отклонения личности от того или иного из общепринятых стереотипов. Более того. Человек, который если ни в прямом, то в переносном смысле только и занимается тем, что успешно платит за квартиру, просто форменный идиот. И напротив, человек в истинном смысле здоровый, вынужден быть пусть и самую чуточку ненормальным. Как ни парадоксально, полноценная личность несёт в себе и малую долю необходимого идиотизма. Иначе обессмысливается и сам круг житейских необходимостей, становится непонятным, чему служат, ради чего совершаются простые житейские функции. Человек, который пьёт, ест, спит и работает (для того, чтобы снова есть, пить и спать) выглядит по меньшей мере однобоким. Однако всё, что находится за пределами плоского функционализма, житейски малопонятно.
Если дела обстоят так, то напрашивается совсем уж банальное умозаключение: человек абсолютно нормальный, душевно здоровый в окружающем мире будет немножко белой вороной.
Не об этом ли и фильм Балабанова? Лебединую песню знаменитого режиссёра «Я тоже хочу» принято сравнивать со «Сталкером» Тарковского, и едва ли рецензент решится оспаривать эту почти общепринятую параллель. Однако и подтверждая её, рецензент склонен понять её расширительно: в ином человеке живёт необъяснимая тоска по утраченному Эдему. И он стремится обрести счастье не в житейском, а в истинном смысле этого слова.
Не об этом ли картина Балабанова? Её герои словно одержимы своеобразным слоганом «Я тоже хочу». В кинокартине изображена сравнительно немногочисленная группа лиц, которые, устремлены в необъяснимую высь.
Давно, усталый раб, замыслил я побег
В обитель дальную трудов и чистых нег,
- практически два столетия назад писал Пушкин.
Как видим, за фильмом Балабанова «Я тоже хочу» и фильмом Тарковского «Сталкер» угадывается единый прообраз - таинственное «там» русской классики, наиболее непосредственно ощутимое у Пушкина. И если бы «Сталкер» не был создан Тарковским, Балабанову всё равно было бы откуда, из каких источников черпать вдохновение для кинокартины «Я тоже хочу». «Сталкер» снимался не без воздействия русской фантастики (прежде всего, творчества братьев Стругацких), тогда как фильм Балабанова, говоря, разумеется, безоценочно, был создан в более широком семиотическом поле и в общезначимом поле смыслов (которые, впрочем, прозрачно угадываются и у Тарковского).
Среди возможных литературных источников фильма Балабанова можно было бы упомянуть и древнее Сказание о граде Китеже. И всё-таки оно принадлежит совершенно иной литературной эпохе, нежели та эпоха, в которую явился Пушкин; поэтому упоминание Китежа едва ли было бы в данном случае, в данном контексте филологически корректно. Более того, приписывать Пушкину, галломану, наследнику русско-европейского просвещения, прямую преемственность по отношению к древнерусской литературе было бы просто нелепо. Древняя литература и классическая литература, конечно, очень различаются меж собой.
Но вот если выйти за пределы филологии, если говорить не об истории литературы, а скорее о её универсальных жизненных источниках, о питающих литературу общечеловеческих ценностях, напрямую не привязанных к конкретным культурным эпохам, то станет ясно: человечество или, точнее, его избранные представители, независимо от того, в какой фазе исторического времени они находятся, склонны помышлять либо о рае на земле либо о некоей художественной модели истинного бессмертия.
Фильм Алексея Балабанова - о таинственном прорыве из грубой посюсторонней реальности - туда.
Хочется добавить одно: пока мы находимся на земле, иное чаще всего является нам не в форме видений (мы же не святые и едва ли можем вполне доверять видениям, даже если они нам являются!), а в удобопонятной житейской форме, которая, однако, отсылает нас туда. Именно так! Житейские события и явления могут быть одновременно знаками, отсылками к событиям и явлениям, лежащим за пределами земного бытия. Вот почему всё вышесказанное (и всё, изображённое в фильме) не подразумевает и малейшего пренебрежения к Земле. И она по-своему свята, поскольку она несколько парадоксально - и в то же время закономерно! - сосуществует в контрастной соотносительности с идеальными чаяниями героев фильма.
Подписывайтесь на мой канал. Ставьте лайки, дизлайки. Пишите комментарии. Ваш Геронимус
