155 лет назад 21 сентября 1866 года в Лондоне родился образцовый англичанин и один из лучших писателей-фантастов за всю историю этого жанра
Текст: Михаил Визель
У Герберта Уэллса есть одна мелкая писательская черта, обычно заслоняемая его громогласными марсианскими треножниками, поражающим воображение кейворитом и прочим ярким фанатическим антуражем. Его герои регулярно вступают в схватку с каким-нибудь скромным бытовым предметом. Так, Человек-Невидимка, избавляясь от одежды, чтобы стать невидимым, никак не может вылезти из узкой жилетки: у него нет времени кропотливо расстёгивать все пуговки, и он, рыча и лягаясь, бьется с добротным английским сукном. В «Пище богов» старушка – божий одуванчик, закусив единственный зуб, ведет борьбу до победного с консервной банкой. И даже в сказочном «Чудесном посещении» добряк священник настойчиво понукает крючок воротничка выполнить наконец свой долг.
Я не проводил специального филологического исследования, эти примеры сами врезались мне в память. А если провести, уверен, их окажется гораздо больше. Потому что такое преодоление силою разума несовершенства материи – основной рефрен и творчества Уэллса-писателя, и жизни Уэллса-человека.
В зрелые годы его спросили: «Мистер Уэллс, а как так вышло, что ваш сын владеет иностранными языками, а вы – нет?» «Потому что мой сын – сын джентльмена, а я – нет», – спокойно ответил всемирно известный писатель.
Если кого-то можно назвать в духе тогдашней философии Homo faber, то есть человек, кующий свою судьбу, то это как раз он – сын горничной и садовника, выбившегося в лавочники. Он добился всего сам, методичным и упорным трудом. Неудивительно, что став знаменитым, он вступил в фабианское общество – призывавшее к социализму, но путем медленных постоянных улучшений, решительно расходясь по этому вопросу с Лениным, с которым спорил на равных.
И, разумеется, талантом. Уэллс дебютировал в 29 лет, и сразу абсолютно новаторской «Машиной времени». В которой предлагалось не просто некое почти возможное техническое изобретение, как в романах Жюля Верна, вроде того же кейворита, не пропускающего гравитационные волны, а прорывная концепция четырехмерного пространства-времени, предвосхитившая труды Эйнштейна и физиков XX (если не XXI) века. И, что характерно, выступающая не основной пружиной сюжета, а всего лишь необходимым допущением, позволяющим автору выпукло очертить тревожащую его мысль об опасности разделения человечества на «плебс» и «элиту» - и это задолго до появление одиозного выражения «золотой миллиард».
И так устроены все романы Уэллса. «Человек-невидимка» - не о возможности подглядывать в душевой, а об опасности того, как не лишённый харизмы психопат вообразит себя уберменшем. «Пища богов» - не просто о крысах размером с собаку и людях-гулливерах, а о нетерпимости к тем, кто отличается от тебя. Даже многократно экранизируемая и выигрышная «Война миров» - не про боевые треноги и лазерное оружие, а про необходимость человечеству сплотиться, забыв про распри, перед лицом неожиданной угрозы.
Но самым поразительным романом, самым грозным прозрением Уэллса мне кажется «Остров доктора Моро». Речь в нем идет, напомню, о гениальном вивисекторе (живодёре, говоря по-русски), которой своим искусством, угрозами и идеологическими внушениями делает из разномастных зверей – собак, тигров, пумы, быка – новое человечество. Да настолько хорошо, что, осознав свое единство, вчерашнее подъярёмное зверьё, а теперь – свободные люди, восстают и сбрасывают путы эксплуатации. То есть убивают своего демиурга. После чего… довольно быстро возвращаются в естественное животное состояние.
Я часто вспоминал этот роман в начале девяностых, когда, лишённые ежовых рукавиц советской идеологии, вчерашние «инженеры и «ученые», любители Окуджавы и Рязанова, вдруг на глазах превращались в обыкновенных лавочников, будочников, крестьян или вообще купчих за самоваром – что и было, очевидно, их изначальным естественным состоянием.
Как не восхищаться Уэллсом. Как не тревожиться.
