Из серии "СССР без фанатизма"
О «великих достижениях науки в СССР» нам тоже любят рассказывать много и восторженно. Обычно это очень похоже на газету «Пионерская правда», как по уровню восторженного экстаза, так и по уровню, мягко говоря, несоответствия истине. Я не буду пытаться объять необъятное и коснусь в этой заметке только биологии – области, в которой работал 20 лет.
Итак, основная проблема отношений советской власти и науки – в квазирелигиозной природе власти. Уровень практической подготовленности правителей к их «работе» был весьма низок. При этом, уровень самомнения, основанного на фанатичной вере в «самую передовую теорию» высок. Как результат – оценка всего и вся с чисто религиозным фанатизмом и самонадеянностью, цензура и прочие «решения». Соответственно, как искусства, так и науки попали под эту самоуверенную и невежественную «оценку» в стиле «передовые – реакционные», «материалистические – идеалистические», со всеми последствиями.
Надо ли вспоминать о том, что передовые области биологии – генетика, биохимия, биофизика – попали при советской власти в опалу. Особенно это касается генетики, потому что, помимо вполне очевидного отношения властей, тут подоспел «к месту» очень подходящий персонаж – академик ВАСХНИЛ Трофим Лысенко. Он имел некоторые локальные заслуги в сельском хозяйстве, но, как часто бывает у мелких и непорядочных людей, хотел большего.
Не имея оснований претендовать на лидерство в науке по справедливости, он использовал для продвижения инструмент, предоставляемый любой деспотией – политический донос вместо научной дискуссии. В результате элита советской биологии была уничтожена, в большой степени – физически, а многие направления просто закрыты.
Я пришел в биологию, конечно, уже сильно после Лысенко. К тому времени молекулярная генетика не считалась уже «идеалистической лженаукой», но проблема в том, что разрушенную научную школу трудно восстановить. Наука похожа на лес – вырубить его можно быстро. А чтобы вырастить новый, нужны десятилетия. При этом, как ни крути, советское руководство не стало культурнее, и по-прежнему слабо понимало реальную важность науки, особенно фундаментальных направлений.
В результате мы имели нищую науку с разрушенной школой. За свою жизнь я только один раз, на дипломе, работал в лаборатории, которая финансировалась хорошо и имела прекрасное оборудование. Это была лаборатория, работающая над диагностикой СПИДа, в середине 1980-х. Тогда советское руководство просто испугалось новой болезни, но при прекрасном финансировании лаборатории, зарплаты остались советскими, нищими. В результате мне приходилось работать с несколькими реально опасными вирусами (ВИЧ, желтая лихорадка), имея зарплату в 97 рублей в месяц.
Что же касается дальнейших мест работы (их было два), то там не было «испуганного» финансирования, в результате немалая часть оборудования была ввезена то ли сразу после войны, то ли до неё. Представители японской фирмы, когда-то выпустившей наш ферментёр в институте биохимии, сказали, что этой модели нет даже в их фирменном музее. Однако, ферментёр работал – но не потому, что мы были рады пользоваться таким антиквариатом.
Любые системы независимой оценки говорят нам простую и печальную вещь – советская наука проигрывала мировой очень серьёзно и по большинству показателей. Очень многие работы – просто повторение западных исследований, по сути, плагиат, не имеющий самостоятельной ценности.
«Мощное развитие науки» в тоталитарных странах, в условиях диктатуры и секретности – это миф. Развитие современной науки требует, помимо денег на оборудование и зарплату, ещё и непременного свободного обмена информацией, владения контекстом последних достижений в каждой области. Если вы для того, чтобы сделать ксерокопию статьи из журнала Gene, должны получить разрешение тупого необразованного КГБшника – а это было реальной практикой в СССР – отставание становится неизбежным.
Можно, следуя глупой нынешней моде и «методичкам», утешать себя, веря в сказочки про то, как «нехорошие буржуины» не присуждали заслуженные Нобелевки советским учёным. Но это всего лишь самоуспокоение, повязка на глазах, позволяющая «не видеть» неприглядную реальность. А реальность состоит в том, что почти все советские учёные, добившиеся мирового признания, прошли школу или до революции, или за рубежом, как Капица. В любимцы же власти, подобно Лысенко, попадали откровенные шаромыжники, готовые давать любые, самые несбыточные обещания.
