Здравствуйте, уважаемые гости!
На этом канале я публикую воспоминания моего отца о годах его службы в Военной прокуратуре СССР, пришедшейся на 60-е-90-е годы прошлого столетия.
Все рассказы о самых запомнившихся случаях из прокурорской практики публикуются от имени моего папы – Юрия Петровича.
В этот раз я хочу рассказать о случае из моей практики, который произошел на третьем году моей службы в Военной прокуратуре Полтавского гарнизона. При всей банальности произошедшего, была в этом деле некая «изюминка», которая делает его не совсем обычным.
В начале одного зимнего дня 1971 года вызывает меня к себе мой начальник – Военный прокурор Полтавского гарнизона Николай Михайлович. Мне сразу стало понятно, что предстоит очередная «заморочка», потому что просто так среди бела дня по пустяку он к себе вызывать не станет, значит что-то где-то произошло. Захожу я в кабинет Военного прокурора, и он с ходу мне говорит: «Юрий Петрович! В Прилуках произошло чрезвычайное происшествие. Утром за обочиной дороги, ведущей от военного аэродрома к авиагородку, обнаружен труп солдата. Причина смерти не установлена. Надо поехать и разобраться». – «Есть, поехать и разобраться!» - отвечаю я.
Прилуки – это город районного значения в Черниговской области, в зоне подследственности нашей Военной прокуратуры, где был расположен авиационный гарнизон дальней тяжелой бомбардировочной авиации, и находился в 500 километрах от Полтавы, поэтому нужно было ехать незамедлительно.
Мне удалось сесть на дневной рейсовый автобус Киев – Чернигов. По дороге мы остановились в городе Лубны, который славился неплохой привокзальной столовой, где делали в горшочках прекрасное жаркое, накрытое ржаной лепешкой, и угощали (разумеется, не бесплатно) свежим холодным пивом. В Прилуки я приехал уже поздно вечером. Сразу прибыл в штаб, где меня ждал командир части. Он сообщил, что чрезвычайное происшествие произошло в ОБАТО – в отдельном батальоне авиатехнического обеспечения, который занимался обслуживанием самолетов, их заправкой и тому подобным.
Пока я ехал в Прилуки, то долго размышлял над этим делом, благо дорога была длинная. Поскольку я был частым гостем в этом авиационным гарнизоне и знал его специфику, то предположил, что солдатик погиб скорее всего в результате дорожно-транспортного происшествия, раз его нашли в зоне автомобильной дороги. Хотя нельзя было исключать и иную причину смерти, например драку с сослуживцами, самоубийство, несчастный случай, или сердечный приступ, в конце концов, как предположил с надеждой командир части, во время нашего с ним разговора.
Я стал выяснять детали и обстоятельства происшедшего:
- «Были ли полеты ночью, предшествовавшей утреннему обнаружению трупа?»
- «Да, были».
- «Погибший был из наземного экипажа обслуживания самолетов?»
- «Да, из наземного».
- «Должен ли был погибший оставаться на аэродроме после окончания полетов или нет?»
- «Нет. Его отпустили в авиагородок после полетов».
- «С кем погибший ушел с аэродрома после окончания полетов?»
- «Ни с кем. Ушел один».
- «Какая погода была накануне?»
- «Погода была неважная... Был ветер и шел дождь со снегом».
- «Какая автотехника была на аэродроме?»
- «Техника была разная. Тягачи, электростанции, заправщики... Все что нужно для обслуживания полетов».
- «А кто-нибудь из личного состава видел погибшего после окончания полетов?»
- «Вроде, никто его больше не видел».
- «Где тело умершего и его личные вещи?»
- «В медсанчасти».
Я говорю: «Собирайте тогда весь личный состав, который был задействован для обслуживания полетов, и водителей, и техников. Поедем, будем разбираться». Командир мне отвечает: «Так поздно уже. Может быть с утра?» Я возражаю, что ждать некогда, мало ли что может случится до утра, вдруг тот, кто виновен в гибели военнослужащего сбежит из части, или возможен сговор причастных к смерти солдата с целью скрыть следы преступления. Командир согласился, и мы выехали на место.
Как выяснилось в ночь полетов было задействовано четыре наземных экипажа по пять человек в каждом. Я начал допросы с экипажа, в котором служил погибший. Мне сказали, что он раньше всех закончил свои регламентные работы и с разрешения старшего отпросился спать. Опросил другие экипажи. Их члены мне сообщили, что с погибшим они в эту ночь вообще не общались и не видели его.
Потом я приказал построить водителей автомобилей, в шеренгу по очередности их выезда с территории аэродрома после окончания ночных полетов. Все они были приписаны к автомобильной роте, входящей в ОБАТО, друг друга хорошо знали, а также кто на каком автомобиле ездит, поэтому они четко знали кто за кем должен был выезжать с территории аэродрома. Давай я их опрашивать.
Первого: «Видел кого-нибудь по дороге?» - «Видел какого-то бойца, шел по правой части дороги». – «Он шел по дороге или по обочине?». – «По обочине». – «Как выглядел, во что был одет?» - «Был одет в техническую куртку, меховую шапку, воротник у куртки был поднят». – «А как ты его так хорошо разглядел? Было же темно». – «Да, было темно, но я его разглядел в свете фар». – «Останавливался ли рядом с ним?» - «Нет, проехал мимо. Не останавливался. Да и он меня не останавливал». Второй водитель сказал, примерно тоже самое.
Допрашиваю третьего. Парень начал нервничать и путаться в показаниях. У него погибший шел не по обочине, а по дороге. На каком расстоянии от края проезжей части водитель точно сказать не может, описать точно погибшего тоже. Был ли поднят воротник куртки не припомнил. Появились противоречия, и я засомневался в правдивости услышанного. Отвел я его в сторонку и сказал, посиди тут, и продолжил допросы остальных водителей. Те четко сказали, что погибшего ни на дороге, ни на обочине не видели. Значит нужно более тщательно разбираться с третьим водителем. Отпустив всех, в том числе и командование, я стал с ним беседовать.
Первым делом разъяснил бойцу значение явки с повинной, чистосердечного признания, как это влияет на смягчение вины подследственного. Водитель отвечает, что он все понимает, но он ничего такого не сделал, иначе бы обязательно признался. Я говорю ему, что это только начало расследования, дальше будет осмотр места происшествия, осмотр его автомашины, поиск следов, производство экспертизы одежды погибшего, поверхности автомобиля, и рано или поздно все станет ясным. А потом как жить с этим дальше, это же такой грех на душе... Хотя бы признать свою вину, и то легче стало бы...
Подумал водитель еще немного, и говорит, да, кое-что было. Когда возвращался с аэродрома, то на дороге увидел я этого солдата, причем очень близко от машины. Он сбоку шел, то ли по обочине, то ли по проезжей части, точно не помню. Но на очень близком расстоянии от машины справа. И когда проезжал мимо него, то почувствовал удар. Останавливаться не стал, потому что испугался. Поставил в автопарке машину, и не знал, что делать. Боялся, что посадят. Я говорю, что ж, что случилось, того уже не вернешь.
Распорядился я изолировать бойца на гауптвахту в дисциплинарном порядке, так как арестовывать я его не мог, поскольку санкцию на арест дает Военный прокурор, а он в Полтаве. Кроме того, дал команду перекрыть движение по автодороге, соединявшей аэродром и авиагородок, на которой произошло происшествие, и выставить на ней патрульных. Место обнаружение трупа солдата обозначили вешкой. Осмотр места происшествия я отложил на следующее утро, так как ночью ничего не разглядишь. А сам отправился отдыхать, поскольку было уже очень поздно. Однако мне не спалось. Вроде бы ситуация более или менее разъяснилась, но на душе было неспокойно. Зная нравы командования, я опасался, чтобы не были уничтожены следы. Поэтому в шесть часов утра я уже был на ногах, прибыл к дежурному по части, попросил, вызвать командира батальона и командира автомобильной роты. Когда они прибыли в часть, то я потребовал провести меня к автомашине задержанного водителя.
Командиры стали меня выспрашивать, что стало известно о происшествии. Я им ответил, что есть основания полагать, что задержанный совершил наезд. Мне стали возражать, что этого не может быть, так как там прямая дорога и хорошая видимость. Я говорю, давайте разбираться.
Прибыли мы к машине – ЗИЛ 130, и начал я ее осматривать. Смотрю автомобиль весь покрыт мелкими брызгами засохшей грязи, а боковая часть правого переднего крыла стерта до краски. Это первое.
Второе. Сверху на крыле вмятина, не глубокая, но вполне отчетливая. И на поверхности вмятины в косо-падающем свете виден рельефный отпечаток грубой ткани. Тут я вспомнил, что первые опрошенные мной два водителя в своих объяснениях показали, что погибший шел с поднятым воротником куртки.
Тут мне стало понятно, что произошло. Водитель ЗИЛа неправильно избрал интервал движения, и когда проезжал мимо погибшего на полном ходу задел его крылом автомашины. Голова погибшего при столкновении с автомобилем по инерции качнулась назад и в бок, удар о крыло оказался мощным и смертельным. Причем на крыле отпечатался рисунок ткани изнанки воротника куртки. Тело погибшего откинуло за обочину дороги, поэтому никто из проезжавших в последствии водителей его не видел. Позднее судебно-медицинская экспертиза установила, что смерть пострадавшего произошла в результате раздробления костей черепа в районе затылка и левой стороны, и повреждения тканей мозга.
Во время осмотра автомашины вместе с понятыми присутствовали командир автороты, командир батальона, заместитель командира по технической части. Им тоже стало понятно, что по вине их солдата произошло ДТП со смертельным исходом, переглянулись они между собой и пригорюнились, так как последствия этого происшествия могли быть для них весьма неприятными.
Я спрашиваю, где куртка погибшего? Мне отвечают, что в медсанчасти, где и тело. Я говорю, хорошо, давайте снимать крыло с ЗИЛа. Командование покряхтело, но делать нечего, стали снимать. Хоть крыло и было громоздким, но мне удалось заклеить листом ватмана вмятину на нем, и опечатать сургучной печатью. Потом осмотрел куртку погибшего на задней части воротника которой, отчетливо были видны следы грунта, и изъял ее. Естественно, изъятие куртки и крыла ЗИЛа было оформлено соответствующим протоколом, с участием понятых.
Далее я прибыл на место происшествия и осмотрел его. Что я там обнаружил? Как я уже сказал, дело было зимой, ближе к весне. Обочина в том месте представляла собой скат замерзшего льда и снега с углом не менее градусов 30. Я это четко зафиксировал в протоколе и сфотографировал. С какой целью я это сделал? Дело в том, что на переднем бампере ЗИЛа никаких следов наезда не было. Бампер, как и вся автомашина была покрыта мелкими брызгами засохшей грязи. Стало понятно, что машина ударила погибшего не спереди, а сбоку. Дорога была узкая, машины шли плотно, дистанция между ними была небольшая. Объехать внезапно появившегося пешехода автомобилям было бы сложно. Значит погибший точно шел по обочине, и с учетом ее крутого склона, покрытого снегом и льдом, мог соскользнуть с нее. Это была только одна из версий произошедшего, и я ее отразил в протоколе осмотра.
Тем не менее, основная версия состояла в том, что водитель автомашины выбрал неправильный режим движения в условиях ограниченной видимости, в темноте не заметил идущего пешехода и сбил его. Тем более, что привлеченным мною для осмотра машины авто-техником было установлено, что на автомобиле находился неисправный генератор, который давал недостаточное напряжение в бортовой сети, отчего при включении всех осветительных приборов, его фары светили тускло, и не обеспечивали достаточной освещенности.
В тот же вечер, я провел на месте ДТП следственный эксперимент, с соблюдением всех норм безопасности. Благо обстановка была абсолютно такой же, что и в ночь происшествия: было темно и шел дождь со снегом. Мы воссоздали все условия: подобрали похожего статиста, одели его как погибшего; задействовали такой же ЗИЛ, и при его движении с включенным светом фар, даже при минимальной скорости убедились, что силуэт идущего вдоль дороги пешехода мог быть виден водителю на минимальном расстоянии от автомобиля.
В итоге, я посчитал, что со своей задачей справился. Раскрыл преступление, установил виновного, собрал доказательства его вины. Там же в части штаба я отпечатал на машинке постановление о назначении экспертизы, и отправил тело погибшего и собранные вещественные доказательства (крыло от машины и куртку погибшего) в судебно-медицинскую лабораторию в Киев, которая в то время осуществляла, в том числе и иные виды криминалистической экспертизы. В ряду прочих вопросов, поставил вопрос о возможном совпадении рисунка ткани куртки с отпечатком на крыле автомашины. Доложил Военному прокурору о раскрытии дела.
Николай Михайлович обрадовался такому скорому исходу и пожелал счастливого возвращения. Задержанного водителя оставили на гауптвахте на десять суток в порядке дисциплинарного ареста за нарушение Правил дорожного движения, а в дальнейшем я рассчитывал, что виновного можно арестовать на основании санкции Военного прокурора уже в процессуальном порядке. И я с легким сердцем вернулся в Полтаву.
Вскоре я получил заключение эксперта, выводы которого подтвердили идентичность следа на крыле ЗИЛа рисунку ткани на задней стороне воротника куртки погибшего. Также мне передали постановление автотехнической экспертизы, из которого следовало, что при существовавших в момент ДТП дорожных условиях, и движении со скоростью, указанной водителем, исключалась возможность безопасной остановки автомобиля ЗИЛ 130 с расстояния, при котором мог быть виден погибший, установленного в ходе производства следственного эксперимента.
На основании собранных доказательств я составил проект постановления о привлечении задержанного водителя в качестве обвиняемого и обвинительное заключение, чтобы ехать в Прилуки, предъявлять обвинение и дальше передавать дело в военный трибунал. Подготовленные проекты процессуальных документов вместе с материалами дела я передал Военному прокурору.
Через некоторое время, мне по внутренней связи звонит Николай Михайлович: «Юрий Петрович! Зайдите ко мне». Захожу. Прокурор мне говорит: «Представленное Вами обвинительное заключение я утвердить не могу. Постановление о привлечении в качестве обвиняемого Вы, конечно, подписать можете, а вот обвинительное заключение я не утверждаю!». Я оторопел.
- «Почему?! Все же ясно!»
- «А вот Вы сами все написали».
И зачитывает мне: характер обочины – скользкая, угол – примерно 30 градусов.
- «Можете Вы исключить, что погибший в момент прохождения мимо него ЗИЛа не поскользнулся на обочине и не упал на автомобиль?»
Я, еще в запале как гончая, которая бежит за зайцем, и как молодой следователь, который раскрыл преступление, и готов передать дело в суд, попытался что-то возразить Николаю Михайловичу, но он мне сказал:
- «Посудите сами: следа удара на бампере спереди нет, есть след удара на боковой части; обочина скользкая, угол уклона – 30 градусов. Исключается возможность падения погибшего по его неосторожности? Нет. Есть сомнения в виновности подозреваемого? Есть. А у нас все сомнения в отношении подозреваемого трактуются в его пользу. Так и суд решит, когда будет его оправдывать. Поэтому готовьте, Юрий Петрович, постановление о прекращении уголовного дела. Лучше уж мы его прекратим за отсутствием состава, чем трибунал за недоказанностью».
Я еще немного потопорщился, но Николай Михайлович сказал мне:
- «Как хотите, но я Ваше обвинительное заключение утверждать не стану. Ежели желаете, то можете обжаловать мои действия вышестоящему Прокурору».
Ну этого я себе даже и в страшном сне не мог себе представить – писать кляузу на моего начальника, с которым у меня были очень хорошие отношения, да и сказано это было с улыбкой. Чтобы меня совсем успокоить Николай Михайлович предложил позвать Старшего следователя – Александра Сергеевича, послушать что он скажет.
Пришел Александр Сергеевич, Николай Михайлович рассказал ему вкратце о деле, и спросил, какие у него есть мысли. Александр Сергеевич подумал-подумал, и говорит, что повезло этому горе-водителю, дело неоднозначное и через суд оно не пройдет, даже если бы мы закрыли глаза на сомнительные обстоятельства, и согласился с мнением Военного прокурора, что дело надо прекращать.
Ну против мнения таких двух корифеев я уже возразить ничего не мог. Подготовил я постановление о прекращении уголовного дела, отправил по почте в Прилуки, а сам позвонил командиру части и сказал, чтобы отпускали задержанного водителя из-под ареста и принесли ему наши извинения. Командир обрадовался, что так все благополучно для него обернулось, поблагодарил меня за хорошую работу, но выпускать водителя из-под ареста не стал. Сказал, что основания для его помещения на гауптвахту были, поскольку он ездил на неисправной машине, хотя и знал об этом. Тут я сказал, ладно, разбирайтесь сами.
Вот так закончилось это необычное дело. Потом, когда я в следующий раз приезжал в Прилуки в этот авиационный гарнизон, то меня его командование чуть ли не на руках носило, считая меня лучшим следователем Военной прокуратуры Полтавского гарнизона, чей авторитет непререкаем. В этом я их переубеждать не стал. Было приятно, да и для дела полезно.
