Около полутора месяцев назад я разместил на Дзене две статьи, посвящённые роману Владимира Богомолова "Момент истины" ("В августа сорок четвёртого") и снятому по нему фильму.
Вот сегодня перечитал их, перечитал и проанализировал комментарии, немного подумал и решил попробовать написать третью часть и предложить его вниманию читателей. Как говорится, если пойдёт, то можно и над дальнейшим продолжением задуматься.
Хочу поговорить об одном из героев романа (в фильме его личность практически не раскрывается и герой выглядит просто статистом, хотя и в одной из основных сцен), который при прочтении вызывает (во всяком случае, у меня лично) крайне противоречивые чувства.
Итак, капитан Игорь Аникушин, на момент событий описываемых в романе - помощник военного коменданта сто тридцать второй этапно-заградительной комендатуры (да-да, а ведь кто-то полагал, что заградительными могут быть только отряды, которые только тем и занимаются, что стреляют в спину своим же бойцам), попавший на эту должность в результате ранения и сильно переживающий это обстоятельство.
",,, В Аникушина же попала автоматная очередь, причем одна из четырех пуль застряла в верхушке легкого, извлечь ее не смогли или из-за близости подключичной артерии не решились, этот злополучный кусочек металла и обусловливал ограничение годности..."
До войны - студент консерватории, талантливый певец, "надежда русского вокала", данное обстоятельство могло обеспечить ему службу во фронтовом ансамбле песни и пляски, однако он не счёл возможным пойти на это и приложил все усилия, чтобы оказаться на передовой.
"...Первой военной осенью, попав в армию, он ни от кого ничего не скрывал и, когда просили, охотно пел и под гитару, и под баян, и просто так - в роте любили его слушать. Однажды среди слушателей оказался незнакомый батальонный комиссар, задавший ему потом несколько обычных вопросов: кто он, откуда и почему так удивительно хорошо поет. Он рассказал все как есть, сдержанно, но откровенно. А спустя трое суток в дивизию пришел приказ откомандировать его, красноармейца Аникушина, для дальнейшего прохождения службы во фронтовой ансамбль песни и пляски.
Большей для себя неприятности, большего крушения надежд и стремлений он не мог и представить.
Немцы рвались тогда к Москве, от отца, попавшего под Прилуками в окружение, уже два месяца ничего не было, предполагали, что он погиб, и старший сын становился, таким образом, главой семьи, единственным совершеннолетним мужчиной и защитником. Решалась судьба его народа, его государства, он жаждал с оружием в руках защищать Отечество, жаждал убить хоть нескольких врагов-убийц и для этого с подъема и до отбоя по шестнадцать часов в сутки учился воевать, а его решили запереть в артисты. У него были свои убеждения, твердые, созревшие под влиянием отца понятия о мужском достоинстве и чести. Возможно, участники фронтового ансамбля своими выступлениями и делали полезное, нужное дело, но с этого момента он думал о них с презрением, как о сборище трусливых, уклоняющихся от боев придурков.
Он отказался наотрез и, поскольку с его возражениями не собирались считаться, обратился с письмом к Наркому Обороны. А сверху настаивали на немедленном откомандировании, он упорствовал, и тогда его посадили на гауптвахту, причем в одну камеру с какими-то дезертирами, чем он был смертельно оскорблен.
Трудно сказать, как сложилась бы дальше его судьба, но в это время немецкие танки прорвались на ближние подступы к столице, дивизию поспешно бросили в бой, кто-то вспомнил в этой сумятице и о нем - к вечеру того же дня на ледяном ветру под артиллерийским и минометным обстрелом он долбил саперной лопатой землю, отрывая себе стрелковую ячейку - свою крохотную крепость в системе полковой обороны.
Эта история послужила ему хорошим уроком..."
Вне всякого сомнения, честный человек, опытный офицер, незаурядная личность. Но вот его отношение к сотрудникам СМЕРШа:
"...Особистов капитан не любил, считая их привилегированными бездельниками и людьми с излишним самомнением. "Кантуются по тылам, - был уверен он, - да еще героями себя чувствуют!"
Примерно то же самое, только простодушно и без всякого раздражения, думал о капитане и вообще о работниках комендатур Андрей Блинов..."
Да, некоторые основания для таких мыслей у него есть, перед ранением он столкнулся на фронте с лейтенантом Камаловым, который разбирался с исчезновением трёх бойцов из роты Аникушина в ходе ночного боя. Автор романа не углубляется в подробности, но давайте примем как факт, что Аникушин мог не любить Камалова. Но при чём тут Алёхин и Блинов? Последний сразу обнаружил, что капитан ему знаком (это старший брат его погибшего друга и он видел его в Москве перед войной) и попытался это выяснить. Алёхин же строго выполняет инструкцию по поведению с прикомандированными, всячески стараясь создать для Аникушина благоприятную обстановку в непривычных (и неприятных) для того условиях. Аникушин же всячески подчёркивает и демонстрирует свою независимость и практически не скрывает своего неприязненного отношения к Алёхину и Блинову.
"...В отношениях с прикомандированными армейскими офицерами нередко возникали неясности, если даже не двусмысленность. Их привлекали для выполнения определенных ограниченных функций, для совершения второстепенных, вспомогательных действий, и сообщать им суть дела не разрешалось. Для того были основательные не только формальные соображения, но производило такое умолчание на людей гордых и самолюбивых не лучшее впечатление. Преодолеть это старались подчеркнуто-уважительным обращением, что и делал в эти минуты Алехин.
Ему требовалось высказать помощнику коменданта еще кое-какие наставления, однако, почувствовав неблагоприятную, с язвительностью, реакцию, он умолк, решив немного повременить и продолжить разговор по дороге или уже на месте. Он сразу понял, что капитан - человек с характером, точнее с норовом, и ладить с ним будет непросто, а противопоставить этому можно только добродушие и вежливость, столь облегчающую отношения между людьми..."
"...Как ни странно, беззлобная реакция Алехина на его колкие высказывания и простоватая мягкая покладистость настораживали помощника коменданта. В его представлении особист без какого-либо заднего умысла не мог быть так приветлив и доброжелателен.
Остальные ему тоже не понравились.
И этот мальчишка-лейтенант, который привязался:
"Товарищ капитан, вы не из Москвы?.. Вы на кого-то похожи!.." Щенок, пытающийся заставить себя бояться. Жалкая попытка запугать!.. Не на того напали!.."
У вас не возникло никаких аналогий? Поведение капитана Аникушина в данном случае - это поведение типичного интеллигента, для которого по любому поводу существуют два мнения - его и неправильное. Отец, к которому судя по всему, Аникушин относится с глубоким уважением, учил его с братом, что каждый отвечает прежде всего перед самим собой и потому сам себе главный судья. Отец говорил, что в сложных, требующих самостоятельного решения ситуациях советский человек должен поступать так, как ему подсказывают его совесть и его убеждения. Мы не знаем, говорил ли отец братьям Аникушиным, что на них свет клином не смыкается и что другие люди тоже могут поступать по совести, хотя этого можно и не заметить, но если и говорил,, то Аникушин-старший этого не услышал. До сих пор, однако, это ему не мешало, более того, помогало принять единственно верное решения в сложнейших ситуациях:
"...Немцам удалось разрезать их дивизию на несколько частей, и он, Аникушин, с остатками батальона очутился в группе из полутора сотен бойцов, окруженной со всех сторон на пересечении Двух степных шоссейных дорог.
Он оказался вторым по занимаемой должности и званию командиром и вместе с капитаном из соседнего полка, бывалым фронтовиком, имевшим за первый год войны, когда наградами никого не баловали, два ордена Красного Знамени, поспешно организовывал круговую оборону.
Несмотря на ранения в голову и плечо, капитан был энергичен, блестяще ориентировался и командовал в боевой обстановке, его смелости и хладнокровия хватило бы на десяток фронтовиков. После нескольких часов совместных действий Аникушин буквально влюбился в него и благодарил судьбу, что в трудный час она свела его с таким человеком.
Они поклялись друг другу, что не отступят, не уйдут отсюда живыми; бойцы окапывались, сознавая, что для большинства из них это последний в жизни рубеж, отрывали траншеи полного профиля, когда вечером по радио был получен совершенно неожиданный приказ: всем частям дивизии оставить технику и боеприпасы, которые невозможно взять с собой, и форсированным маршем, не ввязываясь в бои (чтобы сохранить личный состав), немедленно отходить на восток, к Волге.
Кажется, все было ясно и не требовало размышлений, но Аникушин после недолгого раздумья заявил капитану, что без письменного приказа с печатью и подписями командира дивизии и начальника штаба ни он, ни люди из его полка отсюда не уйдут.
Капитан пытался его переубедить, называл формалистом, обвинял, что бумажка для него важнее сохранения жизни сотни человек и что за такое неподчинение приказу его могут расстрелять. Сидя в пыли на дне кювета и стараясь не кричать, чтобы не услышали бойцы, они спорили до хрипоты, но каждый остался при своем мнении. И после полуночи капитан собрал своих людей, проинструктировал и под покровом темноты сделал то, что казалось Аникушину невозможным, - скрытно, без единого выстрела провел полсотни человек мимо немцев.
Аникушин же со своими остался и спустя несколько часов выдержал страшнейшую атаку превосходящих сил немцев. Перед тем, чтобы избежать кривотолков, он сообщил бойцам, что ушедшие с капитаном отправились выполнять чрезвычайно ответственное и опасное задание командования.
Выросший в семье кадрового военного и знавший еще до армии, что "приказ начальника - закон для подчиненного" и что все распоряжения должны быть выполнены "беспрекословно, точно и в срок", чем он руководствовался в своем упорстве, в своих самовольных, по сути, действиях?.. Прежде всего здравым смыслом: пониманием значения перекрестка двух важнейших дорог для наступления немецких войск - стремлением не пропустить врага в глубь страны. Впрочем, поступившая из штаба дивизии команда находилась в противоречии не только с его убеждениями. Она противоречила также известному, основополагающему в тот трудный период приказу Наркома Обороны No 227, с которым незадолго перед тем Аникушина, как и всех других командиров, ознакомили дважды: в строю и дополнительно в штабном блиндаже - под расписку. Отдельные фразы из этого подписанного Сталиным исторического документа он помнил наизусть: "... до последней капли крови защищать каждую позицию... цепляться за каждый клочок советской земли и отстаивать его до последней возможности..."
Приказ No 227, содержание которого можно было выразить весьма лаконично: "Ни шагу назад!" или "Стоять насмерть!" - запрещал фактически любое отступление, что всецело соответствовало убеждениям Аникушина, и в споре с капитаном, дважды краснознаменцем, он более всего упирал на это основоположение. Однако тот в ответ резонно говорил, что в армии надлежит выполнять последний конкретный приказ, даже если он противоречит всем предыдущим, и что их дело не рассуждать, за них думает начальство, а они всего лишь исполнители.
То, что Аникушин настаивал на получении из дивизии официального документа с двумя подписями и печатью, было с его стороны, в условиях полного окружения, не более чем предлогом - он знал, что сделать это невозможно. Он не был ни бюрократом, ни формалистом, но и сам способ передачи совершенно секретного приказания об отступлении - открытым текстом по радио - вызвал у него несогласие и сомнения, на что капитан разумно и вполне обоснованно заметил, что при окружении превосходящими силами противника шифры положено немедленно уничтожать, в штабе это обстоятельство учли и все предусмотрели.
Тогда, в быстротечные минуты принятия Аникушиным столь ответственного решения, он менее всего думал о себе и своей судьбе, а размышлял о том, что целесообразней и полезнее в их положении для Отечества. Отступление без боя с оставлением или уничтожением части вооружения и боеприпасов представлялось ему дикой глупостью, если даже не преступлением - он не мог понять, как в дивизии до такой нелепости додумались. Отойти форсированным маршем к Волге - для чего?.. Чтобы занять оборону в сотне километров восточнее, а потом отвоевывать эту же территорию назад? Какой мог быть в этом смысл? Никакого!.. Другое дело, если они останутся и пусть ценой своей жизни, но хоть на время приостановят продвижение врага - только это в данных критических обстоятельствах могло быть, по разумению Аникушина, истинным выполнением их воинского долга.
С неполной сотней бойцов, двумя минометами и пушчонкой с разбитым прицелом он удерживал пересечение более суток, пока на помощь к ним и на смену не прорвалась гвардейская механизированная бригада.
Как выяснилось впоследствии, приказание об отступлении было передано по радио помощником начальника оперативного отделения штаба дивизии, захваченным в плен немцами и склоненным ими к измене. Его голос знали радисты в полках, и потому сфальсифицированное лжеприказание тремя группами из пяти было без промедления выполнено. В результате на двух небольших участках обнажился фронт - повинных в этом командиров, так же как и бывалого капитана, по выходе в тылы армии после недолгого дознания расстреляли без суда, согласно приказу.
Аникушин же в своем самоволии оказался прав и за мужество и героизм, проявленные при удержании "стратегически важной позиции", был награжден орденом Отечественной войны. Этот эпизод особенно утвердил его в необходимости никогда не быть попкой, бездумным исполнителем, а поступать в сложных ситуациях так, как ему подсказывают его совесть и его убеждения..."
Я не берусь судить, вина или беда капитана Аникушина то обстоятельство, что он не смог отнестись серьёзно к той ситуации, в которой, при других обстоятельствах, мог никогда и не оказаться, как это получилось у многих других офицеров и солдат. Я вижу другое - оказавшись в экстремальной ситуации, он оказался к ней катастрофически не готов. Более того, когда его инструктировали именно на этот предмет, он отнёсся к этим инструкциям более чем пренебрежительно, можно сказать, пропустил мимо ушей. Весь его предыдущий опыт оказался тут бесполезным, более того, вредным и именно во избежание этого Алёхин буквально по буквам растолковывает Аникушину то, что он должен делать, но достигает совершенно противоположного результата.
Немецкий агент Мищенко и его подельники были профессионалами, у Аникушина не было шансов против них. У него не возникло и тени сомнения в подлинности их личин, особенно ему понравился "капитан Елатомцев". Образ его ложился в сознание Аникушина как патрон в обойму и располагал к себе, в особенности на контрасте с поведением Алёхина.
Аникушин совершил трагическую ошибку - он поддался эмоциям, забыв о своём долге офицера, но это было бы ещё полбеды. Вслед за этим он совершает преступление - идёт на умышленное нарушение прямого приказа в боевой обстановке, чем ставит под угрозу срыва операцию по делу, которое взято на контроль Ставкой.
"...И вот эти наглые, уверенные в своей безнаказанности люди без санкции прокурора, по чистому произволу обыскивали его собратьев, фронтовиков, которым через неделю или через две предстояло снова проливать кровь, защищая Родину.
Да кто он, этот Алехин?! Какой-нибудь выдвиженец - наверняка из деревни! - с пятью, максимум семью классами образования... Попал по анкетным данным в особисты, поднахватался в армии верхушек, городских слов и военных терминов и убежден, что ему все дозволено... Просто не нарывался - его никто не осаживал, не учил, не ставил на место!
"Что хотят, то и творят!.. - стиснув от негодования зубы и до боли сцепив за спиной в замок пальцы рук, повторял про себя Аникушин. - Нет, я это так не оставлю!.. Я им покажу, как угрожать пистолетом и обыскивать фронтовиков!.. Это им даром не пройдет!.. Бояться их могут комендант или начальник гарнизона, а Верховный в бараний рог их свернет!"
И тут он подумал, что, пока его рапорт рассмотрят в Москве и примут какие-либо меры, пройдет не менее месяца, а за это время многое может измениться. Он сам, вероятно, уже будет в Действующей армии, Алехина же тоже могут куда-нибудь перевести.
И, подумав так, он ощутил жгучее желание, острую, неодолимую потребность показать этим особистам сейчас же, немедля, что в отличие от других он их нисколько не боится и что он не трусливый попка, покорно выполняющий любые указания, - у него есть своя голова на плечах, он способен и сам принимать решения и отвечать за них.
И в следующее мгновение, продолжая наблюдать, как Алехин пытается развязать узел на тесемке, Аникушин, ослепленный возмущением, негодованием и неприязнью к особистам, сделал то, чего делать ему никак не следовало: переступил вправо и оказался, таким образом, между проверяемыми и засадой...
Здесь я снова прошу обратить внимание на стиль, которым излагаются мысли Аникушина. Именно таким стилем пользуются нынешние "неполживцы", когда описывают "страшные" действия силовиков во время незаконных акций.
"...Андрей не спускал глаз с лейтенанта и все же вдруг заметил, что Аникушин неожиданно оказался между Таманцевым и проверяемыми, на одной линии с ними.
"И куда он вылез?" - удивился Андрей, но только спустя секунды с ужасом сообразил, что произошло, и даже вспомнил - ему говорил Таманцев, - как это называется: блокировать директрису*. Но зачем помощник коменданта это сделал?.. Ведь Алехин его предупреждал - дважды! - затмение на него нашло, что ли?..
Андрей уловил слева отчаянную жестикуляцию Таманцева и проворно скосил глаза в его сторону.
Таманцев тотчас дотронулся до погона и показал ему четыре пальца, по количеству звездочек: мол, держи капитана! Андрей согласно качнул головой. Когда их взгляды на мгновение встретились, Таманцев, сжав челюсти, быстро и беззвучно шевелил губами: так он выражал свои чувства, если обстоятельства не позволяли выругаться вслух. Лицо у него было презлое, и Андрей представил, какой неповторимой руганью обложит Таманцев помощника коменданта, когда все это кончится..."
Кончилось это для Аникушина печально - в ходе схватки он погибает, так, по всей видимости и не поняв до конца, что же произошло, даже достать оружие толком он не сумел. Нарочно не придумаешь, но только после гибели он становится по настоящему полезным для группы захвата. Прежде всего он больше не служит для агентов прикрытием, что позволяет Таманцеву стреножить "амбала", а потом его смерть обыгрывается в экстренном потрошении, "лейтенант"-радист выдаёт необходимые сведения.
А останься Аникушин в живых - не миновать бы ему трибунала за такие вот фокусы.
На этом пока всё. Берегите себя.
