Марк Иехильевич Фрейдкин (1953 - 2014) – поэт, прозаик, переводчик, автор и исполнитель песен.
Интервью 2012 года.
Среди переводов с английского: стихотворения Бена Джонсона, Роберта Бёрнса, Чарльза Лэма, Хилэра Беллока, Томаса Харди, Эзры Паунда, Роальда Даля, Эдварда Лира и др., с французского: поэма Стефана Малларме “Бросок костей”, стихотворения Альфреда Жарри, песни Жоржа Брассенса и др.
MoReBo: Наверное, своей главной работой в переводе вы считаете Брассенса?
Марк Фрейдкин: Не только. Французский я знаю плохо и переводил с него немного – Малларме, Жарри, кого-то еще… В основном-то я переводил с английского. Сейчас как раз составляю том своих переводов, в нем безоговорочно преобладают англоязычные поэты.
Мне трудно делить переводы на главные и неглавные. Просто Брассенс – самый трудный. Им я занимался с ранней молодости, и все равно сделать удалось немного. У меня, кстати, есть большая статья на эту тему под названием “Когда нельзя, но очень хочется”. Брассенса у нас мало знают – он такой очень специальный автор. Наверное, поэтому меня с ним и привыкли ассоциировать. А между тем [лучшие] мои переводы из него конгениальны оригиналам в лучшем случае процентов на десять, другие еще хуже.
Многих поэтов на русский я переводил впервые. Первым перевел все лимерики Эдварда Лира, переводил и первым издал Паунда отдельной книгой, что тоже было непросто. С Григорием Кружковым, не договариваясь, практически одновременно мы стали переводить Лира и Беллока. Нет, он все-таки раньше начал работать над Лиром. Случалось мне переводить и маргинальные вещи – какого-нибудь Кэмпбелла и Чарльза Лэма.
- А как вы узнали о Брассенсе?
- Это романтическая история. У меня была девушка – наполовину француженка, от нее и узнал. Позже, в 1969-м, появился документальный фильм “Франция, песня”, в котором Брассенса мельком показали, он пел одну или две песни. Фильм, кстати, весьма симпатичный – там Пиаф, Монтан, Брель… По Брассенсу я учил французский язык. Послушать его песни можно было только в Иностранке, об этом я узнал случайно. В лингафонном кабинете заказываешь запись, к ней дают текст. Ходил я туда как на работу – брал тексты, словарь, учебник.
- Когда вы переводите тексты Брассенса, думаете ли о том, как они будут звучать? Чтобы их было еще и легко произносить.
- Думаю об этом, но не в первую очередь. Так много других задач и проблем!.. Стараюсь не допускать жестких стыков согласных и глоссолалий, но такие вещи идут на автомате, над ними особенно и работать не нужно. Переводы вслух не проговариваю – разве и без этого не видно, как получилось?..
- Бывает ли, что во время исполнения песен Брассенса переводы открываются вам с новой стороны? Например, вы понимаете, что здесь лучше было бы другое слово или сочетание звуков?
- Что касается песен, тут отдельная история. У меня на эту тему опять-таки есть эссе. По-моему, оно так и называется – “Песня”. Песня и поэзия – совершенно разные жанры, они не пересекаются, и я бы даже сказал, враждебны друг другу.
Главная ошибка наших бардов в том, что они считают, что если любое хорошее стихотворение – свое ли, чужое ли – положить на три аккорда, получится песня. Лирическое стихотворение в принципе не может стать хорошей песней, у него своя внутренняя музыка, и если его положить на музыку, все развалится. Поэтому, когда переводишь Брассенса, думаешь прежде всего о том, что это песня. И он сам, когда писал, думал именно об этом. Хотя его стихи-песни, в отличие от многих других, можно читать глазами. Скажем, песни не менее великого Бреля глазами особо не почитаешь, их нужно слушать.
Песенная композиция требует конкретных приемов – параллелизмов, рефренов, закольцовывания смыслов, возможно общего снижения патетики. И переводить надо соответственно – простыми словами, что вовсе не исключает версификационного щегольства, изящества, игровых приемов. Только они не такие, как в высокой поэзии. Это не значит, что песня более низкий жанр, тут все очень травестийно – может быть и так, и иначе. Поскольку лирику по-настоящему не переведешь, то в переводе приходиться все затемнять, затуманивать, уходить в сторону, а в песне не за что спрятаться, тут прямая – straight. В этом основная разница. Еще я переводил несколько песен “Битлз”: The Ballad of John and Yokо, Across the Universe, The Fool On The Hill... Но там полегче, что говорить. Было в “Радуге” в начале 1990-х такое двуязычное издание песен и стихов “Битлз”.
- Как получилось, что вы решили переводить Паунда?
- Довольно странно. Вообще переводами я занялся случайно. Паунд мне попался на глаза через Хемингуэя, конечно. Я заинтересовался им, когда прочитал “Праздник, который всегда с тобой”. В английской спецшколе, где я учился, многое читали в оригинале. Хемингуэя вообще легко читать по-английски.
До меня Паунда на русский мало переводили. Версия поэмы “Хью Селвин Моберли” Алексея Парина мне совершенно не понравилась, и для книги Паунда, которая вышла в моем издательстве “Carte Blanche”, я заказал Илье Кутику новую, и получилось неплохо. В советское время в антологиях появлялись отдельные стихотворения Паунда, но его у нас почти не печатали – он же был вроде как фашист. Впрочем, его и сейчас не много. Хотя стараниями Яна Пробштейна выпущен капитальный двухтомник.
- Вы упомянули английскую спецшколу. Во время учебы переводами не занимались?
- Нет, в школе мы, наоборот, на английский переводили. Например, советские песни – развлекались так. У нас завуч был, который переводил на английский песни о Ленине. А мы все больше по эстраде ударяли:
Oh, how nice are the evenings on Ob!
Please, my darling, do help me in my job.
I like singing, and dancing, and joy —
Learn to play the “garmoshka”, my boy!
Наша Девятая спецшкола была около Тимирязевского парка, рядом с кинотеатром “Байкал”. Других таких замечательных школ я, пожалуй, и не знаю. Даже знаменитые Вторая матшкола и Пятьдесят седьмая ни в какое сравнение с ней не идут.
- Сложно было туда попасть?
- Я поступал в школу в 1960-м, это была одна из первых московских спецшкол. Правда, туда особо никто и не рвался. В первый класс нужно было вступительные экзамены сдавать – читать, в том числе, стихи, считать, писать, рассказать про картинку. На моей, как сейчас помню, был жаворонок. Иностранный язык шел со второго класса, и на нем читали нам английскую историю и географию, английскую и американскую литературу. Для желающих еще и физику с математикой, но я, правда, этим не занимался.
- Вы в эту школу попали потому, что жили близко?
- Да, я жил недалеко, но у меня же родители были учителями, и они знали, куда меня приткнуть. Папа преподавал физику и математику, а мама – русский и литературу. Но работали они не там, хотя потом папа год заменял кого-то в этой школе.
- А дальше где учились?
- Нигде. У меня нет высшего образования. Более того, я и не пытался его получить. После десятилетки много чем занимался, у меня пестрая биография. В “Записках еврея-грузчика” есть длинный список моих занятий. К тому же я участвовал в богемных литературных кружках, часто бывал в МГУ. С большим удовольствием ходил слушать Бориса Андреевича Успенского, Аверинцева… В 1978-м или 1979-м ездил в Тарту на какие-то чтения, но мы там больше пили водку.
- Что касается работы с текстом, подолгу ли вы переводите стихотворение или это зависит от автора?
- Очень по-разному. Брассенса – подолгу, десятилетиями все это лепилось, какие-то заказные работы – быстро. Перевод для первой публикации – это была книжка “Английская лирика первой половины XVII века” – пришлось делать очень быстро.
- Как получилось, что вам предложили эту работу? Вы знали кого-то из редакции?
- Никого не знал. До этого я никаких переводов не публиковал и не делал. Вернее, делал для себя, того же Брассенса или Паунда немножко. Но так, чтобы всерьез заниматься, – нет. Но после того, как вены мне на ногах повырезали, надо было чем-то зарабатывать. Тогда я и сказал знакомым: “Ребята, давайте попробую что-то перевести”.
Составителю книжки, Андрею Николаевичу Горбунову, очень симпатичному человеку, рассказали обо мне, и он позвонил. Там была такая ситуация: книгу надо сдавать, а кто-то из переводчиков, как всегда бывает, задержал работу, и мне буквально за две недели пришлось перевести огромный объем. Причем крупные вещи и очень сложные стихи: “Элегии” Джонсона, “Музыкальный поединок” Крэшо – совершенно безумную по сложности вещь.
- Их сильно редактировали?
- Мы с редактором встретились. Помню, ему не понравились два-три места, я их подправил.
- Какие у вас вообще отношения с редакторами?
- Поскольку я сам в этом качестве много выступаю, мне есть с чем сравнить. Честно скажу, меня мало кто редактировал. Самый забавный эпизод с редакторами был в журнале “Литературная учеба”. Есть такой американист – Олег Алякринский. И вот он году в 1990-м решил опубликовать подборку стихов Паунда. Я дал ему свои переводы, он написал статью, присылают мне корректуру из журнала. А у Паунда есть стихотворение “К Гвидо Кавальканти”, где он его по-итальянски называет “сер Гвидо”. Смотрю: в гранках, конечно же, “сэр”. Беру красную ручку, подчеркиваю и пишу “сер”. Во второй корректуре опять “сэр”, я снова исправил, но журнал так с этим “сэром” и вышел.
А вообще с редакторами у меня особых взаимоотношений не было. Если книгу составляла, например, Нина Михайловна Демурова, у меня с ней всегда были прекрасные отношения и проблем не возникало. Это сейчас редактор (особенно прозаических текстов) зачастую превращается в рерайтера, а раньше так не было. Конечно, переводчик — живой человек, мог иногда дать маху. Редактор этих блох и отлавливал. А сейчас он сплошь и рядом просто переписывает за переводчика весь текст — мне приходилось делать это не раз.
- Ваша переводческая деятельность сочеталась с издательской и редакторской. Менялась ли в такие моменты ваша точка зрения на чужие переводы?
- Я – редактор свирепый, хотя и доброжелательный. В основном я работал с хорошими переводчиками – с Алешей Прокопьевым, Марком Гринбергом, Еленой Рабинович… С ними не было никаких проблем — только какие-то рабочие моменты. Но в некоторых случаях бывало тяжело. Например, в работе над книгой Брассенса.
- Как бы вы ответили на вопрос: что для вас художественный перевод?
- К поэтическому переводу я отношусь особенно скептически. Это такая вещь в себе, забава, игра в бисер — иногда она получается получше, иногда похуже, но к оригиналу, как правило, имеет отдаленное отношение. Можно в ознакомительных целях перевести какие-то антологические вещи – Бена Джонсона, например, и тот, кто не знает иностранный язык, поймет в общих чертах, о чем писал автор. А переводить актуальную или лирическую поэзию бессмысленно, потому что поэзия – внутриязыковая материя, другой язык ее не передает. Механизмы совершенно другие. И приходится что-то валять от себя — передавать своими словами, как ты понимаешь оригинал. Так, собственно, все и делают.
- И вы тоже?
- Я стараюсь максимально свободно переводить практически всех. Мне кажется, основное умение переводчика — это именно умение отойти от оригинала. Причем такой отход нередко парадоксальным образом приближает перевод к оригиналу. А рабский буквальный перевод хорошим быть не может. И более того: он всегда будет неточным и по смыслу.
Для меня главное – сохранить поэтические тропы. Я всегда любил вещи версификационно сложные – строгие формы, сонеты, баллады, моноримы, аллитерацию, юмор. Это еще как-то передается, а игровую поэзию можно перевести, лишь напичкав ее выше крыши отсебятиной. Взять, например, лимерики Лира. Главное в них – троп, литературная игра. Эпитеты у него нетипичные и неподходящие, много неологизмов.
Как Лир писал лимерики? В английском языке рифм немного. Он брал название города и к нему подбирал смешную нетрадиционную рифму. То есть художественное содержание лимерика почти всегда обусловливалось не сюжетом и даже не чудачествами персонажей, а внутрилитературной игрой — рифмовкой, нетривиальным словоупотреблением. Юмор там не ситуативный, а чисто словесный. Как у Козьмы Пруткова. Более того: все эти знаменитые чудачества на самом деле было вторичными, служебными. Условно говоря, Лир не подбирал рифмы к сюжету, а наоборот — подгонял сюжет под рифму. Поэтому сохранять в переводе географические названия, как предлагают некоторые переводчики, совершенно бессмысленно. И я в основном старался передать эту литературную игру — каламбурные моменты, составную рифму, диссонансную рифму, анжамбеманы и так далее. Ну и поскольку в книжке – картинки, мне хотелось, чтобы перевод еще и рисунку соответствовал. А все остальное смело менял.
