Шевчук Александр Владимирович
Всего четыре буквы, У-З-И-Н. Кто говорит с ударением на И, кто говорит с ударением на У. а мне всё равно, кто как говорит. Для меня это не просто буквы. Это память сердца.
Я родился в Кривом Роге. Это огромный промышленный город в центре Украины. В нём прошли всё моё детство и юность, до самого поступления в лётное училище. Кривой Рог, город металлургов, шахтёров, машиностроителей, железнодорожников. Город заводов, карьеров, шахт. Когда едешь или идёшь по городу, постоянно ощущаешь специфический запах. Это ветер дует от Коксохима или от завода Криворожсталь. Запах раскалённого металла, руды, пыли. В общем, запахи промышленного города. Ночью небо озаряют багровые сполохи. Ночная смена на заводе выливает расплавленный металл в огромные ковши.
Я люблю этот город. Хотя давно уже из него уехал, но каждый раз, приезжая в отпуск, я стою у открытого окна вагона, на подходе к станции и ловлю запахи своего детства. И когда сквозь специфические запахи железной дороги начинает пробиваться знакомый и своеобразный аромат, я начинаю счастливо улыбаться. Вот и добрался, вот и увижу свой родной город, вот и новая встреча. Сколько таких встреч мне отпущено, я не знаю. С каждым годом дорога становится всё труднее. Не длиннее, и именно труднее. А внутренний голос ехидно говорит: « А, не фиг было уезжать за тридевять земель от родного порога!». Спасибо, утешил. В этом городе живёт моя мама, здесь могилы дорогих мне людей, отца и двух бабушек. Кривой Рог – это моя большая Родина.
А есть ещё малая родина – Узин. Здесь родилась моя мама. И сюда, в Узин, когда-то давным-давно, совсем несмышлёнышем, привезли меня. Господи, как же давно это было! Почти пятьдесят три года назад. И зимой, на короткие каникулы, и летом, на все три месяца, я приезжал в Узин. Сначала привозили, пока был мелкий, а потом, уже с класса шестого-седьмого, ездил сам.
Узин, большое село в Киевской области, примерно в километрах восьмидесяти на юго-запад от Киева. Там был огромный аэродром. На нём базировались самолёты дальней авиации – ТУ-95. Благодаря этому аэродрому, село получило развитие. В военном городке и магазины, и гарнизонный дом офицеров, и стадион, и кинотеатр. В селе большой сахарный завод, откормочный пункт.
Узин, Узин – зелёные левады над прохладными ставками, маленькая хата в тени старой шелковицы. И дед с бабушкой на маленьком крыльце.
Говорят, что лучшим стимулятором для памяти, является запах. Запах мгновенно вызывает такие воспоминания, такие мысли, уводит в такие дали, что аж голова кружится. Это правда. Когда я прохожу по улочке зимней Печоры, по пути на работу, и в узком проходе между заборами, ощущаю запахи сена, коровы, доносящиеся из сарая, в памяти мгновенно всплывает село моего детства.
Воспоминания наплывают чередой, унося меня в далёкое-далёко. Я ещё маленький, тащусь за папой и мамой по зимнему Узину. От автостанции до хаты добрых километра два-три. Я уже устал, мои ноги окоченели, я есть хочу. Но хныкать бесполезно, надо идти. И вот последний поворот, возле КПП аэродрома, и впереди длинная улица Гагарина, а на ней стоит хата моих бабушки и дедушки. Наконец-то дошли! Бабуля обнимает, целует. Дед стоит чуть в сторонке, он тоже обнимает меня, и мы идём в хату. В сенях пахнет керосином, едой. А дальше, тёплая кухня, жарко натопленная печь, запах пирогов. Меня раздевают, стаскивают валеночки, растирают ноги, одевают толстые носки. Бабуля бурчит: « Совсем дытыну заморозили, замордовали!». Мне в руки суют здоровенный, вкусный, пахучий-пахучий пирожок с капустой или с яблоками. Укладывают на тёплую печь, и по-моему, так с пирогом в зубах я и засыпаю.
Раннее летнее утро, на улице лёгкий утренний туман. Я выгоняю корову за ворота, и мы идём в «поле». То есть, моя очередь с утра пасти корову. Я уже перешёл из второго в третий класс. Летние каникулы. У меня такие вот каникулы. Пасу корову до обеда, а после обеда, если дед освободиться, то погонит её он. А если нет, то после обеда пойду опять я. Идём мы с нашей кормилицей по тихой улочке. На сапогах мокрый след от утренней росы. Тихо-тихо. Мы плетёмся медленно, наша красавица «Беризка», вообще дама степенная и не любит торопиться. За поворотом ещё одна маленькая улочка и в конце её дырка между столбами с колючей проволокой. За этой проволокой расположен военный аэродром, база дальней авиации. По моему мнению, лучшего места, для меня и моей коровы нет на земле. Да, именно так. Я, корова и аэродром. Или наоборот, аэродром, корова и я. Но аэродром и я, это обязательно! А корову куда? Нет, без неё тоже невозможно!
На аэродроме полёты. Тяжёлые ракетоносцы летают по кругам, отрабатывают свои задачи. Мы с моей манюней тоже делом заняты. Она пасётся, а я воображаю себя за штурвалом огромного ракетоносца. Когда тяжёлая машина идёт на взлёт, то выражение моего лица, и морды коровы, примерно одинаковые. Такой себе, недоуменный восторг. А чего! Небо синее, трава сочная, самолёты летают. Что ещё нужно для счастья?
В жаркий летний полдень в хате прохладно, пахнет травами. За хатой, на пасеке, пчёлы гудят, как маленькие ракетоносцы. Вечером засыпаешь под мощный гул авиационных двигателей, и снятся тебе разноцветные сны детства.
Вечером возвращаемся с пастбища. Солнце садится за осокорь. Мы медленно плетёмся домой. Перед самым носом коровий зад и огромное, похожее на воздушный шар, вымя. Наша кормилица ступает тяжело, она сегодня хорошо поработала и на вечерней дойке будет целое ведро молока. Входим в калитку, и бока «Беризкы» шоркают по боковым столбикам. Дед, опираясь на клюку, внимательно смотрит. Если корова еле прошла в калитку, значит, внук делом занимался, а не гонял чёрте где, оставив кормилицу без присмотра.
Пока пасёшь корову с дедами-напарниками, всякого наслушаешься и насмотришься. Так-то они пасут вчетвером, а когда я приезжаю на каникулы, то к трём дедам добавляюсь я, вместо моего деда. Деды мне рады и откровенно лентяйничают: « Санько, ты ж молодой! Заверни и мою, а то вон в кусты полезла». Два деда Ивана и дед Коля, этакий маленький боевой коллектив, а я у них на подхвате. Деды иногда попивают самогоночку, закусывая салом и луком. А потом мы играем в карты, в подкидного дурака, два на два. Сто партий до обеда, а иногда и сто партий после обеда. Это смотря, какая у меня смена.
А первого сентября, в школе, любимая учительница русского языка и литературы, Софья Климентьевна, напишет на доске тему сочинения: «Как я провёл лето?». И шо прикажете писать, дорогие мои?! Что я за лето выпил бочку парного молока, накрутил на дедовом велосипеде сотню километров и сыграл в подкидного дурака три тысячи партий, и достиг почти международного уровня в этой игре?! Так и пролетели школьные годы, чудесные.
Осень 1979 года. Я уже окончил училище, переучился на МИ-6, и налетавшись до одури, вырвался в отпуск в конце ноября. Самолёт из Сыктывкара на Киев вылетел с опозданием. Непогода. Пока прилетели в Киев, пока мотался на такси по Киеву, чтобы купить деду и бабушке гостинцев, еле успел на последний автобус из Киева до Узина. Приехал в Узин уже в половине десятого. На улице темень, под ногами то ли грязь, то ли гололёд, ни черта не видно, скользко, а в руках тяжеленные сумки. Пока доплёлся до родной хаты, уже и ноги дрожат, и руки онемели, и спина вспотела.
Толкнулся в калитку. В хате светится одно окно, в горнице. Из будки гавкнула собака и сразу затихла. Ага, узнал, Шарик, узнал! Стучу в кухонное оконце. И вот лязгнул засов, открылись двери в хату. В сенях бабуля, за нею дед. Здравствуйте, мои родные! Бабуля целует, гладит меня по щеке своей шершавой ладонью. Дедушка обнял. Боже, какие они маленькие! Дед мне только до плеча, а бабушка ещё меньше. Нет, это не они маленькие, это я вымахал. Внучок-лётчик!
В сенях всё знакомо. На стенах вязанки лука, чеснока, пучки трав. Пахнет детством и родиной.
Идём в хату. Бабуля предупреждает: « Дывысь, Сашик, не вдарься об двери!». Если не пригнуться, то можно так приложиться лбом, что мало не покажется. На улице промозглая, сырая ночь поздней осени, а в хате тепло, уютно, и сразу ощущаешь: « Ты дома! Ты дома!». Разбираю сумки, выкладываю гостинцы. Дед бурчит: « Ну чё, было гроши тратить?!». Но по глазам вижу, что довольны оба, мои родные.
А бабуля уже метнулась в погреб. На столе уже стоит миска с квашеной капустой, политой пахучим маслом и сверху крупно нарезаны полукружья лука. Рядом в миске солёные хрустящие огурцы. Через какое-то время на столе появляется здоровенная сковорода. На ней скворчит яичница на сале. Из сеней доносится запах варящейся картошки. Хлеб нарезан крупными скибками. Домашняя колбаса, пахнущая чесночком. И, наконец-то, - дедова любимая «карафинька» (т.е. графинчик). Это, поистине, волшебный сосуд. Как лампа Аладдина. Я никогда не видел его пустым. Либо половина, либо полный. А в нём, чистейший, как слеза самогон, на лимонных корочках.
Я за свою жизнь чего-только не перепробовал. И виски, и коньяки, и водки, и вина. Многих марок и стран производителей. Но супротив дедовой «карафиньки», всё не то!
Ну, как говорится, за встречу!
Боже, как хорошо сидеть в родной хате, между своими, родными. И пьётся легко, и естся вкусно, и разговор такой славный. И вот уже, как сквозь лёгкую пелену, доносятся слова деда: « Бабо, постели ему, а то видишь, засыпает внук!». Я не пьяный, просто долгая дорога утомила меня, целый день впроголодь. А тут и самогон, и закуски, и налопался до отвала. И вот уже последнее, что ощущаешь, проваливаясь в сладкую дремоту, это мягкая подушка под щекой, лёгкое прикосновение бабушкиной руки, и тихий голос: « Спы, деточка…».
Последний раз я был в Узине двадцать лет назад, в сентябре 1992 года. Деда моего, Севастьяна Амвросиевича, уже давно не было на белом свете. Он умер в сентябре 1983 года. Бабушка жила одна. Мы приехали с другом детства, Валентином. Помогли выкопать и перебрать картошку, убрали в погреб. Помогли кое-что по хозяйству.
Глухая ночь. Посреди убранного огорода горит костёр. На чурбачках сидим мы с Валиком. Над головами звёздное небо. Ароматный дымок от костра. В воздухе уже пахнет осенью. На фуфайке, в отсветах костра, поблёскивает бутыль самогона. Мы изредка прикладываемся к стаканчикам, закусывая салом с хлебом, печёной картошкой и осенними яблоками. Тихонько говорим обо всём и ни о чём. Часто молчим, но паузы эти не бывают тягостными. Даже помолчать хорошо с другом детства, под звёздным небом, посреди своей малой родины. Пока от хаты не раздаётся родной голос: « Хлопцы, у вас совесть есть? Та лягайте уже спать, уже скоро ранок».
Через день мы уезжали. Рано, на рассвете, вышли из хаты. Бабуля вышла за калитку, обняла, поцеловала, перекрестила и сказала: « Идить, с богом! Хай, вам щастыть…».
И мы пошли. Я всё время оглядывался и махал рукой. А бабуля осталась. Она удалялась и удалялась. Вскоре маленькая фигурка, стоящая у калитки, растворилась вдали, но я всё оборачивался и махал. К горлу подкатил тугой комок, слава богу, Валик отвернулся, и делал вид, что внимательно рассматривает что-то под ногами. В тот момент я ещё не знал, что бабушка умрёт через год. Мама заберёт её к себе, в Кривой Рог, и я ещё успею застать бабулю ещё живой, и она ещё узнает меня. Но это будет только через год.
А пока мы уходим. И я старательно отворачиваю лицо в сторону. Мне нельзя плакать. Я здоровенный мужик, лётчик. А мужчины не плачут. Они огорчаются. Ведь, правда?
Двадцать лет прошло с тех пор. И все двадцать лет я воюю с собой. Сердце рвётся съездить, посмотреть, подышать воздухом детства. А холодный разум твердит: « Не вздумай. Нет уже той хаты, нет тех людей, кто помнит тебя. Нет аэродрома. Он давно разрушен. И, вообще, Саня, не дури. Нельзя в одну реку войти дважды. Пусть всё останется только в твоей памяти!».
Разуму хорошо, он умный. А как быть с сердцем? Всего четыре буквы на карте, У-З-И-Н.
https://zen.yandex.ru/media/id/5fa00a75ab9e753cec2602e8/na-prirode-5fbfafcd210b317d1e14493b
