...Правда, однажды он видел свою мать. Это было в разведке. На одной из станций ночью Черныш с бойцами зашел в сарай. Только они устроились, чтобы переждать ночь и утром вести наблюдение, из дома вышла с фонарем женщина и открыла дверь сарая. Она увидела людей, и тут один из разведчиков тихо оказал: «Не пугайтесь, свои, русские». Им пришлось уйти, ушел и Черныш, не сказав никому, что женщина с фонарем — его мать.
Когда Черныша одолевали приступы отчаяния, он вспоминал комбата Лаврентьева. Было это под селом за Старомарьевкой. Наступление наших на этом участке фронта не удалось. Несколько раз деревня переходила из рук в руки, но в конце концов произошло то, что происходит при неравенстве сил: все двенадцать наших машин были подбиты, и немецкая пехота под прикрытием лавины танков пошла на прорыв.
Черныш выбрался из горящей «тридцатьчетверки» и пополз к командному пункту — черному бугру, на котором стояла разбитая пушка и где раз за разом разрывались снаряды. В полуобвалившемся окопе лежали несколько офицеров, солдаты. Ни у кого уже не было ни гранат, ни бутылок с горючей жидкостью. Черныш оказался рядом с капитаном Лаврентьевым.
Капитан собирал диски, перед ним стоял пулемет, снятый с разбитого танка. По цепочке, из рук в руки, ему передали единственную «лимонку». Он положил ее перед собой.
— Это ты, Черныш? — опросил Лаврентьев. Он приблизился и заговорил:
— Ты знаешь, умирать не страшно. Жалко вот, — он достал из нагрудного кармана фотографию. На снимке были изображены женщина и двое ребятишек, — жалко оставлять их одних, хотя, с другой стороны, за них ведь и умираем. Верно, Черныш?
— Верно, товарищ капитан, — сказал Черныш, хотя у него не было ни жены, ни детей, но он вспомнил мать, отца и братьев.
Капитан достал спички и зажег фотографию с угла, закрыв ее от ветра ладонями. Потом вмял в землю пепел и подозвал старшего сержанта Громова, который прятал на груди знамя, и сказал, что всем надо добираться до болота, которое находится метрах в четырехстах, а он прикроет отход.
— Со мной никто не останется, — жестко сказал Лаврентьев.
И это было страшнее всего, потому что оставлять другого, а самому спасаться, было хуже, чем смерть. Но капитан приподнялся и крикнул:
— Приказываю покинуть окоп, — и вытащил пистолет.
Черныш достал трофейный «парабеллум» — единственное свое оружие, заглянул в глаза Лаврентьеву.
— Помни, за что воюем, — сказал капитан. — За жизнь воюем. Живя, пока силы есть. Но не цепляйся за нее, если придется выбирать между подлостью и смертью. Иди.
Он отвернулся и стал прилаживать диск к пулемету, хотя что может сделать пулемет с танками?
Черныш хотел что-нибудь оказать, но не смог. Слезы, оставляя белые бороздки, текли по его закопченному лицу. Капитан оглянулся и выругался:
— Ты же солдат, Борька. А ну бегом!..
Тогда мало кто уцелел, потому что с трех сторон к болоту подошли танки и бронетранспортеры. Немцы методично, метр за метром, прочесывали болото пулеметными очередями. Люди умирали — одни безмолвно, другие с проклятьями.
И ведь какая штука: чем больше Черныш думал о том, что пришлось пережить, тем сильнее хотел выздороветь, снова попасть на фронт. Отомстить за солдата, который с оторванными голенями полз по грязи, за капитана Лаврентьева, что остался один на один с танками.
Черныш видел все лучше. Теперь уже различал лица сестер и тех, кто близко подходил к его кровати. Он хотел жить, он знал, ради чего надо жить, и, может быть, это его желание помогло побороть смерть...
Окончание следует