Особенность этого монолога в том, что его можно читать с двух концов, не рискуя упустить нечто важное. Виновник разговора, как никто другой, подтверждает мнение своего гениального предшественника, что всякое искусство бесполезно. Только в том случае, когда оно настоящее.
По неписаному закону в активе каждой западной звезды, чтобы её заметили и полюбили в Союзе, должна быть хотя бы одна песенка, создающая атмосферу Кишинева и Одессы.
Такая, как Mother's Little Helper у Стоунз, Look Wot You Dun у Слейд или Goofin' Off у предусмотрительных Sparks, не говоря уже про Monkberry Moon Delight.
Без них человек тех лет не отражается в зеркале собственного прошлого, реагируя в первую очередь на «блатной» рисунок, и только в таком ритме локомотив памяти замедляет ход на станции счастливого детства.
Рокси Мьюзик и Кокни Ребел возникли одновременно, и между ними было много общего. Оба проекта дистанцировались от местечкового снобизма своих прогрессивных коллег. Вокалисты взбивали дерзновенные коктейли: Брайен Ферри – из довоенной манерности Эла Боули с драматизмом Элвиса и ПиДжей Проби, Стив Харли – шлифуя вибрато Джина Питни наждаком Боба Дилана.
От безупречных текстов веяло тленом декаданса, тайным гнозисом розенкрейцеров, вожделением и смертью. В песенном пространстве плавали роскошные куклы-любовницы, стрекотали заводные кузнечики и дятлы-автоматы, Нижинский исполнял гротескный танец «стрэнд», волнами переливался топот копыт невидимой кавалькады слепых тамплиеров, среди которых, незримые, скачут бок о бок Дон Кихот и Жиль Де Рэ.
Портреты лондонских денди эпохи Брюммеля и Барбэ Д'Оревильи выходили из рамы, распугивая сборище босоногой хипни в латаных джинсах.
Новаторство Ребела и Рокси оценили не сразу. При всем мастерстве музыкантов, это был антипод прогрессива и арта в привычном смысле – комфортной фоновой музыки стареющих шестидесятников, слишком молодых для Ласта, Мориа и Папетти.
Некоторых откровенно раздражали модели в клинических позах утопленниц и русалок, как будто пародирующие обложки итальянского саксофониста. В ту пору котировался «сюр», и в хороших домах было принято разглядывать репродукции Дали и Чюрлениса под записи Пинк Флойд и Кинг Кримзон.
Клиническая усложненность, стремление щегольнуть звукоизвлечением тут и там проявляются в композициях этих групп, но где-то рядом, буквально у них за спиной, просматриваются тени Джо Мика и Джона Берри – великих магистров стиля и саунда, которые говорят сами за себя, не нуждаясь в подпорках «импровизации».
К имиджу Брайена Ферри присматривались, составляя предвзятое мнение, прежде чем прослушать материал. Образы его коллег напоминали фотоснимки крамольных сновидений, а точнее – шизоидного состояния, обозначенного как «ни сон оно, ни бденье», в котором граждане Советского Союза пребывали перманентно, постоянно от чего-то отмахиваясь или что-то домысливая.
Брайен Ферри просачивался в нашу страну подобно шпионам, вампирам и нацистам кинематографа, отталкивая одних и привораживая других. И, конечно же, подобно своему кумиру Хамфри Богарту, чьи инициалы он зашифровал в названии классической песни, без грима и легенды он мало походил на тщательно создаваемый образ.
С одной стороны это был денди-иконоборец, жестом фокусника смахнувший косматые парики с надоевших истуканов Вудстока, с другой – эстетствующий преподаватель уездной гимназии, сочиняющий двусмысленные сказочки для взрослых по типу Федора Сологуба.
Просмотрев цветные фото исполнителя Virginia Plain, я хлопнул себя по пионерскому лбу – это же копия наш артист Самойлов. У него оскал Динозавра – того самого философа-рецидивиста в одноименном эпизоде «Знатоков». Это неуловимый для органов диверсант-супермен в триллере «Меченый атом» и эффектнейший Чечель на «Свадьбе в Малиновке» с незабываемой фразой:
На отдельных снимках его было не отличить от Муслима, не строго физиономически, а по всё тем же «бризам», исходящим от них. Психологическое родство наводило на мысль о подмене и взаимозаменяемости, о вампирической способности синхронного появления в нескольких местах, о едином праве на алиби, дарованном черной аристократии её владыкой и покровителем.
Но вернемся к вопросу «блатного и хороводного» в песнях зарубежных композиторов.
У Кокни Ребел был Mr. Soft – качественный аналог тухмановского «Студента», после которого остально содержание красивейшей пластинки Psychomodo дослушивали вполуха, настолько был неотразим это британский родственник блатняка и кабака.
Рокси Мьюзик не опускались до столь низкопробного хулиганства, зато они создали Love Is A Drug – единую матрицу для хитов советского копро-рока перестроечной поры. С какой целью это было сделано, не ответят и Суслопаров с Судоплатовым, но формула сработала безотказно, и трафарет намертво прирос к потным футболкам вымирающего поколения, чья молодость пронеслась в темпе вариаций на Love Is a Drug.
Эрудиция Брайена Ферри в области поп-культуры и кинематографа намного превышала средний уровень большинства потенциальных слушателей. Альбомы Рокси Мьюзик захлопывали как книгу, с трудом осилив несколько страниц.
Сложны были и Джетро Талл, и Джентл Джайнт, но то была солидная сложность Гюго и Вальтера Скотта. Брайен Ферри жонглировал святынями и нормой с ловкостью Оскара Уайльда.
Шершавый «квадрат» в духе Faces, Стоунз и Mott The Hoople напоминал гротескную сарабанду марионеток в доме блудницы, когда его использовала Рокси Мьюзик. Вроде бы то же самое, но не совсем то – сон наяву, чреватый шоком и катастрофой при слишком резком выходе из транса.
Интонация Ферри бескомпромиссна. Даже в элементах ритм-энд-блюза и соула отсутствуют свойственные белым вокалистам потуги и кривлянье под своих чернокожих коллег, словно песни исполнителю понятны, а место их происхождения, Америка, еще не открыта. Так звучал американский мюзикл в постановке артистов советской оперетты.
Существу, чья вселенная умещается в родовом замке, не обязано знать об открытиях кочевников.
Так должен петь ложно умерший выходец из тьмы веков, сделавший молодежную среду ареной своих операций.
О сугубо музыкальных особенностях звучания Рокси Мьюзик и его воздействия на слух и психику сказано достаточно.
Наша задача – избежать пересказа банальных фактов и замечаний, жертвуя не совсем обычными.
Следы динозавра с профилем вампира ведут не на хлопковые плантации Миссисипи, а в просмотровый зал параллельной реальности, где нам покажут странный фильм «Лада из страны берендеев», в котором скрывается бесподобный двойник Брайена Ферри, сыгранный Николаем Гринько.
Этот «детский» фильм, если ему уделить должное внимание, уводит нас «По ту сторону долины кукол» с чувством гордости за отечественный кинематограф.
А в драме Фассбиндера «В год тринадцати лун» голос Брайена Ферри присутствует наравне с визуальными персонажами, наводя на мысль об одном из лучших музыкальных клипов, замурованных в кинополотно трагической истории.
Поэтическая речь Брайена Ферри (а именно тексты его песен- истинная литература) таит отголоски Роберта Рождественского и, как ни странно, Николая Тряпкина.
And as I was drifting past the Lorelei
I heard those slinky sirens wail - whooo
So look out, sailor, when you hear them croon
You'll never been the same again, oh no
Their crazy music drives you insane - this way
So love, leave me, do what you will
Who knows what tomorrow might bring?
Укладка волос напоминает молодого Смирнитского, Белявского и Лоренса Харви.
Самая неожиданная, цепкая и онейрическая песня в его репертуаре – это допотопный Carrickfergus из концерта по заявкам трехсотлетней давности.
За нею следует That's How Strong My Love Is – больше похожая на телепатическое внушение, а не голосовой кавер Отиса Реддинга.
Обе понурых мышки живут в альбоме Bride Stripped Bare.
Заглядывать глубже бесполезно. Стриптиз вампира завершается исчезновением.
👉 Бесполезные Ископаемые Графа Хортицы
P.S.