Когда толпа выплюнула нас из недр метро «Третьяковская» в Климентовский переулок, еще только слегка накрапывало. Было даже приятно стоять под теплыми редкими каплями и выбирать-перебирать Ордынки: направо Малая, налево (и еще раз налево) – Большая.
Но выбрали мы Лаврушинский переулок – одну из первых пешеходных зон Москвы. Вот и Ордынский тупик, который, несмотря на свое название, выведет нас куда надо.
Ныряем во двор направо и утыкаемся прямо в старинные палаты за номером 5а. Здание наполовину белое, как и положено палатам, а наполовину выкрашено в красно-белые цвета Третьяковки. Массивные полукруглые металлические двери то и дело открываются, хлопают. Здесь, похоже, без пиетета к старине расположился какой-то офис.
Вдоль палат выходим в двор-колодец: знаменитый дом № 17 по Лаврушинскому – один из первых писательских кооперативов. Это литературное поселение возникло благодаря идее Сталина создать писательский городок. Сначала литераторам предоставляли комнаты в знаменитом Доме Герцена на Тверском бульваре (там жил, например, Мандельштам). Молодые селились в общежитии на Покровке. А в 1937 году началось заселение огромного писательского дома в Лаврушинском переулке.
Здесь можно было увидеть заходящую в подъезд Агнию Барто – «большую, грузную женщину, всегда в черном», купившего квартиру на гонорар за «Педагогическую поэму» Макаренко, рассказывающего вяжущей на скамейке соседке, что такое нить Ариадны, Катаева, стоящего в очереди за молоком Олешу. А вот Булгакову в квартире здесь было отказано, за что он и отомстил подобающим образом. Поселил в «Доме Драмлита» критика Латунского – прототип начальника репертуарного комитета Литовского, которого Михаил Афанасьевич считал виновным во многих своих несчастьях. И с удовольствием разгромил его жилище руками ведьмы-Маргариты.
Времена были тревожные, у многих наготове был собранный чемоданчик на случай, «если ночью придут». Опасались доносов, мрачно шутили, жгли рукописи. Ходила байка, что в 1937 году на дверях кооператива висело объявление: «Просьба не забивать канализацию сожженной бумагой». Но и позже страсти не утихли. Гуляя с дочерью по двору, работник КГБ всерьез объяснял ей, что «в доме водится вредное растение по имени Пастернак». Но ни вредных, ни полезных растений во дворе не наблюдается — заасфальтирован напрочь.
Выйдя со двора, оказываемся у истока Лаврушинского переулка. Его символизирует Фонтан искусств, открытый к 150-летию Третьяковки. Вода со стеклянных картин в рамах, как и было задумано, падает каскадом, иногда – заливает полсквера.
Когда-то Лаврушинский был тупиком и не доходил до Большого Толмачевского переулка около сотни метров. В 1770-х тупик «пробили», и на перекрестке переулков появилась усадьба Демидовых – весьма величественное трехэтажное здание с колоннами, роскошными коваными воротами, – где располагался позже известный литературный салон графини Сологуб, затем 6-я мужская гимназия, затем - Научно-педагогическая библиотека имени Ушинского.
Собственно, от усадьбы Демидовых и открывается вид на весь Лаврушинский переулок – до самого Водоотводного канала, то есть Кадашевской набережной. Вся левая сторона – сплошная Третьяковская галерея.
Родившаяся в доме № 10, где Павел Третьяков повесил первые приобретенные им картины, она все эти годы росла, как на дрожжах. В 1874 году возведена первая пристройка под галерею с отдельным входом. В 1882-м – вторая. 1885-й – третья. 1892-й – ознаменовался четвертой пристройкой и передачей галереи Третьяковым городу Москве. Ради пятой пристройки в 1897 году пришлось пожертвовать остатками сада. Благодаря реконструкции по проекту Васнецова и Башкирова в 1904 году Третьяковка обрела шесть новых залов и стеклянные крыши-фонари.
В 1912-м на противоположной стороне переулка возведен на средства, завещанные Третьяковым, приют для вдов и сирот русских художников, в нижних этажах которого разместились научные отделы галереи. В 1932 году под хранилище экспонатов передали соседний храм Святителя Николая в Толмачах. Самая долгая реконструкция Третьяковки проходила с 1985 по середину 90-х годов, и от этого она, конечно, тоже подросла, да и на Крымский вал переехала в свое время довольно значительная часть коллекции. Тем не менее, галерее по-прежнему тесно.
Когда хлынул дождь, стеной, по-настоящему, очень кстати оказались в конце переулка мостки с навесом. Мы сидели на перилах под этой самой крышей и смотрели вперед – на фонтаны, бьющие прямо из Водоотводного канала, как будто там проплывает стая китов. На струи, бьющие вверх, дальше, из Репинского сквера. На заливаемый небесными потоками Лужков мост, на котором посверкивали замки, укрепляющие семейное счастье. Мы смотрели назад – на разноцветные зонты, по которым било и барабанило, на бегущих людей, на слегка подтопленный и плывущий очертаниями город. А потом дождь кончился и выглянуло солнце.
