Глава 5. Часть 2.
Два дня.
Еще два дня.
На следующее утро, когда Ярослав пришел с интернами, он начал рассказывать ребятам, что мы вынуждены перенести операцию, и пошутил:
— Но тут есть свои плюсы, чем больше опухоль, тем нам проще будет сделать забор ткани, — нервно пошутил он, а я удивился его словам.
Ну неудачно он пошутил. Я тоже про трахнуть неудачно, но тут прям не вовремя еще. Они пошли дальше, а через секунд двадцать он залетел ко мне и попросил прощения за эту шутку.
— Прошу прости, прости, я чего-то… Извини.
А уже через два часа он практически орал, стоя надо мной, проводя тест на рефлексы:
— Дави на меня, дави на меня левой ногой! Слышишь, давай! — уже, очевидно, нервничал.
— Да давлю я. Давлю, — откуда-то прорывался голос.
Я еле сдвинул его руку своей левой ногой. Разница между вчерашним и сегодняшним днем была разительной. Моя левая часть тела практически не работала.
Он попросил удвоить внимание ко мне и кого попросил — ОПГ Галину. Тут-то я подумал: «Ну всё, пиздец». Галина-то уж точно мне поможет.
Ложась спать, я попытался выключить свет левой рукой. Лампа была надо мной, и нужно было только дотянуться и щелкнуть выключатель. Я не мог этого сделать. Я сначала не поверил и подумал, что просто промахиваюсь, но понял, что мои пальцы не сгибаются так, как мне хотелось, и в них совсем нет силы. Я, получается, просто гладил выключатель.
Я заорал как мог и трижды левой рукой ударил в стену.
Я не мог в это поверить, не мог представить даже, как такое возможно.
Тут и прибыл страх.
Вот я часто слышу: «Главное — боевой дух. Главное — настрой.»
Да какой тут настрой, и как быть спокойным, когда мое тело меня предало. Оно меня не слушало. И все эти внутренние монологи, типа «мы справимся, мы всё преодолеем», всё это рушится от того, что ты даже не можешь выключить свет.
И только внутри причитаешь, причитаешь: «Ничего-ничего, еще день и всё, еще чуть-чуть, и мы выберемся из этого дерьма.»
Через два часа я проснулся от того, что задыхаюсь. Моё горло полностью было заполнено слюнями.
Ещё удар.
Еще предательство.
Я брал полотенце и вытирал свой рот насухо, но этого хватало ненадолго. Выматывался я быстро. А слюни заполняли горло. Я лег на живот, чтобы слюни стекали. Надо было поспать.
День до операции.
Мне принесли новый памперс и маленький тюбик-клизму. Я старался сохранять спокойствие, но страх пересиливал.
Я всё рассказал Ярославу. Я был сильно растерян.
— Прошу тебя, придумай что-нибудь, Ярослав, прошу, у меня не получается спать, может, эту штуку в рот вставить, отсос как у зубного, может, что-то можно придумать… Я хочу поспать, и у меня не получается… может, снотворное.
Это была уже не растерянность, а отчаяние.
— Дим, я не могу дать тебе снотворное, поверь, будет хуже, и, если подключать, это… Дим, давай не будем рисковать, — мое настроение передавалось ему.
— Я всё равно ничего не ем, можно хотя бы клизму делать не буду, — буквально умолял я.
— Дим, давай не придумывай, — типа приказы не обсуждаются.
Мне поставили две глубокие пластиковые тарелки для сплевывания. Одну я заполнил буквально на третий раз сплевывания. Вторую после одного раза сплёвывание заполнила Галина моим же обедом.
Ближе к вечеру раздался звонок, я не мог не взять трубку, звонил Макс. Макс — очень близкий мой друг. С ним и его супругой Ирой я познакомился, когда только приехал в Москву, ну, когда квартира в Марьино стоила одиннадцать тысяч долларов. Знакомство наше случилось в стрип-баре «Камбуз», я вел развлекательную программу, а он был Dj. Макс старше меня. Макс с юга, это заметно по его небольшому южному акценту. Когда он мне рассказывает истории из своей южной юности, то я дико смеюсь, потому что «типочки», «пацанчик» и «расклад такой», шо если представить себя в этой истории, то будет очень страшно, а слушать их — огромное удовольствие. Как ведущий и диск-жокей мы были в разных ситуациях: стрельба, поножовщина, кидание на бабки, погони, наркотики и наше любимое «Я тя по-братски прошу поставь песню, а иначе пиздец всем, а ты, бля, клоун в микрофон скажи, что от меня для Ленуськи», после чего и начинались стрельба, поножовщина, кидание на бабки, погони. Сюрреалистичным апогеем нашего совместного творчества является русско-шотландская свадьба, которую мы проводили подо Ржевом. Я вел мероприятие на английском в кильте, в Макса пьяные шотландцы тыкали ножичком и всё это под Верку Сердючку на волынках. Естественно, самым сюрреалистичным был мой английский для шотландцев.
Макс был у истоков южного рэп-движения в России. Он и его пару товарищей, например, крутили треки по американскому радио уже тогда - я слышал этот эфир и видел газету на первой странице, на которой Макс обнимает лидера Public Enemy во время их концерта в Москве. Сейчас тексты песен, написанные 20 лет назад про ментовский беспредел, нарушение свободы и отношение власти к людям, кажутся написанными сейчас. Макс об этом вам ничего не расскажет, никогда не бьет себя в грудь, скромен и чертовски мудр.
Я давно не пью крепкие напитки, но помню, что когда вино закончилось, а наши дискуссии нет, то мы мешали спирт. При этом обсуждали музыку из «Соляриса». При этом Макс и Ира всегда вдвоем тусят. Всегда уважительны друг к другу, никогда не ругаются на людях, не выясняют отношения, и всё то, что наблюдаешь у пар, которые давно вместе. Я, напившись, всегда терзаю Макса вопросами о том, как им удается это сохранить, на что он отвечает:
«Думаешь, я не разу не планировал ее задушить,» — и всё это с южным акцентом, улыбкой, а потом меняется в лице и говорит что-то мудрое так просто и без пафоса, а когда ты сидишь задумавшийся после услышанного, он меняет тему и ставит тебе какой-нибудь такой музыкальный трек.
Он привил мне любовь к фанку и диско. Я обожаю его и Иру.
Макс и моя мама обладают уникальным даром долго не звонить, а позвонить тогда, когда тебе так хреново.
Когда я взял трубку, и даже не дав Максу возможности поздороваться, выложил всё как есть. Текст мой был уже отработан, голос наводил ужас, но Макс всё выслушал, как всегда спокоен, мудр и пообещал скидывать мне интересную музыку.
До сих пор каждый день Макс пишет мне и присылает по музыкальной композиции.
Я был весь разбит, и необходимо было поспать. Тот пресловутый боевой дух покидал палату. Я старался завести себя эмоционально и включил музыку в наушниках, подумал, что надо сделать ну вот такую подборку себе музыкальную, которая играет в фильмах в самый драматический момент, когда главный герой на грани жизни и смерти, и только где-то из недр личности идёт восстание боевого духа и несломленности: «We are the champions», музыка из «Rocky», «Не вешать нос, гардемарины», старые песни Пугачевой, «А нынче нам нужна одна Победа»… Так вот это всё не сработало и не то что не сработало, а возникло странное реальное ощущение смертельного боя. В груди всё сжималось, в горле стоял ком, и страх нарастал. Меня буквально начало трясти, и тут момент максимального отчаяния и почти крика… вдруг… не знаю откуда… не спрашивайте как… звуки гитары в наушниках… очень спокойный голос обратился ко мне:
«Что ж ты, фpаеp, сдал назад? Hе по масти я тебе. Ты смотpи в мои глаза, бpось тpепаться о сyдьбе…»
Чтоооооооо? Мишаааааа? Что ты тут делаешь?
Одну за одной я начал слушать песни Круга. Мои руки начали сгибаться в локтях и ходить туда-сюда. Ноги тоже легко пошли в пляс:
«Конечно же, теперь
Я стал солидным
И под окном с гитарой не стою
За километр пузо моё видно,
но я вам, как и в юности спою Жиган-Лимон
Мальчишка симпатичный…»
И все вместе «Жиган - Лимон»
Я знаю наизусть и люблю Бродского, Высоцкого, Мандельштама, могу Маяковского читать минут двадцать, а Миша Круг за 6 часов до операции на голову заставлял меня хохотать от представляемых ситуаций, от которых я был далек. Но я дошел до того, что вот подумайте, это ж про меня.
Я был несвободен, верно? Можно условно сказать, в заточении.
Вертухаи наблюдают, вспоминаем ОПГ Галина.
Мама — самое святое.
Девчонки, сучки, не дождались.
И, согласитесь, срок я мотал ни за что — я невиновен.
Всё сходилось — песни трогали. Я улыбался.
Если бы было больше сил, чтобы развеселить Ярослава, я хотел ручкой набить на костяшках руки «Дима», а на груди купола, Путина и Сталина. Я видел себя татуированным в памперсе и чулках, думаю, Ярослав оценил бы.
Дальше — больше, в своих фантазиях мне стало стыдно. Мой смех был неуместен в современных реалиях. Миша, чтобы ты сейчас делал? Про что я? Да ты русский Харви Вайнштейн.
Что это за обращение к женщинам?
«Шкура центовая», «овца шебутная», не лег бы он на «нулевой размер» —на коленки в «Лазурном» сажать кого-то вздумал. Ооооооой, Миш, так нельзя. Я отчетливо представлял как на центральной аллее в Твери собираются феминистки и просят убрать и памятник, кричат о харассменте.
Мой смех был душевный и не истеричный. Я расслабился.
Уснул. Наконец-то.
Иллюстрации от Кати
