«Короткая бархатная куртка, отороченная тесьмой, тончайшая шёлковая рубашка с широким отложным воротником, мягкий зелёный галстук, штаны из атласной ткани до колен, чёрные чулки и лакированные туфли с пряжками…, берет, иногда свободно ниспадавший плащ, подсолнечник или лилия в руке». И постоянно прикрытый рот с почерневшими зубами от сифилиса.
Это Оскар Уайльд.
Но откуда настойчивое стремление к вызову? К экстравагантности? Сколько в ней дюймов вдохновения?
Из странного детства. Мать, наряжающая его в женские платья. Растерянный взгляд отца, вчера успешного хирурга, а сегодня обвиненного одной из давних пациенток в интимных связях с ними и лишенного врачебной практики. Тоска по сестре Изоле, умершей в десять лет от менингита (отчего предстоит умереть и ему). Предательство друга, не пришедшего за два года ни в суд, ни в тюрьму. Полгода нахождения в Пентонвилле и Уандсворте - тюрьмах, предназначенных для совершивших особо тяжкие преступления и рецидивистов. Смерть матери во время того же тюремного заключения.
Что значили для него эти обстоятельства? Беспрерывный поток череды унижений, стойкое подтверждение: спасение в искусстве. Или и то, и другое. Жизнь определенно должна стать вторичной по отношению к искусству. Пусть искусство создает жизнь, а не наоборот.
«Истинны в жизни человека не его дела, а легенды, которые его окружают. Никогда не следует разрушать легенды. Сквозь них мы можем смутно разглядеть подлинное лицо человека».
И Оскар Уайльд, создатель легенды, в который раз встречается с инфантой Маргаритой Терезой. Нет, не в жизни (принцесса уже умерла несколько столетий назад), а в своей легенде… Он встречается с той инфантой, что на картине бессмертного Диего Веласкеса «Семья Филлипа IV”, написанной маслом в 1656 году.
5-летняя инфанта пришла в мастерскую художника в сопровождении своей свиты. Она захотела посмотреть, как создаётся портрет её родителей, королевской четы. И ты, невольный соглядатай, смотришь эту сцену и понимаешь, как ты не во время, ворвался, подсматриваешь, да еще и посмел стоять рядом с королем Филиппом IV и королевой Марианной Австрийской. Посмотри – они отражаются в зеркале.
Каков центральный образ? Ну конечно, капризная инфанта... Хотя очень дерзко стоит художник у холста. Ну конечно в нем мы угадываем Веласкеса. Того самого, которого Король назначил своим главным постельничим. Обязанности Веласкеса не только писать портреты, но и следить за порядком вещей и чистотой ночных горшков. Почетно для придворного художника и унизительно для гения.
И гений нашел выход, точно Мюнхгаузен в болоте. Впервые художник рисующий Короля - ставит себя на первый план, а Короля - на второй, да еще со смутным изображением в зеркале.
Не просто выход. Он расквитался с ними, «человек создан для лучшего назначения, чем копание в грязи».И он задвинул на второй план тех, кто его унижает. А чем лучше протестовать как не искусством, ведь на голову Короля горшок не выльешь. Искусство может поместить тебя в пространство картины.
Все замерли – все смотрят на королевскую чету, а что же дальше? А что же дальше? Что потом?
Об этом знает только Уайльд. Отыщите сказку "День рождения инфанты".
…Дворец озабочен развлечениями маленькой инфанты. Но как занятно танцует маленький уродец, Карлик, которого на днях отловили в окрестном лесу. Надо же уродиться столь безобразным – короткие кривые ноги, горб, огромная голова, черные взлохмаченные волосы. Обожающий уродство испанский двор еще не видел такого уродства. Чудовище добродушно смеется вместе с восторженной публикой. Карлик бежит в сад. Карлик влюблен. Он осыпает поцелуями розовый бутон, брошенный принцессой, и жаждет поделиться своей радостью со всем миром! Решено – он заберет принцессу в лес, где будет танцевать для нее дни напролет, если не встретит другого уродца, ужасного и дерзкого, и не поймет, что это одно лицо. К сожалению или к счастью, у Карлика не каменное сердце. Оно разбито. К сожалению или к счастью, Инфанте нужны клоуны без а хмурит хорошенький лобик и вскрикивает: «На будущее время, пожалуйста, чтобы у тех, кто приходит со мною играть, не было сердца совсем!»
Что так восхитило Уайльда? Приоткрытая дверь из мастерской соединяющая непримиримые миры жизни и искусства, ножка карлика на королевском псе, наглость художника у холста, где он царь и бог. Пусть это останется тайной . Уайльд не был бы Уайльдом если бы остановился на смерти одинокого несчастного существа – лесного Карлика. Он изложил свои порывы свою эстетику в стихах, рассказах, пьесах, романе и заявлениях в суде. Он отказался от побега, многократно ему предложенного… и сел за решетку.
Уайльд не любил записывать то, что приходило ему на ум - многие рассказы, которыми он очаровывал слушателей, так и остались не написанными. Это снова был экстравагантный поступок. Но зачем?
