В сентябре мы с Аделью начали ходить в музыкальную школу. Мне не нравится, когда взрослые сливают себя и ребёнка в «мы», говоря о делах ребёнка, но тут иначе и не скажешь – я сидела с Аделью на всех уроках, а потом объясняла ей, что же там было. Потому что сама Адель на уроках если не плакала, то отвлекалась. Впрочем, мои объяснения она тоже слушала вполуха. Вокруг домашних заданий у нас неизменно начинались баталии, потому что Адель неизменно отказывалась их делать.
Довольно быстро я от всего этого устала.
– Адель, – спросила я, – ты точно собираешься учиться в музыкальной школе?
– Конечно! – воскликнула Адель.
– Но ты же ничего не хочешь делать?
– Ну и что?
Это «ну и что?» всегда заводило нас в тупик.
– Надо же заниматься! – говорила я.
– Почему?
– Потому что иначе ты ничему не научишься.
– Ну и что?
А со временем стало ещё хуже – почти всякий раз, когда мы собирались в музыкалку, Адель принималась ныть, что, пожалуй, лучше пропустить. Если я вдруг соглашалась, её настроение резко менялось, и она начинала энергично собираться. Но и это не гарантировало, что настроение не поменяется снова. И посреди улицы Адель не скажет, что нам всё же лучше вернуться домой.
– Так нельзя! – возмущённо говорила я.
– Почему?
– Потому что ты изводишь меня и своих учителей! У всех ведь свои планы. Как это можно – взять и безо всяких причин не прийти на урок?
– А что такого?
– Но тебя же ждут.
– Ну и что?
Своего педагога по инструменту Адель тоже достала. Ещё при поступлении мы решили, что она будет играть на гитаре, и с ней взялся заниматься пожилой дядечка-гитарист, спокойный и весёлый. Но его спокойствие и веселье почему-то не спасали ситуацию – на уроках гитары Адель всё так же рыдала и отвлекалась, слабо реагируя на замечания. Дядечка был очень терпеливым, а я сгорала от стыда. Я даже перестала заходить в его кабинет, чтоб не сгореть окончательно, – приводила Адель и ждала её с книжкой на лавочке под дверью.
Но в какой-то момент дядечка-гитарист всё же попросил меня зайти.
Я зашла.
Адель сидела у барабанной установки в углу класса и стучала пальцем по блестящей тарелке.
– Говорит, что не хочет больше играть на гитаре, – сообщил дядечка.
– Да, – подтвердила Адель, – не хочу. Я лучше буду играть на пианино.
– Ну, может, оно и к лучшему? – сказал дядечка. – Может, другой педагог сумеет найти с вашей девочкой общий язык? Мне с ней трудно. К сожалению, она меня совсем не слушает. Да, Адель?
– Да, – подтвердила Адель. И побила ножкой в большой барабан.
– Собственно, на последних наших уроках она отказывается даже взять гитару в руки, – сообщил дядечка. – Просто ходит по кабинету и занимается чем-то ещё.
– Точно, – подтвердила Адель.
– Адель! – грозно сказала я. – Иди сюда, сядь, пожалуйста, на свой стул и возьми гитару.
– Почему это?
– Потому что ты находишься на уроке гитары! И учитель просит тебя это сделать.
– Ну и что?
– Я тоже тебя об этом прошу.
– Ну и что?
– Адель! – самым страшным голосом сказала я.
В конце концов Адель таки выползла из угла и уселась с гитарой, но слезы привычно потекли у неё по лицу. И до игры дело так и не дошло.
Меня совсем не просто разозлить, но тут я уже клокотала. Поэтому я быстро вышла из школы, не стала ждать автобус на остановке и потопала домой пешком, чтобы успокоиться. С Аделью я не разговаривала. Она тащилась следом, и вид у неё был беспечный.
Когда мы добрались до дома, ко мне вернулся дар речи, и я сказала Адели, что в музыкальную школу мы ходить не будем. Потому что такого позора на свои седины я больше не потерплю.
– А что я сделала?! – недоумённо воскликнула Адель.
– Послушай, учитель занимается только с тобой! Наедине! Целый урок выделен на одну тебя. И зачем это всё? Чтобы терять время, трепать нервы, терпеть твои капризы?
– Да я просто не хочу играть на гитаре!
– Но сначала же хотела!
– Сначала хотела! А теперь передумала. Ну и что?
Я мрачно сообщила Адели, что если я ещё раз услышу от неё «ну и что?», она лишится конфет и мультиков на неделю.
– Ну и что? – как настоящий боец немедленно повторила Адель.
