НЕВСТРЕЧА ПЕРВАЯ
Году, кажется, в 1987-м, в шестнадцать лет, я поехал в Москву показывать свои стихи. Побывал в разных журналах, в том числе в журнале "Юность" на Маяковской.
В отделе поэзии сидел незнакомый мне человек, который назвался Александром Лавриным. Я такого имени никогда не слыхал и спросил, где Натан Злотников. Стихи Злотникова я прочитал в каком-то журнале, и они мне приглянулись. Лаврин разговаривал по телефону и общался со мной знаками. Он знаком же показал, что Злотникова нет. Потом знаком пригласил присесть за стол и передать ему стихи. Пробежав их глазами, он помотал головой, что, видимо, означало "не подойдёт" и помахал мне рукой на прощанье.
Всё это время он слушал кого-то в телефоне и только изредка отвечал:
- Да, Арсений Александрович!
- Конечно, Арсений Александрович!
Пока он проглядывал стихи, я сидел как замороженный от наглости и страха, и только выйдя за дверь, я догадался, что на другом конце провода был Тарковский.
Только одного человека в поэтическом мире могли звать Арсением Александровичем.
И я был не столько огорчён тем, что стихи не взяли, сколько потрясён тем, что почти слышал самого Тарковского!
НЕВСТРЕЧА ВТОРАЯ
Осенью 1991-го мы с Ольгой Подъёмщиковой ехали поездом в Юрмалу по профсоюзной путёвке Союза журналистов. В соседнем купе шумела компания во главе с восходящей звездой Димой Маликовым, а с нами в купе ехал странный человек, который сразу же по отправлении начал пить коньяк и предлагать его нам. Мы вначале отказывались, но под его давлением всё-таки согласились, немного выпили и, наконец, разговорились.
Он представился лётчиком-испытателем. Не помню уже, как его звали (наверно, где-то в записях тех лет хранится его имя), но он поразил нас тем, что любил играть в шахматы и его любимым партнёром был не кто иной, как Арсений Тарковский.
Мы вначале ему не поверили. Но он начал рассказывать какие-то совсем интимные дружеские подробности, так что мы сидели, раскрыв рты. Арсений Тарковский! Почти здесь с нами, в одном купе! Тарковский к тому времени уже ушёл в мир иной, но, благодаря разгорячённому коньяком рассказу лётчика-испытателя, он возник в нашем воображении как живой.
Лётчик всё пытался перескочить на рассказ о себе, об аварии, в которой он разбился и сейчас ехал на лечение, а мы всё спрашивали и спрашивали его о Тарковском.
Утром, уже на станции в Риге, он сухо попрощался с нами и ушёл, прихрамывая на одну ногу. И вместе с ним будто бы ушёл от нас и Тарковский, с которым он любил играть в шахматы.
И больше я его не встречал.
