В субботу у Татьяны была свадьба. Гостей было немного, только соседи да те, с кем ее родители работали. Отец ее был радистом, как называли в селе начальника радиоузла. Вся аппаратура находилась в его доме, в отдельной комнате. Вернее, он жил в помещении радиоузла, занимая предназначенные для семьи три комнаты. Четвертая была аппаратной.
В пятницу сварили холодец, испекли каравай, пироги, достали из погреба квашеную капусту, помидоры, огурцы и, конечно, что было почти у всех в селе, – моченые арбузы. Зять оценил их очень высоко, и каждое застолье зятя и тестя не обходились без них. Конечно, вынесли на веранду, чтоб остыли, бутыли с самогоном и бутылки с «казёнкой».
С утра жарили кур, котлеты, строгали салаты. Татьяна ходила в бигудях, готовила платье, гладила рубашку мужу. Она хотела надеть фату, но мать запретила:
- Не смеши людей – уже замужняя баба, а хочешь надеть фату, как девка.
- Ну и что? – не сдавалась невеста, - я не надевала еще ее.
- Ну вот и надо было надевать тогда, когда регистрировалась, - настаивала на своем мать.
Пришлось уступить.
Пригласили местного фотографа, чтобы запечатлеть торжество, приготовили пластинки для проигрывателя, но мать настояла на том, чтоб был баянист – люди захотят "не топтаться под пластинки, а поплясать от души". Да и спеть захотят, как обычно бывает на свадьбах.
В общем, все было как у людей.
Гости пришли к двенадцати часам, с порога поздравляли, некоторые сразу просили показать жениха – человек не местный, новый.
- Ну, Танька, ну молодец! – расхваливала невесту Марфа. – Поехала и привезла себе мужика. За тридевять земель – а нашла! Видала, Дуся? – обращалась она к соседке.
Евдокия кивала головой и улыбалась.
-Тетя Дуся, о почему Оля не пришла? – Татьяна выглянула за дверь, куда только что вошли Евдокия и Марфа с Кузьмой.
-Ей что-то нехорошо стало, полежать решила.
- Да и то, ты подумай – ей уже рожать скоро, разве по свадьбам ходят в таком положении? – подтвердила Марфа.
Гостей усадили за стол, молодых посадили во главе стола. Татьяна светилась радостью, Борис вел себя степенно – все-таки старше жены на десять лет – ухаживал за нею, что вызывало у женщин и удивление, и даже некоторую зависть: они сами ухаживали за своими «кавалерами», подкладывая им в тарелку закуску.
Призывы «Горько!» звучали часто, молодые поднимались, Борис обхватывал солидную талию жены, она обнимала его за шею, и они целовались всякий раз так самозабвенно, словно в первый раз.
После третьей рюмки гости одаривали молодых. Евдокия подарила набор постельного белья, купленного по случаю в райцентре.
Через час тесть, обнимая зятя, говорил заплетающимся языком:
- Вот ты скажи мне, что ты нашел в моей Таньке? Нет, ты мне скажи!
Он крутил у головы рукой и уточнял:
- Ни фигуры, ни лица – чем она тебя взяла?
Жена тыкала его в затылок и шипела:
- Ну что ты болтаешь?!
Борис, поворачиваясь к жене, притягивал к себе и говорил:
- Всем! А фигура у нее – шик! Правда, моя красавица?
Она поворачивалась к нему сияющим лицом, чмокала его в губы.
Тесть махал рукой, снова наливал, предлагал выпить.
Татьяна раскраснелась и от выпитого, и от жары в комнате – печку топили со вчерашнего дня без передышки. Обмахиваясь платочком, она откидывалась на спинку стула, открывая пышное декольте, сияла счастливыми глазами.
Мать хлопотала с угощением – на столе всегда было много закуски, не успевала освободиться тарелка, как на ее место водружалась полная. То же было и с выпивкой. Одним словом, свадьба была по всем правилам: пусть лучше останется угощение, чем – не дай бог! – не хватит! Баянист играл, делая небольшие перерывы только для того, чтобы выпить и закусить. Попытки Татьяны включить проигрыватель, чтобы потанцевать под пластинки, не увенчались успехом: гости хотели петь и танцевать под баян. Это и понятно: молодежи на свадьбе не было, а присутствовавшие из этой категории уже вышли.
Расходясь далеко за полночь, гости продолжали петь и танцевать на улице. Так что если кто в селе не знал, что у Семеновых сегодня свадьба, узнал по этим песням.
Евдокия ушла раньше, сославшись на то, что пора управляться по хозяйству. Мать Татьяны, провожая ее, приглашала:
- Управишься, Дуся, приходи еще!
Евдокия обещала, но знала, что не вернется сюда. В какой-то момент ей стало очень обидно за дочку: тоже ведь хотела платье, фату, гостей, подарки... А получила вот что. Идя домой, она даже всплакнула, но подходя к дому, вытерла слезы.
Она шла по селу, темному, освещаемому только светом из окон. На небе не было ни звезд, ни луны – оно было затянуто тучами, которых не было видно, но было понятно, что они есть. Дороги совсем не было видно, Евдокия шла наощупь, ориентируясь только по тем немногим дорожкам света, которые отбрасывали окна. На перекрестке на столбе висел фонарь, вокруг столба в круге света от едва различимого легкого ветра колыхались сухие серые травинки. Было очень тихо, даже собаки не лаяли. Евдокию поразило несоответствие того, что было у Семеновых, и того, что окружало ее сейчас. Там сейчас светло и жарко, шумно и весело – здесь темно и холодно, тихо и печально.
Евдокия вошла в дом, когда Ольга цедила молоко, разливая его по банкам. Она оглянулась на мать и сказала спокойно и даже весело:
- Чего это ты так рано? Уже кончилась свадьба?
- Да нет, не кончилась, - ответила Евдокия.
- А почему ты ушла? Корову я подоила, все закрыла на ночь.
- Ну и зря, - с упреком проговорила Евдокия, - не ходила бы ты ночью в сарай. Не дай бог поскользнешься! Я сама управлюсь.
- Ну как свадьба? Как невеста? – с улыбкой спрашивала Ольга.
- Свадьба как свадьба, - отвечала Евдокия, - а Танька какая невеста? Она уже давно жена.
Потом, помолчав немного, она сказала:
- Борис так за ней ухаживает, видно, что любит. Правду говорят: «Не родись красивой – красота увянет, а родись счастливой – счастье не обманет!» Повезло Таньке!
Она вздохнула и вышла из комнаты, чтоб дочка не увидела навернувшиеся на глаза слезы.
Ольга промолчала. Она поняла, о чем говорила мать. Но она не видела рядом с собой никого. Когда она пыталась представить свою семью, как они вместе идут по улице села, держа за ручки свою дочку (именно дочку!), в ее мыслях рядом с ней всегда был Илья... Она понимала, что пока в сердце не появится кто-то другой, представить не Илью будет невозможно. Она закрыла глаза, и снова возникла картина: в комнату входит Илья, подходит к кроватке, где лежит их дочка, поднимает ее на руки, целует, вместе с ребенком походит к ней, говорит... Что говорит? Ольга открыла глаза. Нет, ничего он не скажет, потому что он просто не придет. В горле запершило, защипало глаза. Ольга тряхнула головой: не будет она больше плакать, ведь это все чувствует ребенок.
