Догоняя то советское, которое по разным причинам прошло мимо меня (и в большинстве случаев правильно сделало), я пожертвовала собой и погрузилась в тёмные воды фильма-спектакля "Что делать?" семьдесят первого года. К счастью, сохранилась только эта экранизация, иначе мне как порядочному исследователю пришлось бы смотреть и первую версию.
Создатели честно слепили из довольно бредового сочинения Чернышевского внятный телеспектакль, не слишком увлекаясь подробностями снов Веры Павловны и бухгалтерией её швейной мастерской. Актёры не последнего ряда старались, как могли (Броневой, Дуров, Немоляева, Смирнитский, Волков-младший, Лазарев-старший...). К концу, правда, абсурд всё равно победил, потому что против содержания не попрёшь.
Вспомнился по ходу дела первоисточник и первые отроческие от него впечатления. Меня тогда два автора озадачили до чрезвычайности: Чернышевский и Достоевский. Я читала (запоем, как увлекательные истории болезней - истории запоев, например) и думала: неужели так вообще можно писать? У Достоевского была закручивающаяся бесконечность истерики; когда персонажи доходили до предела, оказывалось, что это была только разминка, и начинались новые батюшки-светы, вплоть до эпилептических припадков.
Чернышевский же поразил бесстыдной увлечённостью собственным кокетливым авторским говорком, постоянным заигрыванием с воображаемой публикой. Мол, ты, дорогой читатель, наверное, думаешь, что автор с дуба рухнул, - а вот и нет; сядь-ка на попу ровно и послушай внимательно. В экранизации автора играл Александр Лазарев, и вполне терпимый персонаж получился.
Автора, то есть самого Чернышевского, в сущности, жалко. Человек сидел в одиночке, мозг чесался от скуки, и он выдумал новых людей, каких-то разумных эгоистов, прекрасное будущее, в котором всё из алюминия, идеального Рахметова, который изнурял организм разными способами и поэтому снискал всеобщий восторг; в общем, вскипевший разум графомана родил чудовищ. От которых в итоге пострадали советские школьники.
А вот советских зрителей поджидал сюрприз. Когда экранное "Что делать?" угрюмо клонилось к долгожданному закату, внезапно возникла Людмила Марковна Гурченко (по-моему, неуместная в этой обстановке, как Пушкин в лётном шлеме). Она сказала пару фраз о том, какой удивительный человек Рахметов - не стал спать с любимой женщиной, а стал спать на гвоздях, - и потом вдруг спела хитровыдуманную, но зажигательную песню. Изображала Гурченко загадочную "женщину в чёрном" (Чернышевский этим идеальным персонажем намекал на свою весьма далёкую от идеала супругу).
Тут я могла бы приврать, что не было у Гурченко роли мельче, но я помню более молниеносное и странное её появление. О котором, конечно, будет своевременно поведано.
Ещё почитать: Профессор Плейшнер и стакан воды.