В отличие от банков брокерские и инвестиционные компании понесли небольшие потери в результате дефолта по ГКО в 1998 году. Но кризис и последующее развитие технологий кардинально изменили инфраструктуру инвестиционного бизнеса. Воспоминаниями о событиях 20-летней давности в интервью «Финансовой Газете» поделился генеральный директор «Алор Брокер» Александр Калин.
– Накануне дефолта на рынке была какая-то инсайдерская информация? Кто-то сбрасывал бумаги?
– Каких-то «твердых» слухов о грядущем дефолте по ГКО, отпускании рубля «в свободное плавание» и необычных сделок не было. Однако доходности по ГКО в 100% годовых, а по облигациям некоторых окологосударственных структур и в 200% годовых, наводили на мысль, что в государственных финансах что-то не так. Крупные инвесторы без веских причин не продают госбумаги с убытком.
Были опасения, что что-то должно случиться, но тогда российский финансовый рынок только зарождался, и дефолт по обязательствам государства очень многим казался маловероятным. Была надежда, что Минфину как-то со временем удастся закрыть пирамиду ГКО. Поэтому говорить о том, что трейдеры предвидели кризис 1998 года и на этом наварились, абсолютно неправильно.
– Брокеры и инвестиционные компании много потеряли на том кризисе?
– По сравнению с банками нет. Во многом потому, что рынок ценных бумаг в то время был в зачаточном состоянии, да и клиентов у брокеров было мало. Ни одна серьезная в тот момент инвестиционная компания не обанкротилась, в отличие от тех же «СБС-Агро» или Мост-банка.
Брокеры в то время в основном зарабатывали на скупке акций – это был основной доход. Мы и другие инвестиционные компании покупали в регионах, акции на 15–20% дешевле, чем их у нас скупала та же «Тройка Диалог», или чуть позже их можно было продавать на бирже.
Плюс к этому были доходы от собственных операций с ценными бумагами – это в основном арбитраж или спекулятивные сделки. Но на чисто брокерский бизнес, то есть на обслуживание клиентов, никто ставку не делал.
Сама работа с клиентами по-другому строилась. Тогда у большинства клиентов не было онлайн доступа к биржевым котировкам. Клиенты совершали сделки по котировкам, которые давал брокер. Фактически это была внебиржевая торговля. А сами брокеры зарабатывали не на комиссии, как сейчас, а на спредах, то есть на разнице котировок на покупку и продажу бумаг, которые они же сами и давали.
– «Алор» тоже на этом жил?
– В 1998 году, до кризиса, мы в основном занимались арбитражными операциями и зарабатывали на том, что привлекали деньги у клиентов и использовали их для своих сделок. То есть клиентам платили фиксированный процент, а на заемные деньги и остатки клиентских средств покупали фьючерсные контракты на одной бирже и продавали их на другой.
Тогда у нас был выделенный канал связи с Московской центральной фондовой биржей и Российской биржей, которая ранее называлась Российская товарно-сырьевая биржа. На тот момент это были две крупнейшие площадки по торговле фьючерсами. И между этими двумя биржами делали арбитраж.
Участники торгов на биржах были разные, притом что торговались одни и те же бумаги. Цены на одной бирже формировались одними участниками, а на другой – другими. То есть фьючерсы на акции, например, «Лукойла» или РАО «ЕЭС» на этих двух биржах торговались по разным ценам. Поэтому была возможность совершения арбитражных сделок. Интернет тогда еще только зарождался, и у кого была выделенная линия связи с биржей, тем и удавалось неплохо на этом зарабатывать.
Когда произошел дефолт, у нас не было собственных позиций по ГКО, и здесь мы не попали. Но проблема была в том, что часть денег мы привлекали в валюте и проценты платили в валюте. То есть у нас были валютные обязательства перед клиентами. Поэтому после дефолта и роста доллара мы побежали покупать валюту, чтобы расплатиться с клиентами. На этом мы потеряли: занимали доллары мы по курсу 6 руб. за доллар, а покупали уже по 8–9 руб. То есть потери у нас были только на курсовой разнице. Это было неприятно, но не смертельно.
– Сколько в те времена составляла доходность от арбитражных сделок?
– Тогда мы зарабатывали 40–60% годовых. Сейчас арбитражные сделки приносят в разы меньше, притом что требуют намного больших технических затрат, поскольку во многом в наши дни арбитражная доходность определяется скоростью передачи заявки.
Но к августу 1998 года мы и эти операции сократили. Не по своей воле. Причина была в том, что дефолтнула Российская биржа. 1 июля президент РБ Алексей Феликсович Власов вышел и сказал, что биржа – банкрот, и ваших залогов практически нет. То есть те, кто держал деньги на этой бирже, практически все их потеряли. На этом арбитраж практически закончился.
– Вы тогда сильно попали?
– Нет. Дело в том, что наш представитель входил в наблюдательный совет или совет участников РБ, сейчас не помню точно, как он назывался. Мы все время общались с президентом биржи и по его поведению, эмоциям, настроению делали определенные выводы. С начала 1998 года мы почувствовали нарастание нервозности, некоторой напряженности топ-менеджмента Российской биржи, и все свободные остатки стали переводить на МЦФБ.
Но часть наших клиентов, торговавших на РБ, деньги потеряла. Потеряли, правда, меньше, чем держали у нас на счетах, поскольку мы не только свои, но и клиентские остатки выводили на МЦФБ.
Непосредственно перед кризисом мы проводили арбитражные сделки между биржей «Санкт-Петербург» и МЦФБ. Но питерская биржа только вышла на московский рынок и объемы там были совсем небольшие, поэтому упали и объемы наших операций. Соответственно, сильно сократилась и наша выручка. И мы вынуждены были начать снижать издержки еще до 17 августа.
– То есть можно сказать, что банкротство Российской биржи стало предвестником кризиса?
– Абсолютно нет! Причина краха РБ банальна – менеджмент биржи просто сам торговал бумагами, причем неудачно. Стояли в позициях против рынка, фактически, на деньги клиентов. Это никак не было связано с ростом доходностей ГКО и надвигающимся кризисом.
– Вы лично, чем занимались в первые дни после дефолта?
– Я занимал должность начальника фондового отдела, а 17 августа у меня был первый день отпуска. Это был понедельник. Поэтому накануне я уехал отдыхать. Когда узнал о дефолте, позвонил директору и акционеру, но мне было сказано продолжать отдыхать. А когда вернулся из отпуска, был назначен генеральным директором «Алора».
– Кризис как-то повлиял на развитие российского рынка ценных бумаг?
– Конечно! Вслед за девальвацией рубля начался хоть и слабый, но подъем отечественной экономики. Фокус инвесторов и спекулянтов, в том числе крупных, сместился с рынка госбумаг и векселей на рынок акций. Буквально за год–два брокерский бизнес кардинально изменился. Появился интернет-трейдинг, дающий возможность клиентам торговать уже не с брокером, а непосредственно на бирже с другими участниками. Постепенно сдулась скупка акций, и брокеры стали зарабатывать на клиентах. Это заставило брокеров развивать различные сервисы, позволяющие клиентам не только удобно и комфортно работать, но зарабатывать больше. Наконец, кризис заставил всех нас быть еще более осторожными. После августа 1998 года ни у кого не осталось сомнений, что рухнуть могут любые компании, даже казавшиеся в то время такими гигантами как тот же «СБС-Агро» или банк «Империал», а рубль может в течение дня обесцениться и на 5, и на 10%.
