Рассказ об истории Холодной войны навёл меня на мысль рассказать о «китайской альтернативе». Речь о какое-то время назад активно обсуждавшейся теме «почему Китай сумел реформироваться и разбогатеть, а СССР обязательно нужно было обнищать и развалиться?»
Речь, разумеется, о реформах, которые начал Дэн Сяопин, возглавивший Китай после смерти Мао Цзэдуна в 1976 году — реформах, с которых начался грандиозный путь коммунистической страны к нынешнему вполне себе капиталистическому процветанию — но по-прежнему с привкусом старого-доброго тоталитаризма.
Мог ли СССР пойти по китайскому пути?
Строго говоря, даже в альтернативной реальности СССР не мог «пойти по китайскому пути» по чисто техническим причинам.
Реформы Дэна Сяопина начались в 1977 году. До осознания в России, в какую сторону пошёл Китай и каких успехов он достиг, прошло больше 20 лет. Ещё в 90-е годы КНР не воспринималась новым гигантом мировой экономики, а бесконечной мануфактурой шлака, брака и контрафакта.
То, через какую трансформацию проходит Китай и что он уже никогда не будет «младшим братом» России, стало видно только на пороге очередного миллениума.
СССР развалился в 1991. В общем, никаких шансов успеть увидеть спасение в «китайском пути» у СССР не было.
Более того, даже в 1977 году для СССР было уже слишком поздно начинать те же самые реформы, что начал в том году Дэн Сяопин.
СССР в этом году отмечал уже 60-летие октябрьского переворота большевиков. А Китайской народной республике, основанной Мао Цзэдуном в 1949 году — всего 28 лет.
СССР был уже в нереформируемом возрасте. Он был в этом возрасте уже 12 лет — с 1965 года, когда на Косыгинской экономической реформе иссяк потенциал власти и государства к переменам, и режим начал костенеть.
А это значит, что «пойти китайским путём» СССР мог только задолго до самого Китая, не позднее 1965 года. Разумеется, это бы уже был не «китайский путь», а «советский путь».
Но когда СССР мог на него свернуть и были ли такие возможности вообще?
1945: год великих возможностей
Разумеется, 20-е и 30-е годы не могли стать годом великого поворота в сторону капиталистической экономики, потому что это были десятилетия великого погружения в пучины сталинизма.
Впрочем, здесь история Китая и СССР идут одними тропами: 27 лет маоизма и 29 лет сталинизма.
Если же считать от победы коммунистической революции, то 27 лет после Октябрьского переворота большевиков наступило в 1944.
И это очень удачное совпадение, потому что следующий, 1945 год, был первым в послереволюционной истории России, когда СССР мог пойти другим путём, отказавшись от бренда «социализм» или де-факто ослабив его влияние, избавившись от идущих с ним в комплекте антагонизации остального мира и конкуренции с развитыми капиталистическими странами.
В 20-е годы большевизм пережил значительную трансформацию: от идеи мировой революции до построения социализма в отдельно взятой стране.
«Старые большевики» понимали, что это, по сути, отказ от социализма как такового — переход к социализму должен был быть не просто сменой власти, а сменой экономической формации.
Он нуждался в соответствующем фундаменте — капитализме в предельной стадии своего развития, а не разрушенной двумя войнами полуаграрной царской экономике.
И он мог состояться только как глобальный, как и положено смене исторических формаций, процесс.
Но с провалом надежды на мировую революцию в этом десятилетии, у большевиков не было ничего иного, кроме самого СССР и Монголии — двух единственных социалистических государств.
Но не извиняться же за несработавшее пророчество Маркса-Ленина и возвращать власть, верно?
Так родилась построения социализма в отдельно взятой стране. Иными словами, из термина «социализм» вынули всю начинку и запихнули кирпичи — в основном, из фундамента бывших имперских институций, — сохранив обёртку с надписью «социализм».
Власти, которую он аккумулировал за 30-е годы, добавленная к военной мощи страны, которая оказалась в его руках к концу Второй мировой войны, было с лихвой достаточно, чтобы спокойно сделать второй шаг: выкинуть уже обёртку «социализма» следом, завершив трансформацию в тоталитарную диктатуру, основанную только на сталинском культе личности — без Ленина, Маркса и ослабленным идеологическим диктатом социализма.
Завершение Второй мировой войны было идеальным моментом для такого поворота.
Как и после Отечественной войны 1812 года, народ был готов к большим переменам. СССР мог выбросить самую токсичную часть своего революционного наследия: идею превосходства социалистического строя и вытекающую из него неизбежную антагонизацию Запада, — и, сохранив имперские амбиции, но отказавшись от идеи «соревнования систем» принять участие в послевоенном разделе мира, не раскалывая его между двумя полюсами силы, — то есть вместо попытки догнать и перегнать капиталистическую машину США из добровольной экономической изоляции внутри «социалистического гетто» на хромой кляче плановой экономики — вернувшись в мировую торговлю.
СССР стал бы «нормальной» империей: огромной сильной деспотией с народом в полурабском положении, не до конца понятной и внушающей опаску Западу — в общем, новой старой знакомой царской Россией.
Это по-прежнему было бы закрытое, тоталитарное, сохраняющим атрибутику коммунизма и ауру угрозы как соседям, так и США государство, с одним, но самым главным отличием: эта версия СССР была бы частью целого мира, а не его антагонистом.
В этой версии возможно было бы настоящее «мирное сосуществование» вместо «соревнования систем» и Холодной войны.
В этой версии, следующие 40 лет для экономики СССР вместо дороги в тупик стали бы годами роста.
В этой версии была бы возможна эволюция коммунистической диктатуры в демократию вместо её деградации с последующим крахом.
Но, разумеется, ничего подобного не произошло. И на самом деле, не могло произойти. Объективно момент был блестящий. Но неполный — в его описании упущена как минимум одна важная из сил истории, которые в совокупности и придают окончательную форму моменту.
Почему Китай после 1976 смог сменить курс, а СССР в 1945 — нет?
Потому что в Китае в 1976 году, со смертью Мао Цзэдуна, произошла физическая смена власти. В СССР в 1945, как известно, не было ничего подобного.
Это общий принцип всех тираний: диктатор может демонстрировать политическую смелость, совершать радикальные поступки и разворачивать свою страну к лучшему или к худшему в течение первого десятилетия своего правления. Со второго десятилетия — и до самой смерти или свержения — политика диктатора консервируется.
Какими бы возможностями ни манило удачное стечение обстоятельств в конкретный исторический момент, если правитель страны перешёл в зону двузначной нумерации его количества лет у власти, то его курс стабилизируется и уже не изменится.
На втором или третьем десятке лет у власти диктатор не начнёт внезапную демократизацию, если до этого закручивал гайки. И не откажется от идеологии, толкающей на самоизоляцию и гонку на выживание — «соревнование систем» — против сильнейшей страны мира и её союзников.
Второе окно: после Сталина
Из этого следует, что реальный исторический момент для разворота страны с пути к финальной катастрофе в истории СССР наступил со смертью Сталина, как в Китае — со смертью Мао.
Окном возможностей был трёхлетний период между 5 марта 1953 года (Сталин умер ровно 7 лет спустя после Фултонской речи) до февраля 1956 года, когда состоялся XX съезд КПСС, на котором Хрущёв выступил со своим знаменитым осуждением культа личности Сталина.
Если искать в истории СССР конкретный момент, когда был объективно, с учётом известных исторических обстоятельств момента, лучший шанс повернуть курс страны в сторону более здоровой экономической политики и сделать фундаментом отношений с остальным миром торговлю, а не «соревнование систем» — то это были 1953-1956 гг.
В рамках десталинизации, советское руководство во главе с Хрущёвым осудило культ личности Сталина и реабилитировало сотни тысяч заключённых. Однако, о серьёзной десталинизации и, тем более, десоветизации экономики речи не шло.
А во внешней политике, вместо перехода от конкуренции идеологий в расколотом мире к конкуренции экономик в едином пространстве, Хрущёв с удвоенной энергией бросился наперегонки с США.
Разумеется, причиной этому была прекрасно известная фантастическая экономическая неграмотность Хрущёва. Генсек, конечно, был не Дэн Сяопин. Но ещё он и не был тем, кто мог бы возвысить и поддержать Дэна Сяопина в рядах своих однопартийцев.
Кампания по выращиванию кукурузы и обещание коммунизма в СССР к 1980 году — два символа, которыми запомнилось хрущёвское правление, два гвоздя в крышку гроба упущенных возможностей.
Механизм будущей катастрофы заложил сам Сталин. Даже в 1945-м считать, что выстроенная им система в состоянии выдержать гонку западными экономиками было типичным по масштабу большевистским промахом — в духе несостоявшейся мировой революции, на которую только и был весь расчёт.
Но по завершении хрущёвского десятилетия экономический, идеологический и политический крах СССР стал уже исторически неизбежен.
Конечно, сложилась борьба бульдогов под ковром после смерти Сталина немного иначе, и вместо Хрущёва, возможно послесталинский СССР принял бы другой человек, с другими идеями.
Но кто из них был достаточно компетентен, чтобы начать фундаментальные экономические реформы — и отважен, чтобы начать фундаментальные экономические реформы?
В этом-то вся и трагедия. История не зря складывается таким образом, каким складывается.
— Была у СССР возможность самому свернуть на «китайский путь» и с успехом по нему пройти?
— Да.
— Почему её не реализовали?
— Некому.
