Продолжаю свое повествование о летней вылазке к подножию горы Гудчихи. Сегодня на очереди показ ЛАЯМы. Я не ругаюсь, это аббревиатура такая. ЛАЯМА - лаборатория атомно-ядерных методов анализа. Лаборатории самой уже давно нет, так что бородатых физиков-ядерщиков в белых халатах я вам не покажу. В конце поста будет ссылочка на страничку где вы сможете увидеть коллектив лаборатории на своих рабочих местах.
Итак, повернувшись спиной к коксохиму я и мой спутник dimka589 двинулись на следующую точку маршрута...
Как обычно здешние окружающие пейзажи состоят из камней, опор ЛЭП и неба. Правда тут еще ромашки влезли, но это атипичный случай.
В 1964 году из Красноярска в Норильск приехала группа специалистов, предводительствуемая Виталием Коваленко, человеком не меньшей пробивной эффективности и организаторской силы, чем метод активационного анализа, который он пропагандировал. Вместе с ним приехали инженер–радиохимик Олег Тихомиров, инженер–электронщик Игорь Дубков, инженер–дозиметрист Борис Спицын, ставшие основой будущего коллектива.
Еще немножко и мы на территории. Слева уходит в небо склон Гудчихи.
Применяемые в то время в подавляющем большинстве химические методы исследования элементарного состава природного сырья и продуктов его технологической переработки не обеспечивали быстрого и качественного анализа, от результатов которого зависел выбор технологии переработки сырья и извлечения металлов, как не обеспечивали необходимой чувствительности метода — важного условия обнаружения и устранения каналов потерь металлов, особенно редких и драгоценных. Предлагаемый Коваленко и его товарищами метод, заключавшийся в исследовании проб в радиационном, нейтронном потоке, стал основой множества успешно применяемых впоследствии на комбинате методик.
Вот мы и подошли к воротам, они гостеприимно распахнуты. В окружающем пейзаже, как всегда - ни одного деревца.
Директор НГМК Владимир Иванович Долгих поддержал прогрессивные начинания. И в середине 1965 года был подписан приказ о начале строительства лаборатории активационного анализа на основе проекта Государственного союзного проектного института (ГСПИ) с ядерным реактором РГ–1. Он был разработан научно–исследовательским конструкторским институтом энерготехники (НИКИЭТ) — знаменитой “восьмеркой” (все советские, да и не советские тоже, реакторы “родом” оттуда)
Ну что же я вру, есть деревья, есть...!!!
Выбор площадки под строительство реактора пал на три места: район Зуб–горы, район Валька и подножие горы Барьерной — на котором в конце концов и остановились. Неизвестно, что заставило отказаться от Зуб–горы, но Юрий Дмитриевич Лапин, в ту пору главный инженер комбината, по поводу строительства на Вальке как будто сказал:
– Как можно?! Там лес, куропатки прилетают, люди ходят отдыхать!
Если это легенда и слов таких не произносилось, то все равно это красивая легенда, поучительная...
Первое, что ярким голубым цветом бросается в глаза это стальные колпаки наблюдательных скважин.
Вели строительство в силу его специфичности и новизны “Никельстрой” и “Союзный монтажный трест”, в “привязке” проекта участвовала норильская проектная контора, нынешний “Норильскпроект”, во главе с ее начальником Владимиром Гилельсом. Одновременно специалисты будущей лаборатории приступили к разработке первых методик нейтронно–активационного анализа (разработчики Н. Стороженко, В. Варик, В. Боганов и другие); из Москвы приехал один из разработчиков реактора, он же первый главный инженер лаборатории Андрей Михайлович Беневоленский
Ну и ка всегда пара кадров с окружающими пейзажами. Стотыщпитцотразпоказанный в моем журлике Никелевый завод.
Несмотря на небольшую мощность реактора — 5 киловатт (мощность электроплиты на вашей кухне), строительство осуществлялось с соблюдением всех требований к объектам подобного рода: железобетонный мощный “колодец” был поставлен непосредственно на скалу; просчитаны и предусмотрены все “страшные” сценарии времен холодной войны; выполнение многих работ, невзирая на то что комбинат трудно было удивить даже в те времена новизной техники и передовых технологий, действительно было уникальным. Как уникально и беспрецедентно было использование реактора в ПРОМЫШЛЕННЫХ целях: будучи серийным, РГ–1 (реактор геологический) в то время работал лишь в Ленинградском и Севастопольском военно–морских училищах, НАШ был третьим...
Чернота шлакоотвала никелевого завода и полосатые торчки труб ТЭЦ-1.
Кто–то уже сказал о том (или еще скажет), что 50–60–е “доталнахские” годы комбината были “золотым веком” обогатителей и аналитиков: слишком дорога (и не только в финансовом выражении) была в те годы тонна руды “Медвежки” и “Заполярного”. Нельзя сказать, что их вклад и “ценности” приуменьшились, но талнахская уникальность рудных богатств многим головы вскружила. Да, вскружила...
Под ногами в некоторых количествах валяются всякие остатки приборов и приборных панелей.
На рубеже “рудных эпох” внедрение ядерно–физических, физико–химических методов анализа стало не то что большим, принципиально новым, шагом в развитии аналитической базы НГМК. Лаборатория в то время называлась ЛАМА и, вышедшие на свою первую майскую демонстрацию ядерщики (белые халаты, скромный транспарант с фотографиями и надписью соответствующей), вспоминает Александр Петров, у народа праздничного и поддавшего малость вызвали восторг: “О, ресторан на демонстрацию пошел!”
Настроечная шкала, которая осталась на своем штатном месте.
Вскоре лабораторию переименовали, и она стала ЛАЯМА, лаборатория атомно–ядерных методов... Жаль, такая славная ассоциация пропала, не с рестораном, разумеется...
Всё, что ранее представляло из себя здание лаборатории теперь находится в отвале в виде груды кирпичей.
Уже через год, в 1971–м, были освоены методики и производство анализов на палладий, иридий, осмий, рутений, золото, серебро; появилась и первая статистика — 1800 элементорезультатов
Единственное уцелевшее строение. То-ли будка охраны, то-ли мини-склад т.к. внутри этой будки были всякие стеллажи.
А ко второй годовщине реактора, к апрелю 1972 года, мощность его была доведена до 100 кВт, а количество элементоопределений до 8400. Именно в ту пору у реактора к его стандартному обозначению прибавилась буква “М” –”модернизированный”.
Рулончик самописцевой бумаги.
На месте лаборатории всё ровненько забетонировано. Промышленный натюрморт из тележки, ровной бетонной площадки и заводских труб.
За забором, окружающем территорию в живописный клубок свернуты металлоконструкции.
А вот интересный артефакт. Я предполагаю, что это элемент свинцовой защиты реактора, ну может быть и не реактора, но то, что это элемент защиты сомнений нет.
Что же представлял собой оставшийся для норильчан безвестным, покрытый налетом таинственности северный реактор? Попробую рассказать...
Окинем взглядом локацию слева направо.
Диаметром в полтора метра баке (так и называется), выполненном из алюминия, на глубине трех метров в чистейшей воде (потому и “мокрый” реактор, а бывают и “сухие”) размещается кассетоприемник с 72 гнездами. Кассета, она же тепловыделяющая сборка (ТВС), заряжается семью строго (важнейшее условие для работы реактора) по отношению друг к другу расположенными тепловыделяющими элементами, ТВЭЛами, заполненными двуокисью урана–238, содержащим в свою очередь 10% урана–235
В зависимости от требуемой мощности и поставленных задач в реакторе размещается необходимое количество кассет с ТВЭЛами, а в каналы опускаются образцы проб, которые и “жарят” в потоках нейтронов. Потоки эти регулируются... Вот и всё. В общих чертах. Не правда ли просто? Правда и то, что для этого “просто” нужно получить для начала образование и приобрести опыт работы.
Конечно, когда в “солидные” реакторы загружаются сотни, тысячи килограммов урана–235, наш, норильский, где за всю его историю больше 4 килограммов не использовалось, мог бы показаться “игрушечным”. Мог бы... Но “игрушечных” реакторов не бывает... и требования по безопасности эксплуатации и экологии выполнялись с первого до последнего дня жесточайшим образом: в частности, было оборудовано хранилище (железобетон плюс “нержавейка”) спецстоков для физико–химических анализов, образующийся в реакторе ксенон выводился через 30–метровую трубу в безопасных для города объемах, регламент работ расписывался до мелочей... Что еще? Реактор в целях безопасности сотрудников закрывался почти полуметровой, чугунной, семитонной крышкой, а чтоб нейтроны трудились добросовестно и не разбегались неведомо куда, “забором” служили графитовые отражатели и вытеснители.
Процесс “жарения” проб происходил в зависимости от задач анализа от нескольких часов до нескольких смен
Пейзажами полюбовались? Снова глядим, что у нас под ногами.Электронные платы и кучки трансформаторного железа.
К началу строительства в 1983 году нового лабораторного корпуса, трехэтажного и просторного, ЛАЯМА перевооружилась новой техникой: нейтронным генератором, разработанным отечественным НИИ радиотехники, персональной ЭВМ — наивно звучит сегодня, да? — “Ютек”, анализаторами “Косинус”, для повышения оперативности выдачи анализов, которых к тому времени производилось без малого 140 тысяч, запущена в работу пневмотранспортная установка “Тундра”
К 15–й годовщине (1985 год) коллектив лаборатории не только доказал свою значимость и востребованность, но и установил НЕСКОЛЬКО РЕКОРДОВ, которые, разумеется, не зафиксированы ни в каких книгах Гиннесса, но вот в главной книге — летописи комбината, пожалуй...
Эти буровые коронки вряд-ли имели отношение к науке. Возможно ими бурили наблюдательные скважины.
Реактор, рассчитанный на пятилетнюю эксплуатацию, добросовестно отработал пятнадцать! И это при проектной мощности в 5 кВт, увеличенной норильскими ядерщиками в 20 раз.
Полномасштабная ревизия реактора совпала с чернобыльской катастрофой; проведенные обследования по запасам реактивности, производственной аналитической способности, эффективности поглощающих стержней и многим другим параметрам продемонстрировали абсолютную их надежность и безупречность. Любимый город мог спать спокойно!..
Будка какая-то. На входе, кто-то заботливо положил автомобильный дифференциал. Чтобы входящий запнулся об него.
Не могу пройти мимо ржавой железяки, не сфотографировав её.
"Сердце" счетчика ионизирующего излучения. Трубка Гейгера-Мюллера.
Ох и тяжеленная эта железяка, что-там внутри перемещалось да полсекунды.
Очередная плата на фоне одинокой ромашки.
Еще один элемент защиты, тяжеленный кусок свинца.
Дмитрий Кротов, с 1994-го по 1998 год бывший главным инженером ЛАЯМА, рассказывает, что на смену ставшему громоздким, дорогостоящим, требующим массы условностей реактору, пришли компактные и высокопроизводительные аналоги радиометрических методов исследований минералов и технологических материалов.
– Единственная неприятность, — шутит Дмитрий Владимирович, — которой могут грозить современные приборы, если при случайном падении ушибут любимый мозоль. Больно будет! Знаете, — продолжает он уже серьезно, — нужно просто вовремя перевернуть страницу: реактор в свое время был прогрессивным инструментом в аналитической работе, честь ему и хвала за это, сегодня на смену пришли другие приборы.
Так–то оно так, но, согласитесь, уж очень красива, романтична, ярка оказалась эта страница. Страничка, может быть, и не страничка даже, так, строка в биографии комбината, осветившая ее энтузиазмом, мечтами, исканиями людей профессии, которая была и которая, наверное, уже никогда не повторится — атомщиков. Но — “надо вовремя перевернуть страницу”...
Пора заканчивать экскурсию, я направляюсь на место, где когда-то в сороковых-пятидесятых годах располагался один из самых крупных лагерей Норильлага - лагерь Барьерный
Источник красиво и ладно написанных букв статья в Заполярной правде Хранила память эту быль...
Обещанная в начале поста страничка , обязательно загляните туда, вы увидите тех, кто там работал и творил историю.
