Деревня медленно просыпалась под зычные крики петухов и настойчивое бряцание колодезной цепи. Последняя бессонная ночь окончательно вымотала Альтук. Она не сомкнула глаз, пока принимала роды у племенной кобылы. И только под самое утро, приняв на руки новорождённого жеребёночка, она вернулась домой и забылась тревожным сном. Впереди ожидался ещё один непростой день и нужно было вставать. С трудом разомкнув тяжёлые веки, женщина опустила усталые ноги на самотканый половик и стала разминать пальцами ноющие колени.
Уже полгода она мучилась с ногами. В февральскую стужу, после бани, ей пришлось спешно принимать роды у кобылы. Альтук захворала, ноги вздулись и стали, как колоды. Докторов в деревне отродясь не водилось, в город к доктору она тогда не поехала. Сама лечилась от жестокой хвори: натиралась скипидаром, заваривала семена аниса, настаивала корень девясила. Отеки на ногах потихоньку стали уменьшаться, из-под ногтей сочилась жидкость. От безысходности перепробовала на себе всевозможные ветеринарные средства из аптечки, оставленной мужем, и к лету всё-таки оправилась от страшной болезни.
Обстановка в избе была скромной: деревянные лавки вдоль мазаных стен, самодельный стол, кровати и, как признак былого богатства, кованый сундук, полученный в приданое. Дочь стражника выросла в зажиточном доме. Но от прежнего благополучия остались только воспоминания и фотографии на белёной стене. С семейного портрета за любимой дочкой наблюдали бравый офицер царской армии Алексей с женой Марфой. Довольный жизнью стражник со щегольскими усами и георгиевскими крестами на груди ещё не знал, что совсем скоро поплатится за офицерские погоны и покоем, и достатком.
Рядом с фотографией родителей висела единственная карточка, на которой были запечатлены её маленькие Фенечка и Зоечка, ушедшие друг за другом в роковом 34-м году. Это был ужасный год - год потерь и невосполнимых утрат.
Всё началось с несчастного пальца. У Альтук неожиданно воспалился мизинец на правой руке, а на следующий день распухла вся рука. Альтук в горячке слегла. От боли она не могла спать по ночам и была почти на грани смерти.
Городской доктор только развёл руками и сказал, что дни больной сочтены, и он ничем помочь не может. Отчаявшийся Микки пригласил к себе домой фотографа – запечатлеть на память любимую жену. Он хотел, чтобы у детей остался хоть какой-то портрет их мамы. На следующий же день фотограф посадил перед объективом угасающую Альтук с детьми и мужем.
Вы читаете роман "Цвета холодных лет". Действие происходит в чувашской деревне в Башкирии в военные годы.
Книгу в мягкой обложке можно заказать по почте. Просто напишите мне Вконтакте <https://vk.com/dinagavrilova>. Чтобы прочитать новые главы раньше, чем они выйдут на канале, скачайте электронную версию книги на моём сайте dinagavrilova.ru
Жар не спадал, бедная женщина таяла на глазах... Тогда вмешался сам Алексей Данилов, отец Альтук. Он привёз к больной дочери знахарку Маша-апа, которая приходилась ей крёстной матерью. Знахарка долго читала над умирающей языческие молитвы, сотворила очищающий обряд, а на прощанье виновато сказала:
- Припозднился ты, кум, с приглашением. Если Альтук сегодня не отдаст богу душу, то будет жить до глубокой старости. Если уж приберёт её Господь, то простите меня.
Альтук проспала, не вставая, двое суток. Родные дежурили у кровати, опасаясь самого худшего. За время долгого сна гнойный нарыв на пальце, мучивший больную, наконец-то прорвался. Когда Альтук пришла в себя, то первым делом приложила к груди маленькую дочурку, Зоеньку. Восьмимесячная малютка, вволю насытившись, заснула. На следующий день Зоенька не проснулась. Альтук не могла себе простить смерть ребёнка. Считала, что девочка забрала её страшную болезнь. Вскоре заболела старшенькая, Фенечка. Недолго промучившись жестоким поносом, она умерла, не дожив до восьми лет.
Постояв в задумчивости у фотографии, с которой на неё смотрели удивлённые детские глаза, Альтук отправилась в сарай, доить корову.
Спешно управившись с утренними хлопотами по дому, она пошагала на ферму, где работала конюхом с первых дней войны. В колхозной конюшне насчитывалось около трёхсот жеребят и кобыл. Здесь работали одни бабы – разводили и поставляли орловских скакунов для фронта. Отбракованные лошадки несли службу на полях и фермах. В соседних деревнях на посевную выходили на быках и коровах, а в Мало-Менеузе сеяли и бороновали на лошадях. Их кормили соломой, сено перепадало только выездным скакунам, а овёс придерживали для племенных жеребцов.
Альтук осмотрела жерёбых кобыл, ожидающих приплода, задержалась у стойла крупного, рослого коня, сплошь покрытого струпьями и кровоточащими язвами. Она с детства знала нрав и повадки лошадей, с любовью ухаживала за жеребятами, ездила верхом на отцовских скакунах. Она обнадёживающе поглаживала питомца по холке, глядя в измученные глаза Ветрогона:
– Я тебя поставлю на ноги. Ты у меня ещё будешь носиться, как вихрь. Мы с тобой справимся. Микки меня всему научил. И лекарства все доверил.
Конь нетерпеливо вздрагивал всем телом, беспокойно водил ушами, обмахивался хвостом, безуспешно пытаясь спугнуть кровожадных мух, атакующих его мокнущие раны.
– Матрёна, куда наш санитар запропастился? – окликнула она напарницу, накидывая уздечку на больного мерина. – Заберу домой, покамест остальных не заразил. Терентий Иванович самолично просил его на ноги поставить.
Матрёна Потёмкина, худощавая мелкая бабёнка лет сорока, едва стояла на ногах после ночной смены и была на взводе:
– Да какой он санитар?! Название одно! До войны баб грамоте обучал.
– Грамота – вещь полезная. Без буковок нынче далеко не уедешь. Меня мама в школу не пускала. Говорила, будешь, как старуха Дементиха. Она только книжки читает. Ни ткать, ни прясть не хочет.
– Да он, небось, и скальпеля в руках никогда не держал! Это тебе не буковки выводить! Вот ты – совсем другое дело. Нашу любимицу, маленькую Керчанку, выходила от чесотки. Люблю на ней ездить верхом, – улыбнулась и посветлела лицом Матрёна. – У Керчанки спина широкая, ноги низкие. Идёт мягко, не подпрыгивает.
– Башкирская порода, она для нас, для женщин, создана.
– Измучилась я с Росинкой. Больно норовистая. Скачет, как сумасшедшая. Без седла всю задницу отбило. А вон и доктор наш новый ковыляет, – Матрёна махнула рукой в сторону прыгающего на костылях ветеринара.
– Ну, докладывайте, как обстановка на лошадином фронте, – широко улыбнулся темноволосый Михаил, оттирая пот со смуглого лица.
– Полный порядок! Вот только на Ветрогона зараза какая-то напала. Беднягу зимой даже в газовой камере[1] от паразитов прыскали, да всё без пользы! Совсем запаршивел. Теперь ни для фронта, ни для колхозной работы не годится.
– Да, с такой болезнью его запрягать нельзя. Даже для упряжки водовозчика не годится.
– Надо бы у меня во дворе станок соорудить. Микки всегда так делал.
– Есть соорудить! – приложил руку к козырьку санитар.
К вечеру станок был уже готов. Маленькая Еля крутилась рядом. Наблюдала, как усатый дядька в гимнастёрке, прыгая на костылях, пытается обуздать взбесившуюся от нестерпимого зуда лошадку. Как, привалившись одним боком, крепко привязывает ему задние ноги к столбам. Как мама соорудила помазок из лошадиной гривы, развела лекарство водой в большом ведре. Еля сунула любопытный нос в ведро, вонь стояла такая, что у неё вышибало и слёзы, и сопли:
– Фу, какая вонища!
Чёрный, как дёготь, креолин в воде на глазах побелел, как молоко.
– Мама, я за Христинкой, она же такого сроду не видала! – понеслась за подружкой Еля.
Альтук бережно смачивала помазком зудящие язвы, сгоняя зелёных мух, облепивших несчастного мерина назойливой тучей.
– Потерпи, милок, скоро снова станешь красавцем. Мы с тобой ещё всем покажем. Кыш, кровопийцы!
Кровь сочилась из ран, конь бился головой, орал дурным голосом. Путы и тесные стенки ограждения не давали ему развернуться. Еля и Христинка ходили рядышком, сочувственно смотрели на Ветрогона и на маму, которая невозмутимо промокала раны, несмотря на резь в глазах и слёзы. Резкий запах эмульсии начисто отпугивал мух-падальщиц, лекарство постепенно избавляло мерина от изнуряющего зуда. Михаил Никанорыч поглядывал опасливо на орловца:
– Ишь, как бесится. Кабы не разнес клетку на части.
– Ничего-ничего, сейчас мы его освободим от пут, развяжем и отведём беднягу в сарай, в тёмное прохладное место.
Две недели Альтук лечила Ветрогона от чесотки, а по ночам, когда стемнеет, ездила косить на луг пырей и зелёный ковыль. Рискуя нарваться на дозор, привозила для него охапки накошенного сена. Альтук ликовала: хоть плохонькая, но своя лошадёнка. Теперь можно будет себе и сена привезти, и дрова из леса.
Судьба выкидывала всякие фортели: сегодня она выхаживает чесоточного колхозного мерина, а когда-то у них с мужем забрали чистопородного орловского скакуна, телегу и колёса с железными дугами.
Эти дуги стоили немалых денег. Дочь стражника тогда решилась на невиданный шаг. Она предложила мужу продать семейные драгоценности, доставшиеся ей в приданое от матери Марфы. Марфа получила хушпу, суха, ама из чистого серебра от матери, Анфисы-воеводы. За один такой убор можно было купить две коровы. Жалко было до слёз отдавать эти сокровища за какие-то железяки, но Альтук готова была на любую жертву, лишь бы любимый муж возвысился в глазах отца. Пусть он видит, что Микки не голодранец! Может даже новые железные дуги себе справить!
Она надела на себя драгоценную хушпу, отделанную красно-розовыми кораллами и бисером, подвязала на шею ожерелье и встала перед зеркалом.
– Эти подвески, браслеты носила сама бабушка Анфиса, - тихо всхлипнула она.
– Красавица моя! – обнял жёнушку Микки. – Вот встанем на ноги, купим тебе новые! – нежно провёл он пальцем по её мокрой щеке.
Альтук с сожалением высвободилась из тёплых объятий мужа, нехотя сняла с себя украшения. Прощальная мелодия печально зазвеневших серебряных монист больно отозвалась в сердце Альтук. Ведь женщина без украшений, как берёзка без листьев.
На вырученные деньги они купили железные дуги для колёс новой телеги. Как они радовались тогда этим железным колёсам! Как надеялись подняться! Микки из кожи лез, хотел доказать стражнику, что он заблуждался насчёт своего зятя. Но пришли новые времена.
В декабре тридцатого года тридцать самых бедных хозяйств записались в колхоз «Новый путь». Тимофеев тоже внёс пять рублей вступительного взноса, двадцать рублей паевого взноса в обмен на трудовую книжку. «Чего плевать против ветра», – мрачно сказал он тогда. Весна следующего года принесла им разочарование. У них отобрали семена пшеницы, овса, гречихи, проса, конопли, опустошили погреб и чулан, выскребли «излишки» продуктов питания. Плуги, железные бороны, сеялки, конные молотилки, жнейки, телеги, хомуты описывали и передавали в общественное пользование.
Во время посевной зажиточных крестьян добили окончательно: отобрали «лишних» овец, лошадей и молодняк крупного рогатого скота и погнали на колхозную ферму. Колхозник оставался гол, как сокол.
[1] -газовая камера используется для лечения лошадей от чесотки
