Если исторический центр Самары — это блеск и нищета, то дом Субботиной — самый яркий пример такого контраста. Фасад особняка в неоготическом стиле угрожающе осыпается, а внутри жители силятся сохранить его былое величие. Здесь по-прежнему есть коммуналки с постыдными коридорами, а есть квартиры с метражом больше ста метров, принадлежащие одной семье. СМИ в красках рассказывают о здешних легендарных подземных ходах, где проходили сборы масонской ложи, но дальше разговоров о былом величии дело не заходит: так, например, власти намеревались отремонтировать здание к Мундиалю, но так и не сделали этого.
Мы попытались разобраться, как на самом деле живется в доме на Алексея Толстого сегодня: почему жители призывают не ассоциировать их личную жилплощадь с фасадом дома, как они борются за сохранение наследия, а главное, почему не собираются никуда съезжать — хотя, конечно, не все.
Готический блокбастер
Ретроспектива падения дома Субботиной-Маркинсон подробно описана в открытых источниках, его история, вполне подходящая для сценария голливудского хоррора, — тоже. Дом на Алексея Толстого, 30 существует с середины XIX века — тогда на этом месте стояла каменная двухэтажка без всяких башен, которая переходила из рук в руки, а в 1910 году ее выкупил потомственный почетный гражданин Самары и один из городских олигархов того времени — купец Субботин. В 1914-1916 усадебный дом перестроили по проекту архитектора Квятковского: он надстроил еще один этаж, добавил заметный эркер и болотную майоликовую плитку на фасаде, а также стрельчатые окна — в общем, по-своему трактовал готику. Посмотреть, как выглядел особняк после реконструкции, можно в блоге архитектурного обозревателя Армена Арутюнова. Так здание приобрело свой актуальный вид в неоготическом стиле, который и привлекает СМИ и краеведов — на фоне других особняков с плавными очертаниями этот дом кажется самобытным и будто сошедшим со страниц романов Мэри Шелли.
После реконструкции Субботин подарил возвышающуюся махину одной из своих дочерей, а сам дом стал доходным и «предназначался для сдачи внаем жильцам со средним достатком». Одним из таких, к примеру, был князь Вячеслав Кугушев, который возглавлял местную масонскую ложу и проводилее встречи у себя на квартире. Масонская страница — пожалуй, наиболее привлекательная в истории всего дома, и именно о ней любят рассказывать пресса и местные жители, с упоением описывая лучезарные дельты, нарисованные на стенах в подвалах особняка.
Последним дореволюционным владельцем дома в 1917 году становится Давид Маркинсон (в разных источниках его называют также Мартинсоном или Маркисоном — прим. ред.) — отсюда вторая фамилия в названии особняка. А в 1919 году здание отходит государству, становится многоквартирным домом с огромными коммуналками и с этого момента начинает биться за выживание. И пока проигрывает — достаточно взглянуть на оголенные башни на грани отпевания, такие же заупокойные балконы и бреши в стенах.
Дом признан объектом культурного наследия, но приписка «памятник архитектуры» не гарантировала ему примерно никакой протекции. Впрочем, история особняка на Алексея Толстого — это не история о противодействии властей и жителей. Это история о борьбе, пассивном ожидании и непонимании, где проходит граница между своим и общественным.
Знакомство с домом
Мы подходим к дому с его фасадной части, звоним в первую квартиру и, к своему удивлению, легко и без долгих разговоров о целях визита оказываемся на пороге огромной однушки. Ее хозяйка, Лариса Константинова, ведет нас в большую кухню и с энтузиазмом начинает рассказывать о своем сражении за городское наследие.
Пенсионерка Лариса Айдарова — главная по дому: она отлично — на грани библиографа и участкового — ориентируется в биографии каждой живущей здесь семьи, но главное — болеет за свой дом. Впрочем, а как иначе: первая квартира на 105 квадратов полностью принадлежит семье Ларисы Константиновны и совсем не соответствует нашим заочным представлениям о здешнем быте — никакой разрухи, аккуратный ремонт, винтажная резная мебель и атмосфера мелкого буржуа.
«Нельзя говорить, что мы молча наблюдаем за тем, что происходит с нашим домом. Мы пытаемся, пишем. Я изучила закон об охране памятников, и весь он говорит о том, что „охрана“ со стороны государства заключается в наблюдении, наказании и разрешении. Управление охраны памятников не отвечает за саму сохранность [дома]. За сохранность отвечают жильцы», — рассказывает Лариса Константиновна.
Сегодня в доме на Алексея Толстого девять квартир, в которых проживает сорок человек. Все они, по словам пенсионерки, делятся на три типа: одни живут здесь из поколения в поколение, вторые покупали квартиру в ветхом особняке осознанно, из любви к истории, и, наконец, третьи с надеждой ждут расселения. И нам предстоит встретиться с представителем каждой категории.
Управдом и градозащитник
Ларису Константиновну условно можно отнести к первым. В дом Субботиной она попала вместе с родителями в 1951 году.
«Отец вместе с мамой вернулся из Германии осенью 1947 года — приехал работать в Суворовское училище. Он майор: четыре боевых ордена, восемь боевых медалей, юбилейные медали я просто не считаю — в общем, весь иконостас на месте. Папе сначала дали комнату в особняке Сурошникова: парадные залы там были официальными, а „на задах“ имелись комнаты для преподавателей. Я родилась весной 1948 года, и это был мой первый особняк. Потом отцу выделили комнату в доме Субботина на Обороны, 3. Там на первом этаже была парадная зала — ее фанерными перегородками разделили на малюсенькие комнатушки, и в одной из них жили мы. Когда мне было три года, папе дали две комнаты здесь, в 9 квартире».
Комнату в первой, тогда еще коммунальной, квартире дали сестре Ларисы от предприятия, на котором она работала, далее — обмен комнат и воссоединение семьи в квартире № 1.
«Здесь был еще сосед — мальчишка, 16 лет. Остался сиротой, и в 18 уже был заядлым наркоманом. Родители утром выходили на кухню, а там шприцы, кастрюли с отваренной травой. У нас была однокомнатная квартира, которую мы с мужем покупали для своих детей, и как только этому парню исполнилось восемнадцать, обменялись и вытолкали его».
Сама Лариса с мужем всю жизнь прожила в хрущевке около станции метро Московская. В центр она вернулась, чтобы ухаживать за родителями, а после их смерти осталась в особняке и сама сделала здесь ремонт. На вопрос о плачевном состоянии дома она отвечает: «У меня проблем нет».
«Все проблемы внутри квартиры я решила сама. Во-первых, заменила отопление. В стене на кухне была трещина, из нее дуло, поэтому пришлось частично менять кладку. Над окном в кухне тоже все рушилось, поэтому там мне поставили железную балку — чтобы кирпичи не упали. Еще при отце, лет 17 назад, мы наняли рабочих и за свой счет все заштукатурили. Насчет трещины там, где повыше, — договорились с начальником управляющей компании, нам дали механическую руку, мы пригласили маляра, и он все там замазал. На мой век хватит».
При этом сам дом, тут же оговаривается пенсионерка, «надо спасать». В частности, у особняка серьезные проблемы с фундаментом. Вдоль северной стороны здания проходит теплотрасса, и каждые два-три года там ржавеют и рвутся трубы. В результате вода затапливает подвал под квартирой Ларисы и точит фундамент: поэтому в квартирах второго этажа, по словам пенсионерки, не закрываются комнатные двери.
«Сейчас, даже если мы добьемся помощи в ремонте фасада, фундамент трогать не будут — он не относится к охраняемым частям дома. А значит, здание просто перекосит», — предполагает Лариса Константиновна. Она также связывает проседание фундамента с реконструкцией дома в 1900-х и предполагает, что архитектор, надстраивая верхние этажи, мог «чего-то не учесть».
Лариса — бывший учитель математики, и, как она сама о себе говорит, «очень въедливый учитель». Видно, что пенсионерка хорошо изучила историю особняка, и именно на ней лежат встречи с депутатами, политиками, градозащитниками, и все это — по собственной инициативе.
Вовлеченность женщины можно сравнивать с активностью всех пенсионеров в утреннем общественном транспорте — и все же она по-хорошему удивляет. К примеру, рассказывает, что изучила питерский опыт ремонта многоквартирных домов-объектов культурного наследия. «Там на то, чтобы отремонтировать фасады таких домов, как наш, выделили семь миллиардов рублей» — рассказывает Айдарова. Своим открытием она поделилась и на встрече с депутатом Губдумы Сергеем Рязановым.
«Он строитель по образованию и хозяин строительной фирмы, которая, в том числе, занимается реставрацией домов, — то есть человек в теме, действительно переживает за город и за наш дом в том числе. Когда я сказала, что в Питере выделяют дополнительные деньги на сохранение таких домов, он ответил, что у нас таких денег нет».
Последний раз Лариса Константиновна с соседями были у депутата весной. Тогда Рязанов посоветовал жильцам запросить «охранные свидетельства, где будут перечислены части дома, которые подлежат сохранению». «Как я поняла с его слов, — продолжает пенсионерка, — именно на эти элементы дома выделят деньги». Письмо с запросом она составила еще в мае, но ответа до сих пор не получила.
Кроме того, Айдарова уповает на помощь Александра Хинштейна. «Перед выборами он встречался с жителями нашего района. Я тоже туда побежала, написала и передала ходатайство о проблемах с финансированием. Недавно нам звонили, уточняли адрес. Может быть, получится зайти с этой стороны. По крайней мере, когда Хинштейн разговаривал с публикой, создалось впечатление, что он в теме: знал все дома, и когда жители пытались говорить о проблемах, отвечал „Я в курсе“. Но одно дело переживать, а другое — иметь деньги, чтобы все это сделать. Но главное, что мы сами не сидим сиднями, а пытаемся что-то изменить».
Еще одним шансом для особняка был Мундиаль. Дом действительно включили в «туристический маршрут» города, но до его реставрации, как мы видим, так и не дошло, а сам маршрут по итогу завершился у улицы Венцека.
«В 2014 году нас собрали и объявили, что выделили деньги на ремонт двух домов — нашего и на пересечении с Пионерской, — вспоминает Лариса. — Реставрацию того дома закончили в 2016, а наш — все. Когда Азаров только пошел к власти, мы написали ему об этом, и в итоге нам ответили, что наш дом входил в туристический маршрут Чемпионата, но только в третью очередь — думаю, грубо говоря, на нас просто не хватило средств. Я писала в прокуратуру, управление охраны памятников. Все только развели руками: денег нет. Рязанов в разговоре с нами подтвердил: „Разумеется, плитку вашу никто восстанавливать не будет — на это денег нет“. По сути, сейчас речь идет не столько о реставрации, сколько о консервации дома. Кроме того, я как старшая по дому изучила текущее законодательство по капитальному ремонту — там слова „реставрация“ нет вообще. В этом есть противоречие: прикасаться к дому можно только с разрешения управления охраной памятников и делать это по правильным технологиям. Но всем известно, кто работает в наших ЖЭУ. И даже если нам выделят денег, за домом нужно будет следить, как за собственной квартирой, стоять над душой. Сейчас, на 2018-2019 год у нас назначен ремонт крыши, и важно смотреть, чтобы все этапы были выполнены верно. Ремонт фасада по плану капремонта назначен на 2022-2023 год. То есть, еще пять лет на нас будут падать кирпичи».
Последний капремонт в доме провели в 1994 году: отремонтировали инженерные системы, перекрыли крышу. Сегодня жители согласовывают с властями бюджет следующего ремонта крыши. И пока согласились только с ценой проекта — 600 тысяч рублей. Стоимость самого ремонта, по словам Айдаровой оцененного в 3 миллиона рублей, жильцы еще не утвердили.
Неинтересная жизнь
Мы поднимаемся наверх и идем стучаться в коммуналки. Коридоры дома — последнее внутреннее напоминание о его былом величии: под ногами по-прежнему лежит старинная плитка, на стенах сохранились орнаменты.
Все это перемежается с удушливым запахом пыли, а на третьем этаже — еще и с бытовым хламом. За деревянной дверью появляется женщина средних лет. За ней виднеется стена с облезающей зеленой краской, какую ожидаешь увидеть в любой коммуналке.
Наталья — полная противоположность соседки снизу: она уверена, что ее проблемы никому не нужны и бороться явно не намерена — ни за исторический фасад, ни за свой собственный балкон.
«Вот они на Хлебной установили каланчу, и радуются. Злость берет: что вы пляшете, вы наш дом восстановите — он будет самым красивым в городе. У меня балкон падает. Пришли, говорят: „Мы не можем отремонтировать без разрешения [управления] охраны памятников. А если вы сами отремонтируете, мы вас оштрафуем“. Мы на балкон даже не выходим, у него донышко скоро на башку кому-нибудь вывалится. Ну, пришли ко мне с ленточками, а зачем мне ленточки? Если кому-то на башку упадет донышко от моего балкона, ленточки никого не спасут. Но на этом все. Да и что с нами возиться? Мы живем в коммуналке, у нас совсем другая жизнь».
На наши уговоры показать сирый балкон и рассказать свою историю Наталья отмахивается: «А кто придет мой балкон ремонтировать? У меня в комнате двадцать лет ремонта не было, и мужиков нет. Что рассказывать? Кому интересна моя жизнь? Я тебя умоляю».
Лидер масонов
Разговоры о местных жителях в прессе обычно ограничиваются жильцами из «лицевой части». При визите во двор быстро становится понятно, почему: второй подъезд дома живет без домофона, на кодовой двери. Наудачу вскоре во двор заходит мужчина и направляется к подъезду с нескрываемым подозрением в глазах.
Перед нами — еще один Сергей Рязанов: первый редактор «Самарской газеты» и, как он сам говорит, член «Самарской областной общественной организации Союза журналистов России». «Этот дом — мой спецпроект» — произносит Сергей и просит слушать внимательно, чтобы «два раза не повторять». Дальше он, не оставляя шансов вклиниться, ультимативно рассказывает историю дома. В частности, Сергей Юрьевич поднимает «масонский» вопрос. По его словам, под особняком находится трехъярусный подвал: от нижнего яруса идут подземные аллеи в сторону Волги, а на первых двух уровнях в нескольких местах можно найти ту самую символику. По словам Рязанова, именно в этих подвалах принимали в масоны Александра Федоровича Керенского. Правда, в открытых источниках такой информации нет.
Если продолжать проводить аналогии в стиле «блеск и нищета», то владения Рязанова — это, как и в случае с пенсионеркой Айдаровой, тоже роскошь: ему, как оказывается, принадлежит вся мансарда.
«Я сюда попал очень просто: прочесывал старую часть города и выбирал, где жить. Хотел купить особняк, но это очень накладно — его дорого содержать. Поэтому остановился на таком варианте. В 1996 году здесь тоже была коммуналка, где жили три семьи — алкаши и наркоманы. Я их расселил, всем купил по отдельной квартире: пусть спиваются с комфортом. Деньги были, и я сделал капитальный ремонт».
Сергей описывает квартиру на словах: высота потолков его мансарды — 3,3 метра, ширина подоконников — под метр, стены, можно считать, такой же толщины: под штукатуркой скрывается дранка, после нее идет полуторадюймовая доска, потом почти 20 сантиметров опилок — все еще свежих и сухих. За ними лежит еще одна доска и наконец 2,5 слоя кирпича.
«Такая конструкция. Это создает эффект термоса — зимой в помещении очень тепло и сухо, летом прохладно. Поэтому мы обходимся без кондиционера. Поскольку квартира смотрит на три стороны света, в жару я просто открываю окна и все».
Далее Сергей заверяет, что увядание дома не сказывается на его жизни, крыша над мансардой никак не страдает. Затем он бегло рассказывает о других квартирах: мы узнаем, что единственная коммуналка в этой части дома находится на первом этаже, и большая часть комнат в ней сдается по найму. При этом, говоря о соседях, Сергей отмечает дух «соборности», о котором говорила и Лариса Константиновна: «С жильцами мы дружим, друг другу помогаем. Более того, в этом доме сохранилась традиция: если у кого-то день рождения летом, то народ выползает во двор, ставит столы, стулья, начинается гулянка чуть ли не на всю ночь. Это говорит о том, что люди здесь, даже те, кто живет в коммуналках, хорошо понимают друг друга».
На прощание Сергей также сообщает нам о грядущем ремонте крыши и обещает найти рычаги воздействия, если он так и не случится.
Коммунальная страна
Коммуналка — обязательный пункт знакомства с домом. С нами соглашаются поговорить в третьей квартире — той самой, где когда-то жил князь Кугушев. Площадь ее — около трехсот метров, и сегодня она поделена на пять владельцев.
Коридор коммуналки с порога напоминает о постсоветском времени, но внимание от велосипедов в проходах и пакетов на ручках дверей отвлекает потолок: его высота невиданна даже для сталинок — 4,7 метров.
Местные жительницы, бесконечно общительные и приятные в этом общении Галина и Маргарита, призывают нас не разуваться и провожают на большую общую кухню — тоже типично коммунальную. По центру — небольшой стол, вдоль стен — плиты, стеллажи и другие столы, на веревках сушится белье. В помещении светло: его освещают четыре больших окна со старыми деревянными рамами.
«Мы приехали сюда, когда мне было год-полтора, — рассказывает Галина. — В семье было трое детей, и папе на заводе дали комнату в коммуналке. Тогда у нас была очень густонаселенная квартира: здесь жили десять семей, на кухне было четыре плиты и десять столов. Но жили дружно. Так и сейчас: к примеру, квартирант у нас жил — Рома, молодой парень. Перед отъездом он отдельно подошел к каждому, сказал: «Спасибо большое, я никогда в жизни не думал, что бывают такие хорошие коммуналки».
Ее слова подтверждает Маргарита, соседка «по плите»: «Муж мой работал на комбикормовом заводе, и в 1984 году ему дали комнату. Мы тогда жили с родителями, но сами знаете, что это такое, — поэтому были рады поселиться отдельно. Я не жалею, что мы переехали сюда. Соседи всегда были очень хорошими, у нас не было разборок, скандалов и драк, как в некоторых коммуналках. Да, бывали разногласия, но мы быстро со всем разбирались. Сейчас и вовсе живем дружно: шумных, скандальных у нас нет. С соседкой у нас дети вместе выросли, и никогда не было такого, чтобы мы что-то делили, друг друга упрекали. Вон у нас стол-книжка стоит: мы его раздвигаем, собираемся на дни рождения, Новый год. У кого что есть — все несем».
У Галины две комнаты, в которых она живет одна: дети женились и разъехались. Сама женщина уверяет, что не хотела бы жить в другом доме или другой квартире, а единственное, чего ей не хватало в самом начале жизни здесь — собственная ванная. «Я здесь выросла, и другой жизни даже не представляю» — заключает она.
У Маргариты противоположное мнение: «Я с удовольствием соглашусь отсюда съехать — хоть остаток жизни пожить по-человечески. Мой сосед Василий говорит, что останется здесь, что ему здесь нравится, а я отвечаю: „Василий, я завтра выезжаю, все твое будет“. Если разобраться, кто пойдет жить в коммуналку? В 1995-1996 годах сюда с месяц ходил один человек, хотел выкупить нашу половину, а нас расселить. Но были люди, которые не хотели уезжать, а раз они уперлись, что поделать?».
При этом, подчеркивают подруги, их коммуналка отличается от четвертой квартиры наверху. Они заверяют: «Там люди живут, которым вообще ничего не надо». Тот самый балкон Натальи как раз нависает над окнами в комнате Маргариты. «Кирпичи летят, как он вообще держится, не знаю» — подтверждает соседка снизу.
Она вспоминает: «Когда мы сюда переехали, такой красивый дом был, голубой. Но начиная с 1984 года с фасадом и подъездами ничего не делали. Когда съехала стена в 2014 году (частично обрушился фасад здания — прим. ред.), мы обратились к чиновникам: „Мы уже боимся из подъезда выходить. Выходишь, а на тебя камни летят“. Как они отреагировали? Пригнали телескопичку, отбили все, что висит, и уехали. В итоге подоконники все во вмятинах, и никто больше ничего не делает».
В комнате Маргариты осыпается потолок, и штукатурить его, по словам женщины, просто бесполезно. Именно поэтому она установила натяжные потолки, уменьшив высоту до 3,30 метров: «Мне это уже надоело. Во-первых, лампочку ввернуть — целая проблема. Да, когда купец Субботин строил этот дом, такие потолки были в моде. Здесь жили дворяне, может, они здесь вечера устраивали. Высокий потолок хорош тогда, когда его можно сделать, а мой уже сделать нельзя. Он сыпется и рушится».
Тем не менее, соседки уверяют, что для них все же важна история особняка: «Бывает, в газетах увидим заметки — вырезаем. Пусть даже и немного написано, но интересно же! Я знаю, что сюда, в нашу квартиру, приезжали две женщины в возрасте, хорошо одетые, сережки с бриллиантами, сказали, что живут в Париже. Оказалось, что они — потомки семьи присяжного поверенного, которая жила здесь до революции. Дамы пришли в ужас от того, что увидели».
Немного поспорив о том, где стояла старая плита, за которой работала кухарка того самого поверенного, соседки проводят экскурсию по квартире: раковины, два туалета, в глубине квартиры — общая ванная с сохранившейся исторической плиткой. Галина удивляется, как красиво она выглядит на экране фотокамеры и журит подругу за то, что та хотела задрапировать кафель.
По собственному желанию
На условной второй половине коммуналки живет Наталья — она переехала сюда 18 лет назад по инициативе мужа: он мечтал жить именно в этом особняке, то есть как раз принадлежал к третьей категории жильцов, стремящихся в дом с историей.
«Мы жили на Алексея Толстого, 12. У нас была хорошая квартира: трехкомнатная, со своей кухней. Зачем нужно было меняться, не пойму. Честное слово, я вообще не знала, куда мы переезжаем, и если бы была в курсе, настояла бы на том, чтобы мы остались на прежнем месте. До покупки я квартиру не видела: муж просто привел меня сюда и сказал, что мы будем здесь жить».
У Натальи четыре комнаты, но только две из них жилые и отремонтированные. В остальных холодно даже в уличной обуви и пальто — и это несмотря на недавно установленные пластиковые окна. Они по понятным причинам вызывают ненависть градозащитников, а для Натальи и других обитателей квартиры — это просто способ не жить в холодрыге. Виной такому климату — все те же трещины в стене. «Обои отодвинешь, и видно, как троллейбус едет», — подытоживает Наталья.
Женщина демонстрирует балкон: он тоже рушится, выходить на него запрещено постановлением. Впрочем, и желания это сделать не возникает просто потому, что никакого парапета здесь нет. Пластиковая дверь, выходящая на балкон, изрешечена: Наталья объясняет, что это следы от падающих с фасада кирпичей.
По задумке супруга, Наталье и ее семье должна была принадлежать вся коммуналка, но остальные жильцы съезжать из третьей квартиры не захотели. По словам женщины, после смерти мужа у нее уже просто нет средств на то, чтобы выкупить остальную площадь, — да и желания, судя по всему, тоже.
Соседки, собравшись в круг, заключают: «Все как рушилось, так и будет рушиться, пока мы сами не сделаем. За дом мы, конечно, переживаем, но нужно хотя бы делать ремонт, поддерживать его». Далее женщины наперебой говорят о капремонте: ежемесячная плата за него, по их словам, составляет 700 рублей, и для них загадка, куда идут эти деньги, — коридоры в квартире и подъезде они латают на свои средства.
Впрочем, несмотря на все претензии, жители третьей квартиры ходят на все собрания, которые устраивает Лариса Константиновна, участвуют в обсуждениях. Сами к депутатам не суются, но говорят, что доверяют соседке — та человек грамотный, доходчиво все им объясняет.
Особняк Субботиной — не самый запущенный из самарских памятников архитектуры федерального значения, но во многом показательный. Одни его жители кивают на других за фразы в стиле «лишь бы расселили» и безразличие, и наоборот, в речи обитателей коммуналок можно услышать обиду за то, что их соседи живут в отдельных хоромах и, вероятно, только поэтому обеспокоены судьбой дома, — и каждого из них можно понять. Равно как и то, что ответственность за дом лежит не только на официальных ведомствах, но и на владельцах – и это нормально. Ведь если здесь так дружно живется, может быть, дом — и есть та самая скрепа, которая держит их и за которую нужно держаться им самим.
