Автор: Эдит Уортон
Перевод с английского: Sergey Toronto
I.
Трудность сказать что-то компетентное в отношении Марселя Пруста увеличивалась по мере появления всё новых и новых томов романа «В поисках утраченного времени», на что накладывается и время, прошедшее с тех пор, как были опубликованы первые книги из этого цикла.
Кроме того, серия ещё не завершена (хотя, теперь мы знаем, что окончание будет); и критик, рискующий делать выводы о конкретном замысле, заложенном в насыщенных и разветвляющихся страницах уже опубликованных романов, делает это на свой страх и риск, веря, что внутренняя преемственность присутствует с самого начала во всех величайших романах, начиная с хаотичного и экстравагантного «Жиль Бласа» и заканчивая компактной и тщательно выверенной «Эммой».
Смерть Марселя Пруста, какой бы преждевременной она не была, не пришла к нему до тех пор, пока он ослабевающей рукой не написал последние слова на последней странице своего обширного повествования. Последние слова; но, к несчастью, не последние правки. Появление «Пленницы» подтверждает информацию, о том, что после его смерти остались неопубликованные тома этой саги, лишённые тех бесчисленных, обогащающих правок, что придают такую идеальную завершённость предыдущим романом из этого цикла. Но независимо от того, были ли эти заключительные главы написаны в болезни и омрачены (как это видно по «Пленнице») физической слабостью и глубокими душевными страданиями, - они создают то единство к которому, кажется, движутся все нити искусно вытканного полотна истории (по которому, пожалуй, в конце и будет измерено величие писателя), и ясно дают нам понять, что сам автор чувствовал потребность в таком единстве и он направил бы всю свою гениальность на достижение этого, если бы болезнь не вытянула из него все силы. На этом предположении, критику, вероятно, и придётся базировать свои выводы; и этого достаточно, чтобы оправдать рассмотрение незаконченного цикла, как уже потенциально целого.
Более серьезным для критика является препятствие, созданное долгими годами, прошедшими с тех пор, как роман «По направлению к Свану» положил начало этой поразительной веренице книг. С тех пор концепция искусства прозы, сложившаяся за предыдущую половину столетия, несколько раз менялась благодаря череде экспериментов, каждый из которых слишком быстро объявлялся как окончательный и единственный способ написания романа. Критики, выставлявшие такие, следующие один за другим ультиматумы, по-видимому, решили, что нет никакого интереса, даже археологического, в стандартах и лексике старых писателей; и это опровержение ранних принципов привело к путанице в терминах, которое теперь затрудняет передачу информации и делает выводы неоднозначными.
Неожиданный результат противоречивых высказываний о Прусте, связан с тем, что сам автор, который десять или двенадцать лет назад представлялся многим непонятным новатором, в определённый момент оказался, принадлежащим по праву, к линии великой классической традиции. Следовательно, попытка сформировать суждение об его творчестве стала вдвойне трудней, но также и вдвойне интересней, поскольку Пруст, практически единственный в своем роде, по-видимому, все еще считается великим романистом в среде новаторов, и при этом, он уже достаточно далёк от них, чтобы дать понять, что он сам по себе является намного более значимым для мира искусства прозы – реставратором художественной литературы.
Имея широкие знания о литературе, простирающиеся далеко за пределы обычных границ французской культуры, его видение было в особой степени индивидуальным и поэтому он оказался исключительно приспособлен к тому, чтобы сделать следующий шаг в развитии искусства, не отказываясь от своего прошлого и не утрачивая унаследованное им богатство опыта. Не столько нехватка общей культуры, сколько отсутствие оригинального видения, является причиной того, почему многие молодые писатели, как в Европе, так и в Америке, придают неоправданную важность пустячным нововведениям. Оригинальное видение никогда не боится использовать устоявшиеся формы; но лишь утончённый разум способен избежать опасности принять за что-то действительно новое то, что может быть просто поверхностным изменением, или возвратом к отброшенным ранее техническим трюкам.
Чем больше ты читаешь Пруста, тем больше понимаешь, что его сила - сила традиций. Все его новейшие и самые захватывающие приёмы воздействия на читателя были достигнуты благодаря старому способу осуществления выбора и построения своего замысла. При создании этих обширных, неторопливых и полных значения композиций, ничто не делалось им впустую или наугад. Если сначала Пруст и казался столь революционным, это было отчасти из-за его манеры выражать свою мысль отрывочно, через изобилующий вводными предложениями текст, но главным образом, из-за смещения акцента, обусловленного его, в высшей степени, личными моральными критериями. Точки, на которые Пруст давит сильнее всего, часто оказываются самыми резонирующими, хрупкими и противоречивыми, теми, что условности художественной литературы до настоящего времени ставили в зависимость от наиболее обобщенных истин, имеющих явно выраженный эффект.
Пруст со всей силой нажимает на эти точки, сосредотачивая на них всё внимание. Никто до него не проводил такого тщательного анализа полусознательных состояний ума, неясных ассоциаций мысли и студенистых колебаний настроений; но как бы долго и внимательно он не останавливался на этих аспектах, он всегда был в состоянии нащупать дорогу в темноте подводных джунглей, освещая их фонарём своего разума. Несмотря на то, что он движется к своей цели таким окольным путем, её присутствие всегда ощущается в решительных действиях его персонажей. В этом отношении, его, несомненно, следует отнести к тем, кого философы называют «бихевиористами», которые считают, что надлежащее изучение человечества должно осуществляться через исследования сознательного и целеустремленного поведения человека, а не через его неясные, непостижимые позывы, из коих они зарождаются. Пруст, поистине является сознающим и полным страстного желания наследником двух великих доктрин: Жана-Батиста Расина с его психологией, и Сен-Симона с его анекдотическим и дискурсивным иллюстрированием и в отношении этих доктрин, он преднамеренно традиционен.
