На стипендию и мизерную помощь от мужа дожили мы до весны. И вот в мае 1948 года на меня свалилось самое большое несчастье — я чуть не потеряла сына. Когда ему исполнился один год, перед началом экзаменов, я его устроила в очень хороший университетский детский ясли-сад, расположенный рядом. Вскоре в Москве разразилась эпидемия токсической дизентерии. Много детей унесла она тогда.
Эпидемия попала и в наш детский сад, и мой мальчик заболел. Болезнь развивалась очень быстро. В инфекционной больнице, куда нас привезла скорая помощь, мне предложили оставить его, но учитывая, что у меня еще сохранилось грудное молоко, мне можно было остаться в отдельной комнате для матерей. Я категорически отказалась отходить от ребенка. Даже из рук своих никому не позволила его взять.
Скандал дошел до главврача, и она разрешила поставить для меня кушетку в боксе, куда поместили сына. А состояние его было такое, что он мог только лежать и был почти без признаков жизни (до болезни он уже хорошо ходил и был жизнерадостным, веселым малышом). Есть он ничего не мог, а гнойно-кровавый кал не обещал выздоровления. Персонал отделения не надеялся, что он выживет.
По совету главврача я стала кормить его грудным молоком (по 10 капель через каждые 10 минут с 4-х часовым ночным перерывом. Иногда чередовала с водой. Через десять дней положение стало улучшаться. Грудное молоко и множество уколов (в то время уже появился пенициллин, его тоже применяли) делали свое дело. А недели через две врачи уже разрешили прикармливать кое-чем. Очень помогала няня-уборщица, которая ходила для меня покупать продукты.
За это время у меня на глазах умерло более сорока детей. Страшная была эпидемия. Привезут ребенка — два-три дня, и его нет. Чего только я не насмотрелась — и горя, и слез, и материнских истерик. За месяц, что мы пробыли больнице, я ни на один день не отходила от сына. Брата я оставила на попечение подруги. Перед выпиской врачи собрали консилиум с одним вопросом: «почему выжил Рахманов?». Меня пригласили, и главврач сказала, что 90% в выздоровлении ребенка принадлежит мне — грудное молоко и уход.
Когда мы вышли из больниц, экзамены за четвертый курс уже сдавать заканчивали. И когда я пришла к своему любимому декану профессору И.Д. Удальцову, он сказал, что я могу остаться на повторении четвертого курса с сохранением стипендии. Я отказалась, и упросила его выдать мне разрешение на сдачу экзаменов вне потока (зачеты у меня были сданы). За две недели я сдала четыре экзамена и была переведена на пятый курс. Мой сын Саша поправился, правда ходить не мог еще больше месяца.
На поправку и отдых, на два месяца я с братом и сыном уехала в Геленджик к родственникам мужа. Вскоре и он туда приехал в отпуск. Братишку мы устроили в пионерский лагерь, а выхаживать сына помогала вся семья мужа. Около дома росла шелковица невероятной высоты и ширины, в форме шалаша. Под шелковицей, в огромном тазу, наполненном ежедневно морской волной, сынок мой барахтался целый день. Каждое утро, кроме грудного молока, мы скармливали ему тепленькое, прямо из-под курицы — яйцо. Варили каши, супы, делали различные соки, и ежедневно — одну ложку сливочного масла.
С сыном было все хорошо, а вот отношения с мужем ухудшились, и довольно серьезно. Я вся была поглощена сыном. Это ему не нравилось. Появилась у мужа непонятная к нему ревность. А главное — Семен очень любил развлекаться, гулять по вечерам, а то и по ночам. И однажды вечером я ему сказала, что жить с ним так не буду. И в ответ услышала: «Куда ты денешься от меня с двумя детьми (сыном и младшим братом)».
Для меня это был конец. Утром, не дожив в Геленджике до конца августа, взяла билет в Москву. Когда об этом узнал его отец, был большой мужской разговор, который закончился тем, что отец выгнал сына из своего дома. Муж проводил меня с братом и сыном на пароход, который увозил нас в Новороссийск. Он расцеловал меня, и мы расстались навсегда.
20 век в воспоминаниях моей бабушки. Начало здесь.
© «Следы памяти», Рахманова С.А. Москва, 2020 г., автор: Рахманова Вера Михайловна
