Памятник декабристам, или памятник Любви и Верности (хочется написать именно так) стоит в Чите, вызывая, судя по отзывам в Интернете («живьём» не видела), неоднозначные эмоции. А мне , глядя на него, хочется рассказать о тех, кто не поехал за мужьями, но ждал их возвращения.
Впрочем, как сказать о первой из них «не поехала»? Судите сами.
Наверное, меньше всего материалов можно найти об Александре Карловиче и Марье Густавовне Берстель. Портретов ни мужа, ни жены я отыскать не могла.
Что знаем точно? Александр Карлович был участником русско-турецкой войны 1808—1812 г.г., а также Отечественной войны 1812 года и заграничных походов, к 1825 году - подполковник 9 артиллерийской бригады, с сентября 1825 года - член Общества соединённых славян. «Знал о намерении свергнуть с престола покойного императора, воспрепятствовать наследникам его величества восшествие на оный и ввести в России республиканское правление. О намерении же лишить жизни всю высочайшую фамилию услышал по открытии уже заговора. На совещаниях не был и не принимал никакого участия в делах общества. При усмирении возмутителей Черниговского полка он действовал противу них с усердием и исправностию, заслужив за то благодарность корпусного командира», - сказано о нём в «Алфавите декабристов».
И тем не менее, был арестован, доставлен в Петербург, осуждён по седьмому разряду и приговорён к лишению чинов, дворянства и ссылке в крепостную работу на 2 года (потом срок её сократили до года). Наказание отбывал в Бобруйске.
Жена его - урождённая баронесса Имгоф, дочь прусского майора. В семье было шестеро детей (по некоторым источникам, для него это был второй брак и старшая дочь Елизавета – от первого; во всех прошениях об этом нет ни слова).
После ареста мужа Марья Густавовна оказалась в тяжёлой ситуации. «Бедствие, постигшее мужа моего, повергло меня в жестокое страдание и соделало мое положение гибельным. Со времени ареста его в январе 1826 г. я с шестью малолетними детьми оставалась Киевской губ. в чужой деревне [её приютила семья помещика Гудим-Левковича], среди неизвестных мне людей и без всяких средств к пропитанию. Испуг и страх повергли меня в тяжкую болезнь»,- писала она в прошении Николаю I.
К чести императора надо сказать, что он велел узнать о состоянии Берстелей, получил ответ: «Имеет жену и шесть маленьких детей, в совершенной бедности и болезненном положении живущую помощию добрых людей; сверх того от одной умершей родной сестры осталось пять человек детей в крайней бедности», - и распорядился: «Сыновей распределить по корпусам (кадетским), а матери дать единовременно».
Деньги жена А. К. Берстеля получила не сразу (зато впоследствии получала исправно): стало известно, что после освобождения Берстеля из Бобруйской крепости и назначения его рядовым в 45-й Егерский полк жена его с детьми отправилась к нему в Бобруйск с тем, чтобы оттуда ехать в г. Або, где дислоцировался этот полк. Позднее Берстель был переведён в 41 егерский полк, отправлен на Кавказ и поздней осенью 1830 года зарублен в сражении с горцами. Ему было 42 года.
Жена, по-видимому, надолго пережила его. Сохранилось её ходатайство от 1850 года о даровании сыну, унтер-офицеру гренадерского Таврического полка Виктору Берстелю, прав потомственного дворянства.
О детях известно ещё, что сыновья декабриста действительно были распределены по корпусам, а две старшие дочери помещены в девичье училище Военно-сиротского дома.
Ещё три женские судьбы, в чём-то схожие, в чём-то различные (и ещё сходство – до нас не дошли портреты ни одной из них, хотя существует не по одному изображению их супругов). Они дождались мужей, но какова была встреча?
Самым старшим из декабристов был Василий (Вильгельм-Сигизмунд) Карлович Тизенгаузен -полковник, командир Полтавского пехотного полка: во время восстания ему было 46 лет (по другим данным – 44 года). Он был участником нескольких войн, в 1814 году дошёл до Парижа. С 1824 года Тизенгаузен был членом Южного общества. Арестован в самом начале 1826 года.
Осуждён он был по седьмому разряду («Знал об умысле на Цареубийство и на лишение свободы всей Императорской Фамилии и участвовал в умысле бунта») и приговорён к двухлетней каторге и поселению.
О его семейной жизни известно очень мало. Женой его была Феодосия Романовна (Гедвига-Доротея) Болтон. Она была на двадцать с лишним лет моложе мужа и, как и он, родом из Нарвы.
Почему она не поехала в Сибирь, мы не знаем. Судя по дошедшим письмам, вопрос об этом даже не стоял. Думаю, что причиной стали дети: их у Тизенгаузенов было трое, известна дата рождения только старшего, Михаила, - 1823 год. Очевидно, оставить трёх малышей она не могла и не хотела и просто ждала мужа. Но хорошо известно, что в 1851 году сыновья приехали к отцу в ссылку в Ялуторовск и довольно долго там прожили.
Тизенгаузен жил на поселении в Сургуте и Ялуторовске. Ему приходилось нелегко. А.Е. Розен писал: «Тизенгаузен строил большой деревянный дом с колоннами, имел в виду устроить клуб, но лишь тот был достроен, то сгорел от злобы плотника. Дважды старик выстраивал снова и в третий раз лишился дома от пожара; но он всё не унывал, из остатков обгоревших стен опять сколачивал домик свой». Он «возделывал свой сад» - в прямом смысле этого слова: был первым садоводом в Ялуторовске. А местные жители считали его колдуном и чернокнижником: в доме были изображения античных богов, но икон не было, и священников он у себя не принимал… Однако когда после очередного доноса на Тизенгаузена, сделанного ялуторовским городничим, пятьдесят жителей города «лучшего поведения и не бывшие в пороках» были опрошены, то под присягой никто из них доноса не подтвердил и, как сообщали, «ещё всё в поведении государственных преступников одобрили».
Сам же декабрист был человеком скромным и несколько замкнутым. М.С.Знаменский вспоминал: «Он был необыкновенно сдержан и не обнаруживал никогда ни гнева, ни радости».
В 1853 году по ходатайству генерал-адъютанта кн. А.А.Суворова (внук великого полководца, в своё время привлекался по делу декабристов, но был «оставлен без внимания»), генерал-губернатора Прибалтики, Тизенгаузену было высочайше разрешено возвратиться к семейству на родину в Нарву. Там он и умер через год после амнистии, вернувшей ему прежние права.
Жене его было суждено пережить не только мужа (на 23 года), но и детей, которые были нездоровыми людьми: сын Михаил, почтмейстер в Курляндии, умер в 1869 году в сумасшедшем доме, Александр, служивший в Гренадерском полку, в тридцать с чем-то лет был вынужден выйти в отставку из-за психического расстройства, какие-то проблемы с психикой были и у дочери Эмилии, умершей незамужней.
Несколько по-иному сложилась ситуация в семье другого «возрастного» декабриста, барона Владимира Ивановича Штейнгеля.
Поразителен один факт: по рождению супруги Штейнгель – сибиряки. Сам Владимир Иванович родился на Урале, в г. Обве, и грудным младенцем был привезен в Иркутск. В 1792 году родители отправили его в Петербург, и Володя Штейнгель стал воспитанником Морского кадетского корпуса. Затем провёл какое-то время в плаваниях, в 1806 году был в Иркутской морской команде, а позднее назначен чиновником по особым поручениям при сибирском генерал-губернаторе И.Б.Пестеле (отце Павла Пестеля). В 1810 году «за болезнью» уволен от службы капитан-лейтенантом и тогда же женился на Пелагее Петровне Вонифатьевой, дочери директора Кяхтинской таможни.
Штейнгель участвовал в войне 1812 года и заграничных походах, был не раз награждён, составил «Записки, касательно составления и самого похода санктпетербургского ополчения против врагов отечества, в 1812 и 1813 годах» — первый систематический труд о боевых действиях в Отечественной войне. А с сентября 1814 года Штейнгейль в Москве руководил её восстановлением, в частности, проектированием и строительством Манежа и Александровского сада. Уйдя из-за интриг с государственной службы, он увлекся литературой, мечтал о реформах (не раз подавая проекты царю), занимался историческими исследованиями.
Летом 1823 года он знакомится с К.Ф.Рылеевым. И.И.Пущин говорил, что Штейнгейль в общество был «принят на совещании», но сам Владимир Иванович утверждал, что видит в себе «более свидетеля… нежели соучастника» тайного общества, и называл себя «не принадлежащим обществу». Тем не менее, накануне восстания он принимает активнейшее участие в совещаниях, предлагая возвести на престол императрицу Елизавету Алексеевну, которая потом, по его мысли, должна была от власти отречься. 14 декабря он несколько раз появлялся на площади, но как наблюдатель.
20 декабря, присягнув, он выехал из Петербурга, а в ночь со 2 на 3 января 1826 был арестован в Москве, затем отправлен в Петропавловскую крепость. «Готовясь на смерть, решился недёшево отдать свою жизнь. Эта мысль возродила дерзновенье», - вспоминал Штейнгель. А М.А.Бестужев писал в своих воспоминаниях: «Поведение его перед тайным судом было не только безукоризненно, но и высоко оригинально по резкости ответов. Он и Торсон, может, более всех подсудимых высказали самодержавному владыке самые горькие истины. На вопросный пункт "Что побудило Вас вступить в тайное общество?" он поместил между множеством причин такой отвратительно верный портрет нравственности того человека, который принимал скипетр для управления 60 миллионами, что члены суда упрашивали его переписать ответы, давая ему знать, что их будет читать сам государь. "Тем лучше,- отвечал он,- пусть он посмотрится в это зеркало. А я,- прибавил, повторяя слова Пилата,- еже написах, написах"». За это он, по словам М. А. Бестужева, заплатил «лишними двумя-тремя годами каторжной работы».
Штейнгель был осуждён по третьему разряду («Знал об умысле на Цареубийство и лишение свободы… принадлежал к тайному обществу… участвовал в приготовлении к мятежу…») и приговорён к 20-летней каторге.
А что же жена? За мужем она не поехала. В семье к моменту восстания было восемь детей (ещё две дочери умерли в младенчестве), из них старшей было 14 лет, младшему – пять с половиной месяцев. Ни богатства («лишен службы и погружён с семейством в крайнюю нужду вопреки предположению о его богатстве»,- писали о нём после отставки), ни земли, ни крепостных крестьян у Штейнгелей не было. Нам известен поразительный факт: в 1859 году Штейнгейль рассказал в письме И.И.Пущину о визите к начальнику штаба корпуса жандармов и управляющему III отделением А.Е.Тимашеву с просьбой о разрешении носить медаль 1812-го года и отмене юридического расторжения брака с женой. Почему жена воспользовалась своим правом упрощённого развода с «государственным преступником», если не собиралась устраивать свою судьбу? Думается, из-за детей: всех сыновей барона после отправки отца на каторгу императорским указом определили в казённые учебные заведения за государственный счёт…
Каторгу Штейнгель отбывал в Чите и Петровском заводе, потом был на поселении (Елань, Ишим, Тобольск), бунтарство проявлял и там, за что был выслан вторично в г. Тару, где был отделен от товарищей по несчастью, «пока не переменит беспокойный нрав свой», и возвращён только через девять лет.
У него много знакомых (в частности, П. П. Ершов), он пишет дневник, воспоминания, исторические очерки и… устраивает свою личную жизнь. В Ишиме он вступил в гражданский брак с вдовой местного чиновника, от которой имел двоих детей, Марию и Андрея (он учился в тобольской гимназии под фамилией Петров, позднее – в Петербургском Технологическом институте). Законными детьми он их не признал и уже по возвращении из Сибири просил дать им фамилию Бароновы и права личного почётного гражданства, что и было сделано.
После амнистии Штейнгель возвращается из Сибири, взяв с собой 14-летнего Андрея (Мария осталась с матерью). Как прошла его встреча с женой, неизвестно, но прошение об отмене развода говорит о многом.
Вернувшись с каторги, Штейнгель не успокоился: он начал борьбу за «полную эмансипацию» и дважды обращался к Александру II с ходатайством о снятии с декабристов «самого остатка кары», чтобы «довершить» прощение (после первого обращения приказали «пристращать его нотациею, чтобы вел себя осторожнее», а вот результатом второго стало снятие надзора со многих декабристов и разрешение для них проживать в столицах).
Хотя Штейнгелю было уже за семьдесят, он продолжал активную жизнь. Он публиковался в вольной русской печати, в его квартире собиралось немало оппозиционеров. Исследователь движения декабристов М.И.Семевский вспоминал: «Мы имели счастье близко знать Владимира Ивановича. Свидания с ним были счастливейшими часами вашей жизни. С каким наслаждением выслушивали мы его оживлённые рассказы, дивились его громадной памяти и светлому взгляду на самые животрепещущие вопросы общественной и государственной жизни нашей родины».
Скончался Владимир Иванович 20 сентября 1862 года. Тот же Семевский писал в некрологе: «Человек, боровшийся со злом и неправдой, всю жизнь терпевший страдания, изведавший всевозможные лишения и бедствия и едва ли обретший даже на закате дней своих спокойствие и счастье, с таким избытком был одарён душевными силами, что не изнемогал, не падал на тернистом пути своей долговременной жизни… Нашим глазам, отуманенным слезами, все ещё представляется этот старец, опирающийся на железную палку, [выкованную из его кандалов], нам ещё слышится его неторопливый, полный ума и чувства рассказ о разных событиях его почти вековой жизни. Нам страшно верить, чтоб этот голос замер навсегда, так убеждены мы были, что этот человек ещё многие годы мог бы жить, как завет старых поколений».
Штейнгеля хоронили видные писатели и учёные того времени, «гроб несли на руках до конца Троицкого моста». Поравнявшись с Петропавловской крепостью, около места казни декабристов решили остановить процессию и отслужить панихиду, но III отделение помешало этому…
Пелагея Петровна, видимо, пережила мужа, но больше о ней ничего не известно.
Куда трагичнее сложилась судьба супругов Бриген (встречается, хотя и реже, и написание «Бригген»). Но о них – в следующей статье.
Если статья понравилась, голосуйте и подписывайтесь на мой канал!
Карту всех публикаций на эту тему смотрите здесь.
Навигатор по всему каналу здесь
