Итак, дуэль состоялась 18 февраля за Черной речкой, на Парголовской дороге. Секундантом Лермонтова был А.А.Столыпин (Монго), Баранта —виконт Рауль д’Англес.
А.М.Меринский, годом позже Лермонтова поступивший в юнкерскую школу и оставивший воспоминания о нём, записал, что Монго ему «рассказывал, что когда он приехал к молодому французу переговорить об условиях дуэли, то Барант объявил ему, что будет драться на шпагах. Это удивило Столыпина. “Но Лермонтов, может быть, не дерётся на шпагах”, – возразил ему Столыпин. “Как же это офицер не умеет владеть своим оружием”, – сказал Барант. “Его оружие – сабля, как кавалерийского офицера, – ответил ему Столыпин, – и если вы уже того хотите, то Лермонтов будет драться с вами на саблях; но, – прибавил он, – у нас в России не привыкли употреблять этого рода оружие в дуэлях, а дерутся на пистолетах, которые вернее и решительнее кончают дело”». В конечном счёте, договорились о дуэли на шпагах до первой крови, а затем на пистолетах.
Рассказов о ходе дуэли сохранилось довольно много. И Лермонтов, и Столыпин должны были давать показания на следствии. Кроме того, события пересказывались поэтом близким людям. Если кратко, то обычно пишут так: Дуэль происходила на шпагах (вообще-то нелепость такого поединка как будто ещё подчёркивалась тем, что «погода была прескверная, шёл мокрый снег с мелким дождем»). После первого же выпада у шпаги Лермонтова переломился конец, и Барант успел слегка задеть противника. Наступила очередь пистолетов. Барант стрелял первым и промахнулся. После этого Лермонтов выстрелил в сторону. Дуэль окончилась бескровно, участники ее разъехались.
«Бескровно» - не совсем точно: Лермонтов был ранен. Кто-то пишет, что в руку, кто-то – что в грудь или правый бок. Есть ещё указание, что жизнь его спас случай: Барант поскользнулся. Рана Лермонтова была несерьёзной. Через месяц после поединка, по требованию комиссии Военного Суда, полковым штаб-лекарем Кавалергардского полка «произведено было освидетельствование раны подсудимого поручика Лермантова, полученной им на дуэли шпагою, по которому оказалось, что никакого следа оной мною усмотрено не было, даже и рубца не заметно; из сего следует, что повреждение, о котором говорится, было весьма поверхностно».
Однако, хотя и лёгкая, рана вызвала обильное кровотечение. По свидетельству современников, по окончании поединка Лермонтов поехал не домой (жил он тогда у бабушки, и нетрудно представить себе реакцию старушки, появись обожаемый внук дома весь в крови), а заехал к издателю А.А.Краевскому, где обмыл рану. Краевский вспоминал, что он был сильно окровавлен, но отказался перевязать рану, а только переоделся в одолженное ему чистое белье. Затем издатель добавлял: «Лермонтов терпеть не мог рисоваться и был далёк от всякой хвастливости. Терпеть не мог он выставлять себя напоказ и во всем своем рассказе о дуэли, вызванном случайным разговором нашим, был чрезвычайно прост и естествен».
Но вернёмся к дуэли: ведь оставалась ещё заключительная её часть, выяснение отношений на пистолетах. Впоследствии именно об этом будет много говорить Барант.
На следствии Столыпин показал: «Поставили их на 20 шагов, стрелять они должны были по счёту вместе по слову раз, приготовиться, два, целить, три, выстрелить, по счёту два Лермонтов остался с поднятым пистолетом и спустил его по слову три; Барон де-Барант целил по счёту два… Направления пистолета поручика Лермонтова при выстреле не могу определить, что могу только сказать, это то, что он не целил в Барона де-Баранта, а выстрелил с руки».
Поначалу никаких последствий не было. По свидетельству А.П.Шан-Гирея, рана не мешала Лермонтову «выезжать в свет и ухаживать за своей княгиней», но «наконец одна неосторожная барышня Б***, вероятно, безо всякого умысла, придала происшествию достаточную гласность в очень высоком месте, вследствие чего... Лермонтов за поединок был предан военному суду». Мнения исследователей сходятся на том, что таинственная Б. - это снова Тереза фон Бахерахт.
В начале марта начальство узнало о дуэли и потребовало объяснений от поэта. Сохранилось его письмо командиру Лейб-гвардии Гусарского полка Н.Ф.Плаутину. Кратко рассказав о вызове, он пишет: «18 числа в воскресенье в 12 часов утра съехались мы за Чёрною речкою на Парголовской дороге. Его секундантом был француз, которого имени я не помню и которого никогда до сего не видал. Так как господин Барант почитал себя обиженным, то я предоставил ему выбор оружия. Он избрал шпаги, но с нами были также и пистолеты. Едва успели мы скрестить шпаги, как у моей конец переломился, а он мне слегка оцарапал грудь. Тогда взяли мы пистолеты. Мы должны были стрелять вместе, но я немного опоздал. Он дал промах, а я выстрелил уже в сторону. После сего он подал мне руку, и мы разошлись. Вот, ваше превосходительство, подробный отчет всего случившегося между нами. С истинной преданностью честь имею пребыть вашего превосходительства покорнейший слуга Михайла Лермонтов».
Обратите внимание: «мы должны были стрелять вместе, но я немного опоздал». Первым стрелять поэт не стал, первый выстрел считался трусостью… И ещё одна деталь: не названы имена секундантов. Трудно поверить, чтобы Лермонтов не знал имени секунданта своего противника, но не называет ни его, ни имени Монго, явно не желая подвергать преследованию их.
Однако же в данном случае Монго не уступал в благородстве своему другу. Лермонтов был арестован 11 марта. А 12 марта датировано письмо Столыпина к шефу жандармов А.Х.Бенкендорфу, где он сообщает о своём участии в дуэли и пишет: «Не мне принадлежащую тайну, я… не мог обнаружить пред Правительством. Но несколько дней тому назад, узнав, что Лермантов арестован и предполагая, что он найдёт неприличным объявить, были ли при дуэли его секунданты и кто именно, – я долгом почёл, в то же время явиться к Начальнику Штаба вверенного Вашему Сиятельству Корпуса, и донести ему о моем соучастничестве в этом деле». Замечательно продолжение: «Доныне однако я оставлен без объяснений. – Может быть, Генерал Дубельт не доложил о том Вашему Сиятельству, или, быть может, и вы, Граф, по доброте души своей умалчиваете о моей вине. – Терзаясь за тем мыслию, что Лермантов будет наказан, а я, разделявший его проступок, буду предоставлен угрызениям своей совести, спешу, по долгу русского дворянина, принести Вашему Сиятельству мою повинную. – Участь мою я осмеливаюсь предать Вашему, Граф, великодушию». Мне кажется, это письмо следует вспомнить тем, кто говорит о дуэлях, не зная законов чести того времени. «Уволенный из Лейб Гвардии Гусарского полка поручик Алексей Столыпин» может дать урок многим!
15 марта Столыпин был арестован.
Сразу скажу два слова о г-же Бахерахт, чтобы уже не возвращаться к ней. «Она, говорят, очень печальна и в ужасном положении, зная, что имя её у всех на языке. Кажется, они скоро едут обратно в Гамбург, не дожидаясь навигации», - напишет П.А.Вяземский. За границей её похождения продолжатся, но нам они уже не интересны.
А как реагировало на эту дуэль общество?
Всего три года прошло после поединка Пушкина с Дантесом, и, естественно, эти две дуэли не могли не быть соотнесены (вспомним к тому же одну из причин – увиденное Барантом «оскорбление» французской нации!). И снова запись Вяземского (от 22 марта): «Это совершенная противоположность истории Дантеса. Здесь действует патриотизм. Из Лермонтова делают героя и радуются, что он проучил француза».
В апреле Александра Михайловна Хюгель (Верещагина), о которой я писала здесь, получает сообщение от своей матери: «Миша Лермонтов опять сидит под арестом, и судят его — но кажется, кончится милостиво». Все надеялись на «милостивое» отношение к Лермонтову, защитившему честь русского человека. Но…
Всё тот же Вяземский называл Петербург «удивительно опасным и скользким местом». И был князь, несомненно, прав.
Неожиданно дело приняло совсем другой оборот. Но об этом – в следующий раз.
Начало читайте здесь
Если статья понравилась, голосуйте и подписывайтесь на мой канал!
Карту всех публикаций о Лермонтове смотрите здесь
Навигатор по всему каналу здесь