Продолжаем собирать небольшую подборку профессиональной критики (рецензий) на постановки балета П. И. Чайковского "Щелкунчик". Сегодня будет второй разбор постановки Юрия Григоровича в Большом театре.
Часть 1 здесь.
Автор, цитируемый сегодня - Александр Павлович Демидов (1944–1990) – балетовед, театральный критик.
Он автор книги о «Лебедином озере» и еще нескольких, в том числе о Юрии Григоровиче, Наталье Бессмертновой.
Итак, что он пишет об этом балете:
Это был первый, по сути, спектакль, созданный Григоровичем специально для Большого театра <…>
«Щелкунчик» значительно отличался от первых балетов Григоровича, пронизанных отрицанием быта и интересом к фантастическому <…>
В «Щелкунчике» обозначились новые интонации и мотивы: поворот к лирике «интимности», интерес к быту и отказ от прежней романтической категоричности. Балет воскрешал дух домашнего, уютного праздника. Его игрушечная жизнь трогала юмором, его кукольный вымысел был проникнут живым ощущением материального мира: пластической игрой оживающих в комнате предметов – дорогих, любимых и близких, характеризующих стабильность быта и устойчивость внутренних состояний. Конечно, в знаменитой «ночной сцене» – битве войска Щелкунчика с полчищами Мышиного короля – хореограф давал волю своему фантасмагорическому воображению, примерял маску чародея и вершителя судеб. Но чародейство его не разрушало мир и не открывало перед взором героини Мари роковые бездны. Григорович постиг главное в музыке Чайковского, смысл которой в воскрешении утраченной в житейских бурях гармонии, в ностальгии по уходящему детству. Не выход из детства, а возвращение в него. <…> «Щелкунчик» – это воплощенный идеал музыкального бытия, музыкальной жизни. Это – инструментальная сказка, в которой мир звучащего оркестра во всем разнообразии его голосов, живых и теплых, значит куда больше сюжета. Музыка отвлечена от него, и хореограф уловил это. <…> Это музыкальный сон – для радости, но не страдания мир, в котором нет и не может быть никаких драм. И просветленный финал спектакля, переносящий Мари в реальность, лучше всего отвечал поставленной задаче. Сон существует для того, чтобы оканчиваться, а сюжеты уходят и возвращаются: героине довелось испытать это особое счастье свободного существования, отринуть роль пленницы собственного дома (сюжета собственной жизни), отказавшись от уготованной судьбы. <…>
Вальс снежинок получил у Григоровича совершенно новое художественное прочтение. Это одно из самых крупных открытий хореографа.
Впервые за всю историю постановок балета «Щелкунчик» Григорович сделал его героев активными участниками вальса. <…> Герои тоже играют игрушечным, елочным снегом, а затем Щелкунчик-принц, опустившись на колено, берет ее руки в свои. Он отнимает руки и быстро устремляется по диагонали к углу площадки, и тут на встречном движении возникает танцовщица-снежинка. Трудно найти более впечатляющую режиссерскую метафору.
После появляется весь кордебалет снежинок. Они слетаются из разных углов сцены, обегает героев, начинающих свой первый любовный диалог. <…>
Во время вальса герои не все время на сцене. Они начинают вальс вместе со снежинками, потом исчезают, потом вновь возвращаются, появляясь, главным образом, под пение детского хора, ставшего тут темой Мари и Щелкунчика.
В кульминации вальса-путешествия герои движутся навстречу друг другу, огибая снежный сугроб, образуемый танцовщицами-снежинками. Герои проносятся мимо друг друга, словно разбросанные снежной метелью, но вновь соединяются в финале, и снежинки слетаются к ним, находящимся в центре, как бы укутывают их, закрывая от мира. <…>
Сегодня мы понимаем, что «Щелкунчик» Григоровича, открыв новую страницу в сценической истории этого балета, был, по существу, внутренне очень личным спектаклем, отражавшим мысли и чувства еще молодого в ту пору хореографа, обретавшего стабильность творческой жизни. Он радостно вступал в новый для себя театр, суливший ему исполнение всех его художнических надежд.
Юрий Григорович. М.: Планета, 1987. С. 47-49.
Ну, что можно сказать по прочтении? Я бы отметила подробное раскрытие концепции вальса снежинок. Я ее не понимала, и даже сомневалась а есть ли тут какая-то идея. Причем обратите внимание, что сцена называется вальсом снежинок, а не снежных хлопьев - как в партитуре. Тут действительно безобидные снежинки.
Еще - "хореограф давал волю своему фантасмагорическому воображению". Я бы добавила, что это довольно естественно - можно легко вдохновиться главным фантасмагориком по имени Эрнст Теодор Амадей (Гофман), чуть ли не поставить себя на его место.
А. П. Демидов тоже не видит в пробуждении Мари драмы. И это важно, потому что есть разные трактовки - драму видит, например, один из знаменитых исполнителей партии Щелкунчика-принца Николай Цискаридзе.
Интересно почитать мысли других, сравнить со своими...
