1922 год. Улицы замощены булыжником величиной в два кулака. Редкие каменные тумбы – на границах тротуаров. Тротуары асфальтируют только на главных улицах. У не успевающих остыть котлов с асфальтом ночью греются ватаги беспризорников. Они чумазы и сметливы.
Средь бела дня полсотни ребятишек опрокинули и начисто разграбили киоск напротив здания Госбезопасности. Говорили, что бессильным наблюдателем был сам Дзержинский, который слышал крики продавщицы и увидел все в окно.
ЧК уже переименовали в ГПУ. Страха теперь заметно меньше. Арестовывают мало и, в основном, уголовников.
Гремя железными колесами, взметая тучи пыли, по улицам ползут подводы ломовых извозчиков. Зато грузовиков так мало, что от них испугано шарахаются кони…
Больше всего подвод с дровами. Высоких зданий мало, домов с центральным отоплением еще меньше.
Год назад город был еще полупустой. Теперь Москва растет не по дням, а по часам: вся Россия стремится в Москву! Прописаться легко: было б место.
Булыжная мостовая завалена семечками. Как и в 17-м году, вся Москва и Россия забросаны шелухой…
В воздухе висит: «Обогащайтесь!» Бухарин бросит этот клич через три года, но тогда, в 1922 году, это носилось в воздухе.
Рынки Москвы были огромны. Сухаревка – главная барахолка страны – захватывала целый сегмент Садового кольца, тянулась полтора километра. Купить там можно было все, от хрусталя до грязных тряпок. Среди торговцев слышалась французская речь: старенькие дворянки продавали платья и сервизы, чтобы приобрести еду.
Провизию все больше покупали на Смоленском рынке, на другом конце Садового Кольца. Впервые оказавшись там, мемуарист подумал, что попал в роман Золя «Чрево Парижа». Больше всего здесь было рыбы, расплодившейся в Гражданскую войну, когда многим было не до рыболовства. В сугробах как дрова лежали штабелями судаки. Огромные рыбины продавались не на вес, а поштучно. Вобла («теперешнее лакомство» – мемуарист ведь пишет в 1980-х) «и за рыбу не считалась», в пивных она лежала на столах и подавалась бесплатно.
В Охотном ряду автор видел в продаже огромную медвежью ногу, похожую на человеческую.
В госмагазинах цены были ниже – с риском получить тухлятину. В частных – повыше, зато продавщицы улыбаются.
В те времена даже нэпманы плохо считали «совзнаки», то есть советские деньги, потому что эти деньги очень быстро обесценивались. Истинными деньгами было золото. После удачной финансовой операции предприниматель стремился разжиться «золотишком». Золото можно было купить у «бывших» людей. Формально эти сделки оставались вне закона (декретов о конфискации никто не отменял), но в 1922 году на практике за это не сажали.
Была распространена профессия подпольных маклеров – известных безупречной честностью дворян, которые служили посредниками между нэпманами и продавцами золота и получали свой процент. В советских учреждениях эти люди не хотели работать из принципа.
Биржевая площадь на Ильинке превратилась в черный рынок, где можно было поменять «совзнаки» на доллары. Менять их в банке, по официальному курсу, мог лишь паталогически честный мазохист.
В Москву приехала тьма тьмущая китайцев. Они монополизировали прачечные и держали в руках большую часть галантерейной торговли.
Самые частые фразы, звучавшие в каждом дворе:
«Чинить-паять!», «Молоко, молоко!» и «Старье берем!». Родители грозили непослушным детям «Сдам тебя старьевщику», потому некоторые дети старьевщиков боялись.
Основным способом передвижения служили собственные ноги, потому что в трамвай было невозможно залезть.
Московский трамвай «Аннушка» вдохновил одного писателя, придумавшего «Аннушку-чуму с Садовой». Трамвай был раньше человека… Правда, этот маршрут (А, «Аннушка») ходил не по Садовому, а по Бульварному кольцу. По Садовому ездил Б («Букашка»).
Садовое кольцо оправдывало свое название: вдоль улиц проходили прекрасные липовые аллеи. Их беспощадно вырубят в конце 30-х.
Серебряный век еще не кончился. Рядом с гениальными поэтами развелось дикое множество графоманов с комсомольским билетом и двухклассным образованием. Особенно одиозны (кто о них помнит теперь?) были некие Жаров и Уткин, которых Маяковский прозвал «Жуткиными».
Газеты еще были относительно свободны – почти как при царском режиме. Естественно, контрреволюцию в печать не пропустили бы, но «про вождей» пли про знатных сталеваров почти ничего не печатали. Писали, в основном, о происшествиях. Читать газеты можно было целиком и без зевоты. «Известия» чуть ли не целую страницу посвятили горному козлу, который ускакал из зоопарка, забодал всех на Большой Грузинской улице, влетел в парикмахерскую и разбил там зеркало, увидев в нем себя.
Такой предстала Москва в 1922 и 1923 годах перед подростком Сергеем Голицыным, который через много лет напишет воспоминания «Записки уцелевшего».
Все мои статьи, связанные с московским краеведением, можно найти в оглавлении журнала «Нетривиальная история».
Читайте также:
Глупость на карте Москвы! Улицы, названные по ошибке
1913 год. «Русский Шерлок Холмс» против Сашки Семинариста
Рассказ советского беспризорника (Оливер Твист нервно курит в тамбуре)
