Здравствуйте, любезные друзья!
Что собой представляют «ревущие двадцатые» по-настоящему я понял только когда жил в США. Как-то один из моих американских знакомых обмолвился, что это время полностью изменило страну и сделало её такой, какой мы знаем Америку сегодня. В тот момент у него не было возможности развить мысль, но мне стало любопытно и постепенно я узнал об этом больше.
Возможно, на моём канале вы читали о художниках, которых так или иначе затронул этот период, но сейчас я расскажу о графике Генри Райли, его судьба во многом олицетворяет эту эпоху. Начнём с эпохи.
Мы уже знаем будущее?
Ревущие двадцатые не называют революционными только потому, что это понятие в те годы было связано с переворотом в России и в правящем классе всего мира оно вызывало если не отторжение, то крайнюю насторожённость.
Тем не менее, по характеру трансформаций, происходящих во различных областях жизни, – это были именно революционные годы, время социальных и культурных перемен.
Из Первой мировой войны Америка вышла «экономическим хозяином мира», здесь происходил поразительный рост промышленности, потребительского спроса и фондового рынка, национальный доход, как в целом, так и на душу населения, рос с каждым годом.
Миллионы людей пересаживались на автомобили, появились пылесосы, холодильники, стиральные машины. Население сходило с ума на бирже, – богатые и бедные охотно несли туда свои деньги.
Всесторонние перемены радикально меняли будущее, в этот момент формировалась массовая культура. Кино, ещё до войны, бывшее почти экзотикой, обрело звук и заняло одно из главных мест в индустрии развлечений. Джаз в буквальном смысле стал музыкой поколения.
Радио превратилось в важнейшее средство информации и оставалось им вплоть до наступления эры телевидения. Чуть позже апофеозом радио-эпохи и кульминационным пунктом влияния радиотрансляции на жителей стала, вошедшая в историю постановка «Войны миров», сделанная Орсоном Уэллсом.
Тогда американцы поверили в прямой эфир и тысячами обратились в бегство из некоторых крупных городов, а иные, в ожидании вторжения марсиан, целыми семьями баррикадировались с оружием в подвалах своих домом.
А вечеринки? Казалось бы, – просто вечеринки… Теперь они продолжались всю ночь и были своеобразным нервом жизни города, заливаемые нелегальным алкоголем отважных бутлегеров.
У этих добросердечных джентльменов недавно появились автоматы, налёты с ними было делать особенно удобно. Новая профессия вполне соответствовала духу времени – быстро, много, но слегка рискованно. Иногда смертельно. Похоже на наши 90-е.
Одновременно с кардинальной модернизацией общества возникало противоречие между теми, кто хотел принять скорость и сложность нового мира и теми, кто был не готов. Вот как об этом выразился Скотт Фрэнсис Фицджеральд:
«Казалось, что пройдёт всего несколько лет, прежде чем пожилые люди отойдут в сторону и позволят управлять миром, тем, кто видел вещи такими, какими они были...»
И вдруг всё закончилось. И закончилось для населения большей части страны. И оказалось, что у человека ничего нет. А если и есть, то это подвержено совсем другим рискам, и совсем другого масштаба. Это очень хорошо показано в фильме «The Roaring Twenties», снятого в 1939 году по следам ушедшей эпохи и накануне уже новых потрясений.
Однако, до тех пор, пока не разразилась катастрофа, многие были уверены, что наступило время «нового процветания».
Сексуальная революция двадцатых
Пора неистовых перемен неизбежно затронула ценностные представления и отношения между мужчинами и женщинами. Говоря о сексуальной революции, чаще всего имеют в виду 60-е годы прошлого века – время хиппи и рок-н-рола. Это так, но всё же не совсем.
Та революция не была первой и не стала последней. В наши дни мы тоже переживаем своего рода сексуальную революцию, связанную со сменой пола, нетрадиционными формами брака и существенным изменением роли женщины в семье.
Сексуальные революции происходят не сами по себе, а тесно связаны с другим социальными явлениями.
Например, можно вспомнить вспышку экстравагантной сексуальности, случившуюся после 9 термидора во Франции. Тогда государственный переворот, казалось, положил конец эпохе страшного революционного террора, который обеспечивал повиновение в стране.
Мы знаем, что сжатая пружина имеет свойство разжиматься. Нечто похожее происходит и с обществом. После нескольких лет репрессий оно с облегчением вздохнуло и пустилось в водоворот чувственных удовольствий, совершенно немыслимых ещё накануне.
Дамы высших сословий позволяли себе наряды весьма откровенные и по нынешним меркам. С мужчинами они тоже не церемонились, а решительно употребляли их как конфеты. Неотвратимым следствием подобной лёгкости миропонимания было то, что известные маркизы, графини и баронессы имели побочных детей. Но они научились их пристраивать.
Единичные нарушения стереотипов поведения социум порицает и иногда наказывает, а массовые отклонения – становятся нормой хотя бы в течение турбулентности.
Революции перемежаются контрреволюциями или периодами стабильности, чтобы спустя время опять взорвать или пошатнуть устоявшуюся действительность.
Вот и к началу двадцатых годов двадцатого столетия подкатила новая волна игры плоти и сознания. Долго сдерживаемая викторианской моралью и строгими правилами, трепещущая телесность наконец выскочила из корсетов.
Если сравнить дамские наряды этого времени с одеждой хотя бы предшествующего десятилетия, то трудно поверить, что по историческим меркам между ними проскользнуло мгновение.
Длина юбок стремительно взлетела от пола до колен, что, безусловно, взволновало общество. Но это было лишь внешним индикатором, больших внутренних сдвигов. Женщины хотели быть другими, и они стали другими. На глазах создавалась пропасть между женщинами 20-х и предшествующей генерации.
Фривольность и эксцентричность – вот что было текущим лозунгом момента, воплощённым в новый образ жизни. Едва получив право голосовать, мятежные девушки средних классов пустились демонстрировать противоположность всему, что было связано с прежними идеалами.
Короткие стрижки, выпивка, сигареты, чарльстон, ночные вечеринки и двусмысленная игривость в отношениях с мужчинами – стали модной нормой поведения девушек-флэпперов.
Эти вольнолюбивые предтечи хиппи 60-х наполнили радостным смехом не только улицы и магазины, но прежде всего – запретные и фантастически популярные «speak easy». А ещё они пересели в авто – необходимый атрибут современной женщины и овеществлённый символ процветания.
Сейчас в это трудно поверить, но в 20-е даже выпускались специальные женские автомобили. Мне как-то довелось видеть раскладной автомобиль, рассчитанный на двух стройных девушек.
В ту пору идеи Зигмунда Фрейда, что секс занимает не только центральное место в человеческом опыте, но и что женщины являются сексуальными существами с человеческими импульсами и желаниями, уже циркулировали в интеллектуальных кругах Нью-Йорка.
Разумеется, молодёжь охотно восприняла мысли, что сдерживание этих импульсов саморазрушительно и c воодушевлением устремилась применять выводы на практике. Прохождение границ запретов усиливает наслаждение иллюзией и возбуждает социальные грёзы. Ими было наполнено поколение.
Неизвестно сколько бы продолжался этот экстатический период, но его дух быстро улетучился с наступлением Великой депрессии, ставшей рубежом отрезвления и одновременно переходом к совсем другому стилю жизни и искусства.
Валерий Бо
Вторая часть ЗДЕСЬ
Любезно оставляйте знаки вашего внимания, комментарии и подписывайтесь на мой канал.
