В СССР Дэвида Боуи поначалу довольно долго не замечали по ряду весьма объективных причин.
Во-первых: портреты певца дошли сюда раньше его пластинок, и граждане, не зная, чем он занимается, часто принимали его за "бабу", а поскольку баба с такой же стрижкой и внешностью уже успела намозолить глаза (Линда МакКартни), еще одна оказалась совсем не к месту. К тому же по городcкому "броду" ходило множество двойников самой Линды в аляповатом попугайском макияже, иногда под ручку с курчавыми кавалерами афросемитского вида.
Вылитой линдо-боуи была жена Витьки Коршуна, старшего брата Азизяна, маникюрша в доме быта, умершая от болезни, которая в конце концов скосила и Дэвида.
Во-вторых: буквально все песни Дэвида Боуи любого периода крайне неудачно воспринимаются на слух. По радио они выглядели как-то блекло и не оригинально, в качественной записи оголялась их студийная искусственность, а, не дай б-г, при просмотре сценического исполнения, все просто распадалось на парики, протезы и вставные челюсти.
Дети, которым я показывал портреты периода Pin Ups и Aladdin Sane, говорили, что артист выступает в образе белочки. Более того, точно также рассуждала и парикмахер, когда я показал ей фото, чтобы точнее скопировать прическу – «космическая белка-пришелец».
Никто не хотел понимать.
Это бич всех хамелеонов постмодернизма, чтобы явиться во мнимом величии, им нужна максимально затурканная аудитория в багаже которой только коллективная "память" о запретах, преследованиях, дефиците и геноциде.
Разумеется, его песни звучали в англоязычном эфире, реже других шлягеров тех лет, но звучали - Space Oddity, Life on Mars, но они не привлекали внимания без предварительного внушения, а как это сделать, дикторы понимали плохо.
Однажды русская служба Голоса Америки пустила в эфир сразу две пьесы Боуи - Watch this man и Gor Кnows I'm Good, и я отлично помню какими пресными и безликими показались обе.
Осталось ощущение, что ведущие выбрали одну из-за сходства с "Роллинг Стоунз", а другую за сходство с Диланом; никакого желания обзванивать раскатчиков и нестись на поиски нового имени, как это часто бывало после субботних вечеров, не возникло. Редкий случай. Западная серятина, еще скушнее здешней.
Вскоре наступил период повторных заработков на "старом добром", и Pin Ups (читатели "литературки" знали о "прикнопленных", но не улавливали связи с фирменным термином) оказался слабее чем Mud Rock или Eddie and the Falcons, но вполне. Хотя его певческая манера, напоминавшая Андрея Миронова и вообще наших поющих киноактеров, вызывала непреодолимое отвращение.
Альбом Pin Ups я рассматривал в первую очередь, как возможность ознакомиться с дюжиной композиций, которые (пускай они перепеты без особого вдохновения) в другом виде отыскать было крайне проблематично.
Если от кавер-версий Брайана Ферри веяло прохладой салоном ритуальных услуг, то Боуи напоминал бесполое и распутное существо, заведующее студией пантомимы, где из подростков делают кукол для холодных утех, отрабатывая приемы и методы омоложения поколений, чья старость еще не настала…
Вот перед зеркалом в него, кидая взгляды
Сдирает женщина затейливый парик.
И череп как лимон, весь жирный от помады
Из мертвых локонов возник.
Мой приятель-студент, переведясь в иногородний вуз, не без апломба спросил у меня: «А как насчет Young Americans, которых, якобы слушают весь Харьков и даже Одесса»?
Я похвалил, добавив, правда, что слушать филадельфийский соул в оригинальном исполнении у нас никто не хочет. Только в переработанном виде, и чем проще первоисточник, тем легче воспринимается переработка, тем выше популярность.
Вокал чернокожих мастеров заставляет комплексовать и слушателей и местных подражателей. А Боуи поет, как солист оперетты, перешедший в ВИА. Вероятно, прикупил пластинок фирмы «Мелодия» в ГУМе, когда гулял по Красной площади.
По его взгляду было ясно, что в армию меня не возьмут. И дело тут не в отношении к «Молодым американцам», а в моей позиции, она порочна по самой сути.
Но об этом я узнал чуть позднее, пытаясь выяснить, почему одна чувственная дама, весьма эмоционально реагируя на драматические опусы Боуи в духе Sweet Thing, терпеть не может полноценные американские мюзиклы, на которых тот паразитирует, сознавая, что его аудитория будет снобировать первоисточники.
Персонажей его типа начинают замечать не сразу и не скоро, пока в ответ на смысловой вакуум не созреют «самостоятельные» выстраданные оправдания и трактовки. Надо – значит надо. Кому попало, столько внимания не уделяют ни у них, ни у нас.
Боуи провоцировал массу глупых и скабрезных вопросов, на которые с первых шагов старались отвечать с умным видом.
К финалу первой декады своего лицедейства, он напоминал агента-трансформера из мультфильма «Шпионские страсти».
И каждая из масок, надетых на миниатюрный череп могла понравиться с большой натяжкой: андрогин, костлявый ретроблондин. Видели все, никто не балдел. А если, чего доброго, вырядишься таким макаром сам – куры засмеют. Ибо не время, товарищ. Валерий Яковлевич Леонтьев, вон, сколько лет шел к своей манифестации.
Картинок с Боуи гуляло больше чем его пластинок, потому что в отличие от Элис Купер, его так и не полюбили, и уж тем более никто не рискнул бы подражать ему в плане моды. Усатый зеленояровец Миклош (он тоже был из семьи глухонемых) говорил мне с запинкой летом 1975 года:
"Боуи и Купер... разные люди, Купер - человек, а Боуи кто-то... типа... па... па... ссивного... го...го...лубого, ты.. ты.. извини..."
У советских "бабников" уже был один "голубой", которого они заставили себя полюбить еще при его жизни - безголосый, лупоглазый человечек со взглядом Калягина.
Марк Болан, при всех его достоинствах, в сценическом виде - гнусная помесь "Фаины Боруховны" с Валерием Яковлевичем. За Боуи не поспевали. До него не могли дорасти те, кто достиг порога за которым уже не растут, кто фальшиво "отхипповав", очень достоверно спивался в семейном аду с молодой женой и маленьким ребенком (экспонаты лондонского тауэра), оглашая семейный гиньоль воплями "несет меня течение" и воем "у берез и сосен".
А эстетически стать "радужными" желающих на тот момент было совсем мало - даже ради евро-интеграции в долговременной перспективе. Гей-диаспора внутри Союза увлекалась Западом еще меньше, чем просто интеллигенция, копившая то на байдарку, то на кроссовки.
Весьма удачная кабацкая лезгинка The Man Who Sold The World с развратнейшим саксофоном, и словно получившей советское гражданство Лулу, не пополнила плейлист танцевальных номеров, в отличие от, казалось бы, куда менее перспективной I Shot the Sheriff (хотя слово "шериф" было на слуху).
Суперпродуктивная декада для Дэвида прошла здесь под лозунгом "Советы без Боуи" - те самые Советы, которые он успел посетить дважды, как никому не нужный призрак.
Надо было что-то делать, и тут появилась корявая и энигматичная, но в целом позитивная статья в "Ровеснике", которую, как и этот монолог никто не заказывал...
Baby, that’s rock’n’roll!
👉 Бесполезные Ископаемые Графа Хортицы
