Обнаружил в сети флешмоб: обложки любимых книг детства. Зачитанные до дыр, таскаемые с собой в кровать, на дачу, в детский сад и школу. Сделавшие нас такими, какие мы есть. На своём сайте "100 книг" я часто пишу о книгах своего детства. Но грех специально и повторить. Вот те десять книг, которые, по моему теперешнему ощущению, произвели на меня решающее впечатление.
При этом молодому читателю чрезвычайно важно учитывать особенности доступа к книгам в эпоху советского книжного дефицита, по сравнению с нынешним книжным рынком. По настоящему популярные книги, зачастую, невозможно было достать, они были не у всех. Если ты прочел одну часть серии, то не было никакой гарантии, что ты сможешь прочесть и следующую. Многие хорошие книги попадали тебе в руки лишь ненадолго, почитать от знакомых или из библиотек. А та или иная книга, оказавшаяся у тебя надолго и доступная для регулярного перечитывания, тем самым существенно формировала твоё мировоззрение. Мне в этом смысле отчасти повезло - мы были бедной, но интеллигентной семьей, поэтому у нас не было дома всевозможного "Дюма", которым можно было забивать себе голову, зато на моем пути попадались по настоящему интересные книги, эффект которых был долгосрочным и в чем-то грандиозным.
П.П. Ершов. Конёк-Горбунок
Знаменитая сказка производила на меня в детстве более сильное впечатление, чем сказки Пушкина. В ней, во-первых, был эпический размах повествования, в то время как пушкинские сказки были более камерными. Во-вторых, в ней была хтоничность и гиперболичность настоящего фольклора. В-третьих, она изобиловала по настоящему аутентично-русскими образами и оборотами. "Знать столица та была недалече от села" - так можно сказать только в русской этнопсихологической оптике. Ну или образ кита, на котором завелась аграрная жизнь. Причем опровержением гипотезы о том, что подлинным автором "Конька" был Пушкин является сличение изданий поэмы при жизни Пушкина и после его смерти - Ершов вносил в неё с годами всё больше ярких фольклорных элементов, она становилась более, а не менее талантлиа и оригинальна. Истоки этой концентрированной русскости Ершова стали мне лучше понятны, когда я оказался на его родине в Тобольске, совершенно русски-сказочном месте.
Анатолий Митяев. Книга будущих командиров
Книга впервые прочитанная мною ещё в дошкольном возрасте и более чем любая другая определившая моё историческое мировоззрение. Митяеву удивительно тонко удалось ввести советского школьника в античные военно-исторические координаты, приобщить его к поразительному миру фронтиновых стратегем, а затем поставить рядом античных и русских полководцев, так что, Святослав становился равен Ганнибалу, Мономах - Фемистоклу, Суворов - Цезарю. Разумеется, ребенок, выросший с такой исторической оптикой, не мог бы вырости русофобом, уверенным в исторической ничтожности России и русских. А "Книгой будущих адмиралов" Митяеву удалось сформировать у меня убежденность в важности морской мощи для России, отрицание её мнимой "сухопутности". О книге Митяева на "100 книг" есть подробный очерк.
Любовь Воронкова. Герой Саламина
Книгу Воронковой о Фемистокле я нашел случайно в школьной библиотеке и прочле буквально за одну ночь с невероятным восторгом. Разумеется, я хорошо знал, что такое Саламин и кто такой Фемистокл - из "Книги будущих адмиралов" и школьного учебника. И для меня эта книга была интересна не столько как руководство по военной истории, сколько как увлекательное погружение в политический мир демократических Афин - возможность талантливому человеку выдвинуться и послужить отечеству при помощи ума и красноречия, умение убедить сограждан добровольно поступить против личной выгоды... Но и итоговая их неблагодарность, когда персидская деспотия оказывается более дружелюбным и гостеприимным домом. Других исторических книг Воронковой я в детстве, увы, не читал, а этой посвятил подробный очерк на "100 книг".
Александр Волков. Жёлтый туман
Серия Волкова, начавшаяся с переписанного на русский манер "Волшебника страны ОЗ", а продолжившаяся вполне самостоятельными произведениями, была главными воротами для нас в мир фэнтези. "Хоббит" в переводе Рахмановой был лишь у единиц, а Волков был довольно массовым чтением - впрочем, в эпоху книжного дефицита, это тоже означало книги для немногих. Так, у меня никогда не было ни книг об Урфине Джюсе, ни подземных королей. А вот "Желтый туман" произвел очень сильное впечатление - древняя колдунья (мотив пробуждающегося древнего зла, конечно, совершенно толкиеновский), "оружие массового уничтожения" - желтый туман, элементы техно-панка, встроенного в волшебный мир, такие как оживший механический великан Тилли-Вилли. Кто читал про разгром Арахны, того сложно было удивить разгромом Саурона. Небольшой очерк о "Желтом тумане" есть на "100 книг".
Леонид Репин. Сквозь ярость бурь
Книга рассказов о великих путешественниках, как знаменитых, так и полузабытых, как открыватели Исландии и Америки викинги Эйрик Рыжий и Лейв Эйриксон, продолжатель дела Магеллана - Эль Кано, Семён Дежнев, Василий Головнин. Особенно меня увлекала в детстве история Фрэнсиса Дрейка, пирата Её величества и кругосветного мореплавателя. Книга рисовала невероятно увлекательную картину всемирной истории сквозь призму путешествий и открытий и русские мореплаватели были равноправными участниками этого великого движения.
Владимир Ян. Юность полководца
Главным историческим романистом про Древнюю Русь для моего поколения был, конечно, Владимир Ян. Публиковавшегося в карельском издательстве сложного Балашова из детей моего поколения еще никто не знал. А вот простые, яркие, четкие романы Яна про монгольское нашествие читались в детстве на ура. Уже лет в семь-восемь, начитавшись "Батыя", я воображал спинку дивана стеной Старой Рязани и её героически оборонял. Но, всё-таки, монгольская трилогия была сложновата, а вот "Юность полководца", подростковый "приквел" к фильму Эйзенштейна, заканчивавшийся Невской битвой, шёл просто на ура. Хочешь-не хочешь, а ты отождествлял себя с юным князем.
Евгений Тарле. Нашествие Наполеона на Россию
Сочные публицистичные исторические работы Тарле были для советского ребенка воротами в чудесный мир, где Российская Империя была права, её офицеры и генералы - героями, а вельможи и цари - расчетливыми политиками, действующими в государственных интересах. Ну а война 1812 года была безусловно героической даже в советском историческом каноне - книга Тарле была настоящим гимном русскому народу и русскому оружию. Запомнилась она мне еще и благодаря сопутствующим обстоятельствам: я читал её летом 1985 года во время отдыха на Волге в районе Ржева, мне тогда было 10 лет. И вот другие участники отдыха решили, что мне пора научиться плавать и затащили меня на глубину. Поплыть я от этого не поплыл, начал тонуть, но выкрутился - набирал воздуха, погружался, делал шаги по дну к направлению к берегу, подпрыгивал, набирал еще воздуха и так вышел на берег, после чего, обидевшись на всех, продолжил читать книжку.
Владимир Гиляровский. Москва и москвичи
Книгу знаменитого московского криминального репортера из умеренно-прогрессивных кругов ждала парадоксальная судьба: написанная для того, чтобы рассказать представителям нового социалистического общества об ужасах и разврате старого быта, она превратилась в энциклопедию "России, которую мы потеряли". Советские дети моего поколения по нескольку раз перечитывали Гиляровского, быстро пролистывая ужасы про трущобных людей, зато подробно останавливаясь на жизни Аглицкого клоба, истории филипповских булочных или нравах извозчиков с Лубянки. То, чем для нормального русского человека сегодня служит проза Ивана Шмелева, - образ нормальной России, - мы по крупицам собирали из грязноватой и тенденциозной журналистики Гиляровского. И собрали-таки... Небольшой очерк о Гиляровском есть на "100 книг".
Мэри Стюарт. Полые холмы
Вторая часть исторической фэнтези Мэрис Стюарт о детстве короля Артура для советского читателя как бы повисала в пустоте, так как ни первая часть, "Хрустальный грот", ни третья "Последнее волшебство", переведены не был. Но конечно "Полые холмы" - объективно лучшая часть трилогии, роман воспитания, рассказывающий о превращении изобранного к величию подростка мужчиной, а заканчивающаяся обостренной политической борьбой и славной битвой с врагами. Это была ровно такая книга, которую хочешь читать когда тебе десять лет. Выросши я осознал - о чем же на самом деле пишет Мэри Стюарт и какова роль её книг в перекодировке артуровского цикла из средневековой легенды в позднеримскую почти-историю Британии. Об этом на "100 книг" есть подробный очерк.
Игорь Можейко. 7 и 37 чудес
Пока мои сверстники росли на книгах Кира Булычева, я и тут ухитрился соригинальничать. Ни одной из книг про Алису Селезнёву я не читал (фильм, конечно, как и все - смотрел). Зато я был знаком с книгами автора в его официальной ипостаси, как востоковеда Игоря Можейко. Великолепный обзор вводил в мир таинственных культур и археологических находок Азии и Африки. Именно из книги Можейко я впервые узнал, что такое Пальмира, Баальбек, Ангкор-Ватт, обсерватория Улугбека, составил первое представление о кульутарх Востока. Позднее я прочел и другие не менее замечательные книги автора, прежде всего великолепную историческую панораму "1185". На "100 книг" есть очерк посвященный "7 и 37 чудес".
