Подобно тому, как есть два вида болезней — ведущие к смерти и «до свадьбы заживет»; подобно тому, как есть два вида грехов — обыденные и влекущие за собою потерю спасения души — есть два вида пошлости, терпимая и нетерпимая. Я постараюсь объяснить разницу.
Жил в начале ХХ века в России стихотворец писавший вирши, отдающие дешевым парфюмом. Звали его от рождения Игорь Лотарев, а псевдонимом он избрал себе «Игорь Северянин». Писал он много, сам себя издавал за свои деньги, рассылал свои самодельные сборники по редакциям, критикам, литературным авторитетам. Но на него никто не обращал внимания.
Однажды, в сентябре 1909 года писатель Наживин посетил Льва Толстого. Классик за год до смерти уже успел опровергнуть много всего, сбросить с корабля современности Шекспира, разоблачить Верлена и пр. А Иван Наживин прочел ему северянинские стишки: «Вонзите штопор в упругость пробки, и взоры женщин не будут робки!»
Ярость графа была безгранична: «Чем занимаются, чем занимаются… И это — литература? Вокруг — виселицы, полчища безработных, убийства, невероятное пьянство, а у них — упругость пробки…».
И газеты охотно разнесли это ворчание старика над вонзанием. Будто сам Толстой воткнул поэта как штопор в упругую российскую литературную известность. Обругивание в России — своеобразный обряд инициации.
До самых отдаленных краев империи дошла вибрация этих легкомысленных сверянинских строк. И взгляды женщин не были робки. Он стал в стиха описывать гарем поклониц.
Ругать Северянина стало модно. И Северянин стал знаменитым: «С легкой руки Толстого, хвалившего жалкого Ратгауза в эпоху Фофанова, меня стали бранить все, кому было не лень. Журналы стали печатать охотно мои стихи, устроители благотворительных вечеров усиленно приглашали принять в них, — в вечерах, а может быть, и в благотворителях, — участие».
У молодого Маяковского гламурный Северянин долго был любимой мишенью: «Как вы смеете называться поэтом и, серенький, чирикать, как перепел! Сегодня надо кастетом кроиться миру в черепе!».
Если у Северянина «Ананасы в шампанском, ананасы в шампанском!», то у Маяковского «Ешь ананасы, рябчиков жуй, день твой последний приходит, буржуй». Почему-то ананасы в шампанском всех раздражали и вскоре исчезли вместе и с буржуями, и с поэтом Северяниным, который до 1940 года наблюдал происходящее в молодой Совдепии из Эстонии…
Да, поэзия Севреянина — это ананасы в шампанском, изящный коктейль, шоколадный эклер… «Это не борщ!» — как решительно говорила моя бабушка, когда мы, будучи детьми-сладкоежками, добирались до десерта.
Критика Владимира Маяковского удивительно похожа на критику Льва Толстого. Ну как так можно в такой ответственный момент, учитывая все горести мира, необходимость радикального преобразования, ответственность за все происходящее, а у него — упругость пробки и прочая сладкая истерика.
Но ответственность момента никак не отрицает ни ананасы, ни шампанское. Упругость пробки или попки — это отдельно.
А пошлость?! Пошлость — она не в поэзах «я трагедию жизни превращу в грезерфарс», а в нелепых ура-патриотических виршах Северянина о реальной трагедии Первой мировой войны.
«С ушами влезешь ты, Германия,
В просторный русский сарафан!
С тобой, Россия, Англо-Франция:
Утроенная, ты стройна.
Оматовит весь лоск германца
Отечественная война».
Ибо все должно использоваться по назначению. «Вонзите штопор в упругость пробки, и взоры женщин не будут робки!» — это пошлость легкая и терпимая. А нестерпимая пошлость:
«Тогда ваш нежный, ваш единственный,
Я поведу вас на Берлин!»
Нестерпимая пошлость ура-патриотизма
Когда некая девушка открывает блог и аппетитно рассказывает про то, как она делает минет и собирает брюлики — она на своем месте, в своем жанре, в своей функции. Но если она начинает учить вас любви к Родине…
Маша Распутина невыносимо пошла не тогда, когда она поет пахабные песенки, а когда исполняют торжественные политические гимны.
Когда Цыганова поет «Знают чукчи и евреи, что русской водки нет сильнее» — это безобидно и на любителя. А вот гимн Новороссии в её исполнение — это рвотное.
Андрей Макаревич был нестерпимо вульгарен не тогда, когда он низко хохмил в передаче Смак (это была нормальная здоровая пошлость гламурного телекулинара), не тогда, когда лакействовал на госкорпоративах (это нормально для самого бесконфликтно-сервильного советского рокера, который очень понизил планку в постсоветские времена), не тогда, когда обнимался с Тайванчиком и прочей авторитетной братвой. Нет. Этот Макаревич был в своей функции, как куртизанка, рассказывающая о брюликах и минете, или Вика Цыганова, поющая про водку. Нестерпимая пошлость, это когда Макаревич начинает корчить из себя академика Сахарова.
