Однажды утром, в ясный и тёплый день начала осени мы собрались поехать в Аскат – село мастеров и художников в Чемале.
Мне предстояло познакомиться с интересной парой: муж, который успешно вёл дела в Новосибирске, вдруг в один прекрасный день решил послать к чёрту блага цивилизации и уехать на Алтай. Наверное, этому внутреннему перелому и изменениям в шкале ценностей что-то предшествовало, но, поскольку я ничего об этом не знаю, то и предположений строить не буду.
Жена поддержала его решение, и таким образом в Аскате в своём просторном доме обосновались Вадим и Люся.
Как пояснил мне мой друг, это не просто дом, а дом и художественная галерея, где представлены картины алтайских мастеров живописи. Кроме того, Люся освоила небольшое ремесло: она делала глиняные алтайские свистульки – окарины, которые также называют керамическими флейтами.
Мне очень нравится атмосфера алтайских деревень. В них уютно, самобытно, а среди деревянных домов и изб можно увидеть даже традиционный алтайский аил, стоящий прямо во дворе.
Я и прежде видела Аскат издали, проезжая мимо. Только однажды, направляясь на другой берег Катуни, мы прошли по его главной и, наверное, единственной улице. Успела заметить, что это опрятная уютная деревушка с добротными домами. На воротах некоторых имелись вывески о продаже картин, сувениров или о том, что здесь работает галерея.
Когда мы приехали в этот раз, нас уже ждали. Вадим и Люся оказались приветливыми, улыбчивыми, и отдельно я отметила про себя, что у Вадима удивительно светлые и чистые глаза. Без преувеличения, они излучали тихое умиротворённое сияние. Я вспомнила рассказы моего друга о том, что Вадим в своей «прошлой жизни» был человеком довольно жёстким, решительным и порой даже крутым.
Ещё бросалось в глаза, что хозяин дома в отличной физической форме. Ни грамма лишнего, только мускулы и мышцы. Позже он показал мне на далёкую гору, поросшую лесом, на вершине которой луч света отбивал золотую искру от купола часовенки, и сказал: «Я стараюсь каждый день найти время, чтобы подняться туда».
«Как! – поразилась я, – гора ведь довольно высокая и крутая!» Он только улыбнулся.
Во дворе стояло сооружение, похожее на уменьшенную модель звездолёта или машины времени. Шучу, конечно, но вид диковинного керамического устройства вызвал у нас вопросы.
Оказалось, это печь, в которой готовят разные блюда, мясо, а сегодня нас ожидал плов из чудо-печки.
Посреди двора, где, как водится, расположились хозяйственные постройки, восседал крупный палевый пёс.
Он встретил нас добродушно (впрочем, здесь всё излучало добродушие), и хвост его работал не переставая, как маятник отсчитывая секунду за секундой. Нас познакомили: это Малыш, ему семь месяцев. Семь месяцев?!!! Этому телёнку? Вот так Малыш!
В доме было прохладно, чисто и просторно. Чуть позже вошёл человек средних лет – алтаец с простым, добрым и даже несколько наивным выражением широкого лица. Его маленькие глаза словно искрились улыбкой. Он казался скромным, но не застенчивым – знаете, бывают такие «негромкие» люди.
«У нас сегодня гостит Николай», – сказала Люся. Она сказала это так, как будто мы должны были знать, кто такой Николай и почему так важно, что он здесь гостит.
Но мы не знали. Тогда хозяева проводили нас в галерею, и там я впервые увидела рисунки тушью алтайского художника-самородка Николая Чепокова по прозвищу Таракай.
Это был 2012 год.
Пока шли в галерею, я опасалась, что долг гостя и простая вежливость будут вынуждать меня хвалебно отзываться о картинах, которые мне не понравятся. Придётся натужно улыбаться, искать «обтекаемые» эпитеты, чтобы никого не обидеть, и стараться бочком выскользнуть на свободу.
Но когда я увидела первый рисунок, я вовсе забыла о том, что мне нужно что-то говорить. Я почувствовала только, что это талантливо, невероятно талантливо.
Перед моими глазами тонкое кружево лёгких линий причудливо струилось, переплеталось в затейливые узоры, и из этих узоров и сплетений рождались образы Юной Ночи, Влюблённого охотника, над которым склонилась Луна, и Спящей девушки, которой снится Весна.
А потом я сидела рядом с Николаем за большим столом и смотрела, как под его пером на бумаге рождается чудо.
Рука художника порхала без всяких усилий, и казалось, само перо рождает причудливые узоры и волшебные образы алтайских духов гор и рек и героев волшебно-красивых преданий: Семиголового людоеда Дельбегеня, богатыря Сартакпая, творца всего сущего Ульгеня и властителя царства мёртвых Эрлика.
Перо неуловимо быстро бежало по бумаге, а Николай просто лучился спокойной благодатной радостью и чуть заметно улыбался.
В тот день я услышала историю его жизни. Сейчас основные её факты общедоступны в Википедии, но тогда Таракай не был так известен. Он просто, без всякого апломба и драматизма, легко, дружелюбно, улыбчиво, не переставая рисовать, рассказывал, и речь его вилась так же воздушно и невесомо, как линии чудесных рисунков.
Николай – сирота, и воспитывался в детском доме. Наверное, он рисовал сколько себя помнил. Это была потребность и дар, над которыми Таракай не задумывался. Он вообще открыт, чист и прозрачен мыслями и чувствами как ребёнок, ничего не усложняет, ни на кого не обижается, и своим примером доказывает, что жизнь – это во вторую очередь цепь событий, а в первую очередь – наше отношение к ней.
Возможно, именно необходимость всегда находиться в интернатах со строгими запретами вызвала в нём непреодолимое желание странствовать. Дороги. Они манили художника всегда.
Закончив ПТУ и выучившись на плотника, Николай работал на стройке, настилал полы, а потом бросил всё, и начались его бесконечные странствования по дорогам Алтая. Он брался за любую работу: собирал папоротник, мыл золото, трудился кочегаром. А ещё – рисовал. Рисовал на чём придётся, и, когда бумаги не хватало, в ход шёл картон от коробок.
Читайте также:🎆
Люся рассказывала, что сам Николай не видел никакой особой ценности в своих рисунках, поэтому часто они шли на растопку костра, или он отдавал их тем, кому рисунки нравились – за пристанище на ночь, за чашку чая или еду.
Однажды, как рассказывал сам Таракай, в одной из деревень буйные местные парни – по-видимому, нетрезвые – избили его, и выпали, разлетелись по земле рисунки. Удивительно, но это отрезвило ребят, которым сначала так не понравился тихий и безответный странник, похожий на юродивого. Они собрали с земли рисунки, отдали Николаю и отпустили его.
Звучит фантастично, знаю, но слышала эту историю от самого художника. Неизвестно, правда это, или вымысел – возможно, доброта и терпимость Таракая рисуют ему другой мир, где все так же добры, не мыслят зла, и где сердца открыты для сострадания.
Кстати, попытку поступить в художественное училище Николай предпринимал, но провалился – грамматика подвела, не сдал экзамен по русскому языку.
Дома у него не было. Нигде. А Николай мечтал о нём – настоящем, бревенчатом, который построит сам. Странствуя, Таракай останавливался у друзей, временами зимой жил в заброшенном доме своего знакомого – колол дрова, топил печь. А потом снова пускался в путь.
Постепенно пришла известность, ценители приезжали специально, чтобы купить рисунки Таракая в галереях. Но Николай – человек непрактичный, он как будто бы и вовсе не думал о деньгах, и обмануть его было проще простого.
Какой-то ушлый предприниматель взял у Таракая рисунки, чтобы выставить их в Европе – не помню, где, кажется, в Швейцарии. Пообещал художнику большую прибыль и славу, а потом сказал, мол, увы, денег нет, твои рисунки не вызвали интереса, я так, себе убыток эту выставку организовал.
Как потом выяснилось, выставка имела большой успех, тот пройдоха знатно погрел руки, а Николаю не досталось ничего.
Я выбрала два рисунка: большой под названием «Сказка тумана, рассказанная луной» – совершеннейший шедевр, изумительное фантазийное кружево; и поменьше – «Благодарный сон, предсказавший весну будущей осени».
На нём изображена спящая девушка, а рядом – марал, на рогах которого распустились весенние цветы. Как пояснил мне художник, у алтайцев марал означает суженого.
Так эти картины выглядят теперь у меня дома. Каждый раз, проходя мимо, я задерживаю взгляд на них, и радуюсь, и любуюсь.
А ещё Николай подписал мне книгу своих рисунков и графики «Грёзы Таракая».
На титульном листе он буквально за пару минут изобразил себя и написал: «Лесе на долгую память от бродячего рисовальщика собственных заблуждений Таракая (Чепокова Ник. Ан.), 08.09.12»
В этой чудесной книге прекрасны не только рисунки, но и подписи к ним. Николай – настоящий художник и в мастерстве слова, его поэзия поразила меня красотой и глубиной.
«Печаль на юной щеке.
Когда стихнут твои шаги,
Подберу твоё горе.
В котомке, полной собственных слёз,
Есть ещё много места»
Там же, в галерее, мой взгляд упал ещё на одну картину, другого художника – Николая Торбокова. Две розы в стеклянном бокале.
Картина была выполнена в любимой мною технике импрессионизма, и прозрачность стекла бокала прямо-таки осязалась. Теперь она тоже в моей коллекции.
Приступая к написанию этого материала, я решила посмотреть в источниках, как теперь дела у Николая Чепокова. Я узнала, что ему подарили дом, так что мечты о собственном крове сбылись.
Художник по-прежнему много рисует – это и его любимая графика, и картины акрилом. Теперь его талант общепризнан, у него много почитателей, есть сайт с галереей его рисунков и картин, и цены на некоторые из них весьма внушительны. Например, одна из работ - большая картина, написанная акриловыми красками – стоит 250 000 рублей.
Я рада, что у этого прекрасного художника и доброго, бесхитростного человека теперь всё хорошо.
А дальше нас ждал плов. Скажу вам, это был шедевр и по художественному, и по кулинарному исполнению. Не менее вкусный плов мне приходилось есть ещё только однажды, и тоже на Алтае. Готовился он на походной плите, что называется, «на коленке», но вкус был несравненный!
А ещё Вадим и Люся предложили нам попробовать весьма неожиданный «коктейль»: водку с молоком. Мы очень удивились и высказали опасения, что такое сочетание может вызвать… ммммм… серьёзные расстройства пищеварения. Но хозяева рассмеялись и успокоили нас.
Несмотря на то, что я не поклонник крепких спиртных напитков, под плов, да ещё в таком экзотическом сочетании – с молоком, я решила-таки водочки выпить.
И она, родимая, как говорит моя подруга Танчик, «пошла как тёща под лёд». Приятным бонусом стало то, что никаких неприятных ощущений, тяжёлого мутного опьянения не было. Действительно: неожиданное сочетание, но вполне себе симпатичное.
Потом Люся показывала мне свои керамические флейты – окарины – и немного поиграла на них. Алтайское название флейт переводится как «голос в ущелье» или «голос среди скал».
Звучат они по-разному: маленькие – высоко и звонко, а большие издают глубокое, низкое звучание. Сразу мысли уносятся куда-то в бескрайние степи, где шумит трава, стучат копытами кони, а в горах цветёт маральник.
Этот день остался в моей памяти как один из самых светлых и счастливых.
Когда мы возвращались, в небе над Катунью, которая в эту пору была нефритовой, поднялся серпик молодого месяца.
Я стояла у края дороги, смотрела на реку и думала о том, что солнце на дворе гостеприимного дома, голос Николая, рассказывающего сказку своих странствий, образы Луны и Ночи навсегда останутся со мной.
Ещё один щедрый дар Алтая. Ещё один драгоценный день.
Это четвёртый из цикла рассказов о Горном Алтае.
