Заметки у камина | Дарья Полынь

— Давай просто всё выкинем! — раздражённо бросил Сергей, сгребая вещи в мусорный пакет. — Зачем хранить этот хлам? Анна стояла посреди маминой спальни, где каждый предмет, казалось, всё ещё хранил тепло родных рук. Старый дом, видавший столько радостей и горестей, теперь казался осиротевшим. Запах корвалола и маминых духов "Красная Москва" ещё витал в воздухе, но становился всё слабее — словно мама уходила снова, теперь уже окончательно. На комоде — забытая чашка с недопитым чаем. Анна помнила, как мама любила пить чай, сидя в старом кресле у окна...

– Боже мой... Откуда это здесь? – прошептала Надежда Ивановна, и её руки задрожали, когда она коснулась золотистого ободка на чайной чашке. Светлана с гордостью оглядела праздничный стол, который накрыла для юбилея свекрови. Старинный фарфоровый сервиз, найденный случайно в кладовке, придавал столу особую торжественность. Тонкий узор из васильков, золотые виньетки по краю – такой красоты она давно не видела. – Мам, ну что ты застыла? Садись, все уже ждут! – Дмитрий попытался подвести мать к столу, но та словно окаменела...

— Никогда не лезь в то, что не касается тебя! Плёнка выскользнула из моих рук, а в воздухе повисла звенящая тишина. Я никогда не видела Артёма таким — побелевшие костяшки пальцев, желваки на скулах и этот взгляд... Колючий, почти враждебный. Он стоял, тяжело дыша, словно пробежал марафон, а не просто выхватил у меня старую фотоплёнку с загадочной надписью "Я и он". Три месяца. Всего три месяца прошло с того вечера на фотовыставке, где в полумраке галереи наши взгляды впервые встретились. Я помню...

— Мам, лучше скажи правду, — ты хоть раз пожалела, что выбрала его вместо нас? Наталья вздрогнула, словно от пощёчины. Её руки, привычно нарезающие овощи для салата, замерли над разделочной доской. На кухне стало так тихо, что старые ходики на стене, казалось, отбивали не секунды, а удары его сердца. Те самые часы - единственное, что осталось здесь неизменным с его детства. Тик-так, тик-так... Как метроном памяти, отсчитывающий годы обид. Прислонившись к дверному косяку, Павел не сводил глаз с матери...

Конверт лежал среди счетов и рекламных листовок на кухонном столе. Обычный белый конверт, но почерк на нем... Этот почерк я узнаю из тысячи — размашистый, с острыми углами букв, будто каждая строчка — упрек. Свекровь. Ирина Николаевна. Пальцы дрогнули, когда я взяла конверт. Сердце предательски екнуло, словно в девятнадцать лет, когда я впервые переступила порог их дома. Тогда она встретила меня таким же острым взглядом, каким выводила сейчас буквы моего имени на конверте. "Дорогая Лариса!" — начиналось письмо...

— Скажи, Анечка, а ты когда последний раз чувствовала себя живой? — вопрос Михаила прозвучал так неожиданно, что кисть дрогнула в руке, оставляя на холсте неровную линию. Тридцать лет. Тридцать лет, как будто в тумане. Анна опустила кисть и посмотрела в окно студии. Весенний вечер окрашивал московские крыши в нежно-розовый цвет. Где-то там, в уютной квартире на Патриарших, её ждал муж. Вернее, должен был ждать — если не задержится на работе. Или... — Я... не знаю, — её голос прозвучал тихо, почти шёпотом...

«Знаешь, когда я стоял на том обрыве двадцать лет назад, я молился... Молился, чтобы ты не пришёл. Потому что если бы ты появился тогда, я бы не стал тем, кем стал.» *** Старая калитка скрипнула так знакомо, что у Александра защемило сердце. Двадцать лет... Целая жизнь прошла с тех пор, как он в последний раз открывал её. Тогда она не казалась такой маленькой и обшарпанной – впрочем, как и сам дом, который теперь горбился на фоне закатного неба, словно старик, доживающий свой век. Пакет с документами на продажу оттягивал карман пиджака, стоившего, наверное, как половина этого дома...

«Некоторые тайны лучше оставить в прошлом», — руки матери дрожали так сильно, что фотоальбом выскользнул, с глухим стуком упал на пол. Старые снимки разлетелись по вытертому линолеуму, и среди них — та самая фотография. На пожелтевшей карточке молодая женщина с заплаканными глазами прижимала к груди свёрток с младенцем. И эта женщина... совсем не походила на ту маму, которую я знала всю жизнь. В доме пахло пирогами и сыростью — запах моего детства, знакомый до боли. После развода я вернулась сюда с единственным чемоданом и разбитыми мечтами...

"Доченька, я же только хочу, чтобы ты была счастлива... Почему ты не понимаешь это?" – эти слова матери снова и снова звучали в голове Анны, как заевшая пластинка, пока она стояла перед зеркалом, придирчиво разглядывая свое отражение. Строгий деловой костюм песочного цвета, который она выбрала для важной встречи, безупречно сидел на стройной фигуре. Она в последний раз поправила воротничок белоснежной блузки и потянулась за сумкой. До встречи оставалось сорок минут – в самый раз, чтобы без спешки добраться до бизнес-центра...

— Никогда не думала, что придётся прятать собственную дочь... Екатерина отложила в сторону потрёпанную нотную тетрадь и подошла к окну. Зеркальное отражение в стекле безжалостно напомнило: годы берут своё. Морщинки у глаз стали глубже, а в тёмных волосах серебрится всё больше седины. Впрочем, какая теперь разница? В шестьдесят важно другое — чтобы спина не ныла после уроков фортепиано и хватало сил на вечерние прогулки. Телефон на подоконнике тихо звякнул. Сообщение от дочери: "Прилетаю завтра вечером...

— Ты не родная, но я готов для тебя на всё... — голос отца дрогнул, а я почувствовала, как земля уходит из-под ног. — Прости, что не умел любить тебя иначе... Это случилось на вокзале, где пахло мазутом и мокрым асфальтом после дождя. Я стояла с чемоданом, готовая навсегда уехать из города, из этого дома, от человека, которого тридцать пять лет называла отцом. А он... он вдруг стал казаться таким старым и беззащитным в своём потёртом плаще, с этой нелепой авоськой в дрожащих руках. В ней что-то громыхнуло — может, банка с вареньем...

Я стояла в дверном проёме своей гостиной, и мне казалось, что я ошиблась квартирой. Сумка медленно соскользнула с плеча, глухо ударившись о пол. Сердце пропустило удар, а потом заколотилось как бешеное. Всё было не так. Всё было совершенно, абсолютно не так. Диван, мой любимый угловой диван цвета топлёного молока, который мы с Виктором выбирали целый месяц, теперь стоял у противоположной стены. Журнальный столик, семейная реликвия, переданная мне мамой, был задвинут в угол, будто ненужная рухлядь...