Многие годы после Великой Отечественной войны никто не знал имени простого колхозника Якова Евсеича Доровских, повторившего подвиг Ивана Сусанина. Яков завёл искавших ж/д станцию оккупантов в болото – а сам, в отличие от знаменитого предшественника, остался в живых.
В Госархиве истории Воронежской области сохранилась докладная записка, датированная 14.02.1943 г.:
Неизвестный патриот Родины в селе Вязноватовка направил немецкий полк дальнобойных орудий по непроезжей дороге. В результате немцы бросили 18 орудий, из них две 205-миллиметровки, и около 30 автомашин.
Подвиг Якова Доровских
(из книги "Воронежское сражение, 1968 год)
Рано утром, вырубая кустарник за огородом, Евсеич увидел Ваську. Полицай по кличке Троха шел по улице степенно, важно выпятив подбородок. На плечах серо-зеленый френч, правая рука уперлась в ремень карабина, левая поигрывала плеткой. Самодовольно щурились маленькие острые глазки. На одутловатом лице бегала злорадная ухмылка. Не зря.
Дерзкая на язык Настя Доровских давно была на примете у Трохи. Да и ее строптивый отец Яков Евсеич, по мнению Васьки, тоже заслуживал наказания. Поэтому, получив приказ доставить в Нижнедевицк в немецкий госпиталь женщину, полицаю не пришлось долго раздумывать.
Важно развалился на лавке. Тоном барчука бросил:
- Собирайся, Настюха. Забрать тебя велено. Погуляла и хватит.
Настя почувствовала, как в груди полыхнуло жаром. Задумалась: «Кто мог донести? Кажется, никто не видел… Даже от родных тайком ходила в лес, носила красноармейцам еду, бинты, воду…»
Троха по-своему понял замешательство Насти и прикрикнул, подняв плетку:
- Поворачивайся живее. Не то по-другому потороплю.
В избу с вязанкой хвороста вошел Яков Евсеич.
- Печей еще не затопляли, а ты, Василий, уже службу несешь. Знать, харчи тебе даром не дают.
Троха зло сверкнул глазами:
- Но-но, старый, потише. А то достанется, как тем. Или забыл?
Яков Евсеич потемнел лицом, сказал:
- Те дела никто не забудет.
Недавно колхозницу Акулину Петровну Семенихину немцы попытались выгнать из дома, чтобы разместить в нем своих раненых. Акулина не покорилась, замахнулась вилами на непрошеных гостей и, охнув, осела под автоматной очередью. Вся Вязноватовка плакала, слушая безутешные рыдания старой матери Акулины и ее осиротевших внучат.
А позже немцы повесили колхозника Василия Ермолаевича Сапрыкина, обвинив его в связи с партизанами. Три дня и три ночи на старом тополе раскачивался на ветру труп. Для устрашения.
Настя, глухо всхлипывая, спрятала лицо на груди Якова Евсеевича. Неожиданно резко подняла голову, накинулась на полицая:
- Что, облезлый, перед фашистами выслуживаешься? Жить хочется, да? А я вот смерти не боюсь. Плевать на тебя хочу. Только не буду висеть в рваной телогрейке.
И уже тихим дрожащим голосом сказала отцу:
- Пойду переоденусь. А когда вернется мама, не говори ей сразу.
Со скрипом открылась крышка старого сундука, полетели на пол девичьи наряды. Так они и шли по селу: впереди в обновах красивая, статная Настя с гордо вскинутой головой, сзади – понурая фигура плешивого полицая.
В госпитале Настю осмотрел обрюзглый немецкий врач в пенсне. Грубо схватил потными пальцами за подбородок:
- Карош, молодой матка, гут.
Настя одернула голову:
- Что вам от меня надо?
Врач масляно заулыбался, потирая руки:
- Немецкий ранен солдат нужен твой здоровый кровь.
- Я не дам кровь! Понял ты, боров?- закричала Настя.
Врач сердито зачмокал толстыми губами, провел ладонью поперек горла:
- Капут, матка, будет.
Два дюжих санитара скрутили ей руки. В тело вонзили иглу, и потекла Настина кровь по трубочке. Потом ей стало плохо, закружилась голова. Толстый врач, потирая руки, приговаривал:
- Матка, терпеть долшен. Еще мало, мало…
Очнулась Настя ночью в ветхом сарае. Ощупью определила: кругом лежат едва живые, а может быть и мертвые люди. Ползком пробралась к двери. Обрадовалась – не закрыта. Ползла через огороды к дороге. В глазах вертелись разноцветные круги, время от времени теряла сознание. Утром на дороге ее подобрал кто-то из односельчан.
...Настя рассказывала отцу о пережитом, неподвижно лежа на широкой деревянной кровати. Говорила с перерывами, слабым, измученным голосом. У Евсеича по телу пробегала дрожь, когда он смотрел на бледное, осунувшееся лицо дочери, потухшие мутные глаза.
«Как с того света воротилась, - думалось ему, - что сделали кровососы-изверги? – В груди закипал гнев: - Эх, кабы мне силушку!»
Дождливую осень сменила зима. По дороге с востока на запад все чаще двигались немецкие машины, повозки, боевая техника. Сердце Евсеича сжималось от радостного предчувствия: не от хорошей жизни показывают зад фрицы. Старик брал лопату и делал вид, будто расчищает дорогу от снега. А сам жадно прислушивался к разговорам немецких солдат и офицеров. Их язык понимал хорошо, усвоил его еще с 1914 года, когда побывал в плену. Запомнился Евсеичу один солдат с забинтованными руками, пилотка и уши у него были завязаны женским платком. Он истерично проклинал русских солдат, зиму, войну и все на свете.
«Ишь ты, осознал, прозрел! – усмехнулся Яков Евсеич. – Погодите, еще не так запоете…»
Предположения старика сбывались. Орудийный гром с каждым днем все ближе подкатывался к селу. По дороге двигались на запад уже не тыловые подразделения гитлеровцев, а потрепанные фронтовые части, день-два назад побывавшие в бою. Видно, оставив где-то заслоны, фашисты поспешно отводили свои войска на новые позиции. К отступлению готовился полк дальнобойной артиллерии, застрявший в селе.
В домике Доровских расположился немецкий полковник и старшие офицеры полка. Склонившись над картой, они обсуждали маршрут бегства. Но, видно, что-то не клеилось у гитлеровцев, не находили они безопасной дороги. Полковник, высокий поджарый немец с лиловыми мешками под глазами, длинным острым пальцем ткнул в грудь Евсеича:
- Ти будешь помогайт немецкий армия?
Яков Евсеич на миг оторопел.
- Не гожусь, старый я, хворый…
Полковник кивнул головой, поднял палец кверху:
- Мы не будем заставляйт тяжелый работа. Нам надо указайт хороший дорога, - немец ткнул пальцем в карту, разостланную на столе, - сюда, станций Нижнедевица.
Старик кивнул головой: дескать, понимаю. А у самого учащенно забилось сердце, заметались в голове мысли. «Высосали у Настеньки кровь, людей невинных поубивали, а теперь я вам должен помогать. Нашли дурака. Не выйдет, господа».
Но сказал Евсеич с лукавой хитринкой совсем другое:
– А как пан полковник будет платить?
– О-о! Я-я! – захохотал довольный полковник, похлопав Евсеича по плечу.
– Ти будешь… хабэн автомашина лучшей немецкий фирма «оппель»!
Офицер подозвал Евсеича к окну и, тыча пальцем то в лицо, то в окно, показал на стоящий на улице черный легковой автомобиль. Затем присел на стул, руками изобразил, как Евсеичу будет приятно вертеть баранку. Вдруг лицо полковника стало злым:
- Если нас немножко ти нихт провожайт, то заработай маленькая пулька… пуф-пуф… сюда. – Офицер указал на грудь.
Старик развел руками:
- Пан полковник может не беспокоиться. Пулька мне ни к чему. Дорогу до самого Курска знаю. Пешком всю жизнь ходил. Станция Нижнедевицк, потом села Лозовка, Погожево, Касторная, их у нас четыре.
Полковник заглянул в карту и удовлетворенно откинулся на спинку стула: все сходилось точно.
- Есть еще другая дорога, - продолжал Доровских, - по которой ваши войска драпали… виноват, отходили на село Нижнедевицк, это наш райцентр.
Офицер замотал головой:
- Нихт, нихт, там русский танк близко.
Яков Евсеич с волнением ожидал момента отъезда. С первых минут разговора с командиром немецкого артполка он твердо решил указать фашистам другую дорогу, ту, которая ведет в топкое торфяное болото, известное местным жителям под странным названием Поповский особняк. Старик отлично знал, что оно и зимой не замерзает от родников, изобилует глубокими ямами, промоинами. Не проехать там никому, а с тяжелыми пушками и машинами – и подавно.
О смерти старому как-то не думалось. Беспокоился больше о том, удастся ли рассчитаться за горе осиротевших детей Акулины, за увечье Настеньки, за всех, кого фашисты замучили, сожгли, расстреляли, повесили. О своем намерении Евсеич не обмолвился никому: ни жене Марине Петровне, ни Настеньке. Лишь, прощаясь с ними, уронил в бороду скупую слезу.
Выехали к вечеру. Впереди по глубокому снегу прокладывали колею автомобили-вездеходы. За ними длинной черной змеей извивалась колонна тракторов-тягачей с длинноствольными орудиями на прицепе, автомашины, набитые тяжелыми снарядами, боеприпасами, военным имуществом, награбленным барахлом. В кузовах, съежившись от пронизывающего ледяного ветра, прижались друг у другу солдаты, укутанные одеялами, женскими платками, шарфами, шубами.
Когда Яков рассказал приметы дороги в торфяное болото, ничего не подозревавшие гитлеровцы усадили его в легковую машину к офицерам. Часто спрашивали: верно ли едут? Старик важно кивал головой, показывая дорогу крючковатым пальцем, твердил: гут, гут…
Час возмездия наступил раньше, чем предполагал Евсеич. У болота колонну настигли краснозвездные бомбардировщики. Они появились внезапно. Гитлеровцы за общим шумом, ревом моторов заметили их слишком поздно. Посыпались бомбы, черно-багровыми столбами взметнулась вверх земля. Машины остановились. Поднялась паника.
Нагоняя волну ужаса, взорвалась машина со снарядами. Взрывы, гул самолетов, стоны, крики, выстрелы – все смешалось в единый грозный рев. В поисках спасения фашисты, бросая оружие, кинулись врассыпную, подальше от дороги, где метались смертоносные вихри. Но бежать было некуда: вокруг простиралось торфяное болото, поросшее жесткой сухой осокой и редкими стволами деревьев.
Многие проваливались сквозь снег и тонкий лед. Барахтаясь в черной воде, фашисты с выпученными глазами на обезумевших лицах молили о пощаде, помощи. Но ждать ее было неоткуда. Каждый спасался как знал. Те, кто видел страшную смерть своих товарищей в болоте, не спешили к ним, а в ужасе бежали прочь.
Легковая машина, где сидел Яков Евсеич, остановилась. Офицеры, ломая дверцы, выскочили наружу, побежали дальше от дороги, утопая в снегу. Выбрался и Евсеич. Понял: в суматохе можно спастись. Торопливо двинулся к известной ему тропинке. Когда отбежал шагов триста, сзади послышался истошный вопль: «Рус, капут, хальт!» Хлопнул выстрел. Обернулся, и в тот же миг на месте кричащего офицера вырос сноп пламени. Евсеич зло усмехнулся: «На-кось, выкуси, фриц паршивый. Думали, продал старик душу за легковушку, ан не таков он».
Удалось спастись лишь жалкой кучке немцев. Целую ночь проплутали они по бездорожью на морозе, по снежной целине. Лишь утром вышли к селу Погожеву, что в 10 км от Касторного. Там уже были советские войска, и полуживые, замерзшие гитлеровцы, подняв руки, охотно залопотали: «Гитлер капут!»
Эта история была написана в 1960-х годах журналистами В. Дробышевым и М. Елизаровым со слов самого Якова Евсеича, которому в ту пору было около 80-ти лет. Жил старик со своей семьей всё в той же Вязноватовке, работал в колхозе «Серп и молот».
Супруга Якова – Марина Петровна – жаловалась, что дочь Анастасия часто болеет, так и не выздоровев после издевательства фашистских врачей.
Сын Якова Евсеича Василий, вернулся с войны живым. Будучи снайпером, он уничтожил более полусотни фашистов.
Сам же Яков Евсеич сказал журналистам так:
Я ничего особенного не сделал: просто исполнил свой долг...
