«Вчера я приехал в Пятигорск»
Лермонтов приехал в Пятигорск 23 мая 1841 года вместе с Алексеем Столыпиным.
Их случайный попутчик П.И.Магденко в воспоминаниях, написанных, правда, уже много позже, рассказывает о решении, ставшем роковым: Лермонтов долго уговаривал Столыпина, изменив маршрут, ехать в Пятигорск, но тот не решался: «Вон, — говорил он, указывая на стол, — наша подорожная, а там инструкция». И дальше: «Дверь отворилась, быстро вошел Лермонтов, сел к столу и, обратясь к Столыпину, произнес повелительным тоном: “Столыпин, едем в Пятигорск! — С этими словами вынул он из кармана кошелёк с деньгами, взял из него монету и сказал: — Вот, послушай, бросаю полтинник, если упадет кверху орлом — едем в отряд; если решёткой — едем в Пятигорск. Согласен?” Столыпин молча кивнул головой. Полтинник был брошен, и к нашим ногам упал решёткою вверх. Лермонтов вскочил и радостно закричал: “В Пятигорск, в Пятигорск! позвать людей, нам уже запрягли!”»
Иногда приходится слышать и такие «версии». Один из моих читателей, утверждая, что так «в музее Лермонтова в Пятигорске рассказывали» (тут, право, хочется вспомнить «слышал звон, да не знает, откуда он»), заявляет о Лермонтове: «В Пятигорске он на 2 месяца задержался у своего друга вместо того чтоб ехать по предписанию на дальнюю заставу, а потом через 2 месяца записался в Тенгинский полк в котором условия службы были немного полегче». Насчёт условий «полегче» в Тенгинском полку я уже писала здесь, а вот о «задержке» в Пятигорске надо поговорить подробнее. Да, конечно, можно поручика Лермонтова осуждать, но так поступали многие. Уже после лермонтовской дуэли полковник А.С.Траскин напишет: «Пятигорск наполовину заполнен офицерами, покинувшими свои части без всякого законного и письменного разрешения, приезжающими не для того, чтобы лечиться, а чтобы развлекаться и ничего не делать». Особенно важных «дел» тогда не было. И, вероятно, хотелось на какой-то момент забыть обо всём, что неизбежно наваливалось на него. «Об одном высокопоставленном лице я услыхал от него тогда в первый раз в жизни моей такое жёсткое мнение, что оно и теперь еще кажется мне преувеличенным», - вспомнит Магденко, и не приходится сомневаться, что речь идёт о царе...
Итак, они в Пятигорске. Подаётся рапорт командиру полка полковнику Хлюпину: «Отправляясь в отряд командующего войсками на Кавказской линии и в Черномории г. генерал-адъютанта Граббе, заболел я по дороге лихорадкой и, быв освидетельствован в гор. Пятигорске докторами, получил от пятигорского коменданта, г. полковника Ильяшенкова, позволение остаться здесь впредь до излечения. Июня 13-го дня 1841 года, гор. Пятигорск. О чём вашему высокоблагородию донести честь имею. Поручик Лермонтов». И приложено медицинское свидетельство, составленное «Пятигорского военного госпиталя ординатором, лекарем, титулярным советником Барклаем-де-Толли», что «Тенгинского пехотного полка поручик Михаил Юрьев, сын Лермонтов, одержим золотухою и цинготным худосочием, сопровождаемым припухлостью и болью дёсен, также изъязвлением языка и ломотою ног» и «для облегчения страданий необходимо поручику Лермонтову продолжать пользование минеральными водами в течение целого лета 1841 года; остановленное употребление вод и следование в путь может навлечь самые пагубные следствия для его здоровья».
Подобные документы выданы и Столыпину – можно наслаждаться! (Здесь я привела отрывок из воспоминаний В.И.Чиляева о беседе друзей с комендантом). Снята квартира. Практически все, говоря о ней, вспоминают, начало «Княжны Мери»: «Вчера я приехал в Пятигорск, нанял квартиру на краю города, на самом высоком месте, у подошвы Машука: во время грозы облака будут спускаться до моей кровли. Нынче в пять часов утра, когда я открыл окно, моя комната наполнилась запахом цветов, растущих в скромном палисаднике. Ветки цветущих черешен смотрят мне в окна, и ветер иногда усыпает мой письменный стол их белыми лепестками. Вид с трех сторон у меня чудесный. На запад пятиглавый Бешту синеет, как “последняя туча рассеянной бури”; на север поднимается Машук, как мохнатая персидская шапка, и закрывает всю эту часть небосклона; на восток смотреть веселее: внизу передо мною пестреет чистенький, новенький городок, шумят целебные ключи, шумит разноязычная толпа, — а там, дальше, амфитеатром громоздятся горы все синее и туманнее, а на краю горизонта тянется серебряная цепь снеговых вершин, начинаясь Казбеком и оканчиваясь двуглавым Эльборусом… Весело жить в такой земле! Какое-то отрадное чувство разлито во всех моих жилах. Воздух чист и свеж, как поцелуй ребенка; солнце ярко, небо сине — чего бы, кажется, больше? — зачем тут страсти, желания, сожаления?..» Да, наверное, если сделать небольшую поправку на время (в июне черешни, думаю, уже не цвели), так всё и было.
Но судьба вот-вот постучится в дверь… Снова процитирую Магденко: «Потирая руки от удовольствия, Лермонтов сказал Столыпину: “Ведь и Мартышка, Мартышка здесь. Я сказал Найтаки, чтобы послали за ним”. Именем этим Лермонтов приятельски называл старинного своего хорошего знакомого, а потом скоро противника, которому рок судил убить надёжу русскую на поединке».
В каком настроении был Лермонтов? Кто-то будет вспоминать: «Покойный П.А.Гвоздев, товарищ по юнкерской школе, бывший в то время на кавказских водах, рассказал мне о последних днях Лермонтова. 8 июля он встретился с ним довольно поздно на пятигорском бульваре. Ночь была тихая и тёплая. Они пошли ходить. Лермонтов был в странном расположении духа: то грустен, то вдруг становился он жёлчным и с сарказмом отзывался о жизни и обо всём его окружавшем. Между прочим, в разговоре он сказал: ”Чувствую — мне очень мало осталось жить”».
Но большинство рассказов – совсем о другом. «Лермонтов был душою общества» (Н.И.Лорер), «Мы жили дружно, весело и несколько разгульно, как живётся в этом беззаботном возрасте» (А.И.Васильчиков), «Лермонтов… был так весел» (Е.Г.Быховец).
Последнее письмо Лермонтова – к бабушке, написано 28 июня. «Напрасно вы мне не послали книгу графини Ростопчиной; пожалуста, тотчас по получении моего письма пошлите мне её сюда, в Пятигорск. Прошу вас также, милая бабушка, купите мне полное собрание сочинений Жуковского последнего издания и пришлите также сюда тотчас. Я бы просил также полного Шекспира, по-англински… Только, пожалуста, поскорее; если это будет скоро, то здесь ещё меня застанет». Явно не похоже на настроение готовящегося к смерти! И снова мечты об освобождении от службы: «То, что вы мне пишете о словах г. Клейнмихеля, я полагаю, ещё не значит, что мне откажут отставку, если я подам; он только просто не советует; а чего мне здесь ещё ждать? Вы бы хорошенько спросили только, выпустят ли, если я подам». Как больно читать!..
П.К.Мартьянов записал рассказы Христофора Саникидзе, слуги Чиляева, «арендованного» Лермонтовым, в то время 16-летнего мальчика. Исследователи утверждают, что кое-что Саникидзе приукрасил, но, думается, многому верить можно. Бывший слуга говорил, «что Михаил Юрьевич был человек весьма весёлого нрава, хотя в то же время не любил много говорить, а любил более слушать то, что говорят другие. Иногда им овладевала задумчивость, и тогда он не любил, чтобы его беспокоили, и не любил, если в это время заходили к нему товарищи. С прислугой был необыкновенно добр, ласков и снисходителен, а старого камердинера своего любил как родного и даже снисходительно выслушивал его советы», «что Лермонтов умел играть на флейте и забавлялся этой игрой изредка; что характер у него был добрый, но вспыльчивый… Обыкновенным времяпрепровождением у него было ходить по комнате из угла в угол и курить трубку с длинным чубуком. Писал он более по ночам или рано утром, но писал и урывками днём, присядет к столу, попишет и уйдёт. Писал он всегда в кабинете, но писал, случалось, и за чаем на балконе, где проводил иногда целые часы, слушая пение птичек».
И создавались лермонтовские шедевры… А среди них – и предчувствие трагедии.
В полдневный жар в долине Дагестана
С свинцом в груди лежал недвижим я;
Глубокая ещё дымилась рана,
По капле кровь точилася моя…
…И снился мне сияющий огнями
Вечерний пир в родимой стороне.
Меж юных жён, увенчанных цветами,
Шел разговор весёлый обо мне.
Но в разговор весёлый не вступая,
Сидела там задумчиво одна,
И в грустный сон душа её младая
Бог знает чем была погружена;
И снилась ей долина Дагестана;
Знакомый труп лежал в долине той;
В его груди, дымясь, чернела рана,
И кровь лилась хладеющей струей.
Может быть, именно предчувствуя скорую гибель, поэт спешил жить. Я уже приводила здесь рассказы и о его бешеных скачках, и о великолепном бале, одним из устроителей которого он был… А были ещё и встречи с интересными ему людьми, в частности, со Львом Сергеевичем Пушкиным, с которым ему, видимо, о многом хотелось поговорить. К сожалению, поэт посвятил «Лёвушке» лишь шутливый экспромт – может быть, сложись судьба по-иному, и написал бы больше…
Но пока ещё все живы, все веселы. «Гвардейские офицеры, после экспедиции, нахлынули в Пятигорск, и общество ещё более оживилось. Молодежь эта здорова, сильна, весела, как подобает молодежи; вод не пьёт, конечно, и широко пользуется свободой после экспедиции. Они бывают у источников, но без стаканов; их заменяют лорнеты, хлыстики…» (Н.И.Лорер)
И никто не подозревает, что произойдёт совсем скоро…
Начало читайте здесь; продолжение следует
Если статья понравилась, голосуйте и подписывайтесь на мой канал!
Карту всех публикаций о Лермонтове смотрите здесь
Навигатор по всему каналу здесь