Хроники пушистых мейн-кошек: Урсула и Анибозия

У Двуногой теперь лежим, в который она не лежит, а делает всякое полезновое в выкотные. Меня гладит, например, или корм нам приносит, когда ещё рано, светло, и Грозный как порядочный кот крепко спит. Поэтому я вот такая ранняя с вами, она редакотировать мои лапные почеркуши тоже согласновая рано, а не как раньше. В как раньше она теперь спит! А мы спим на ней. И я, и Туна, и даже Бозя. Туне она шипеть на Бозю и выгонять с лежанки запретила, а мне ещё давно запретила. Говорит: — Кровать — территория мира, дорогие мои кошечки...

Давно я вам ни на что не возмурщалась, вы, наверное, и забыли, какое всё возмуртительное! Особенно Двуногая, конечно, потому что она моя и она к лапе ближе всего. Поэтому я вижу всё возмуртительное, что она делает, или, ещё уржаснее, не делает! Буду по порядку рассказывать, как она учила. А то прочитает, отредакотирует, и обворчит. Знаю я её, не просто так она моя Двуногая! В первую лапу, она всё время гладила Бозю, и эту, с белыми лапами. Нет, меня тоже гладила, но пусть их перестанет. У Бози свой Грозный есть, а эта вообще не заслужила, дружит об меня и дружит...

Мне тут было уржасно скучно, потому что кроме одного странного двуногого, который везде ходил и сказал, что я красивая, ничего не случалось. И я задумалась. Вот я знаю, что Двуногая занимается работанием. Знаю, что пишет на клавикотуре книговые. И ещё, что говорит в штуку, приделанную к её глупой голове. И ругается, когда я пробую штуку погрызть. Но что у неё за работание такое, я всё-таки не понимаю! Почему оно такое странновое? Что с ним делать? Почему оно важное? И где эти все, с кем она говорит? Я слышу голоса других двуногих, а нос ничего не чует...

У меня тут такое приключилось, что я сама Двуногую в Сенье отпихнула, и ничего не стала лапами писать. А теперь у неё новая клавикотура, и я с ней не очень ещё умею, она большая и длинная, приходится тянуться. И стучит не так. И пахнет неправильно. И ещё Туна её пометила раньше, чем я успела, обтерлась своей глупой тунской мордой, и клавикотура теперь не мной пахнет. Я на неё даже возмуртилась. Говорю: — Ты зачем это сделала?! Ты же даже ничего не пишешь почти, а это моя, моя, моя клавикотура! Моя-а! А она мне и говорит в ответ: — А потому что ты медленная...

Всё-таки, я соуршенно не понимаю двуногих, в особенности свою. Вот у неё есть этот ваш урнет, в котором мы с вами можем разговариванием заниматься, есть большие светяшки, есть маленькая. Я знаю, она там всё время что-нибудь пишет и читает, это же она. Не бывает моей Двуногой без написания всякого и без читания, она превратится в кого-нибудь ещё, если вдруг перестанет. Но к ней в Боту принесли кучу тяжёлых, невкусно пахнущих книг! Чем-то таким… как будто Двуногая опять решила когти свои красивыми делать...

Заболел у нас Грозный, стал много лежать и грустно пахнуть, а ещё погорячел совсем, настолько, что даже нам жарко на нём лежать. И Двуногая стала уржасно ворчливая потому что он заболел. Ругается, говорит, какой-то мрялок или какое-то похожее слово, заморозил Грозного. Только она по-другому говорит. Что-то про ционер и пять радусов, я не поняла сначала. Но Бозя сказала, это в смысле там, куда он нас с собой не берёт, ему сделали очень холодно. А он же у нас не пушистый почти. Ну, попушистее Двуногой,...

Иногда Двуногая меня уржасно возмурщает. Например, когда говорит, что она не может редакотировать мои лапные почеркуши, потому что она устала вся. Но она же всегда делает всё своё! Говорением в противную штуку занимается, и другим работанием, которое её свои почеркуши. Всегда-всегда так! Всю мою Урсулью жизнь! Тогда почему это она прямо сейчас усталая вдруг? Делала-делала и устала… у вас, двуногих, так правда бывает? Вот я всегда бегаю за Бозей, всегда прыгаю к Двуногой на лапы, всегда точу когти и грызу верёвочки, длинные-интересные...

Всё-таки, Двуногая — странновая. У неё в голове одни миски мне трогать можно, а другие нет. Хотя те, другие — даже не её миски, из которых она ест, а просто миски! Вот, например, у неё есть большие холодновые миски, куда влезает много-много воды. Она их кладёт на штуку, где мне почему-то нельзя спать, и они там стоят. Я знаю, что иногда штука горячая, мне Двуногая туда лапы ставила и говорила, что нельзя там сидеть. Но когда не горячая, я всё равно сижу, она же тогда не кусается! Ну вот поставила она туда миску, налила в миску воды, и положила туда вкусную курвицу...

Мне Двуногая уржасновое заявила. Что в пр-раздники она ничего редакотировать не будет, а будет отдыхать, потому что иначе я останусь без Двуногой, вот. Ну я не могла, конечно, остаться без неё. Я вас люблю, но Двуногую всё-таки люблю больше, пришлось слушаться. За это она давала мне вкусновое, много чесала, и спала, уткнувшись в меня своим двуноговским носом. Думаю, что это хорошо и мне нравится, но не выходить к вам — не нравится. Я вас с Новокотьем не поздравила, а сейчас как будто и поздно уже, вы всё отпраздновали, и уже оно не подходит...

Неслыханное и немяуканное дело! Я прихожу не в Сенье, и даже не в Дельник, а в Торник! А всё Двуногая виновата. И её работание бескотонечное. Лапы не приложу, чего с ним делать-то? Тёмно, спать им пора, они же не совсем нормальные кот и кошка, а двуногие, и всё равно сидит за своей светяшкой и работанием занимается! Возмуртительно. Я ей говорю: — Ты чего сидишь? Спи иди! Спи, а то покусаю! А она не понимает, конечно, глуповая же. Гладит меня по мордочке, и говорит: — Урсёнок, маме надо книжку дописать до самого интересного места, чтобы её продаваться поставить...

Я долго думала, что мне вам и нечего рассказать, кроме того, что я ухо Туны покусала, а она мне воротник. Но на это очень ругалась Двуногая, поэтому вы тоже будете ругаться. Хотя я немножечко совсем, ну подумаешь, шерсти на её ухе меньше стало, а нечего об меня дружить, давно ей говорю, надоела мне уржасно. Но это плохая тема для рассказывания! Меня потом все-все ругают, и приходится приходить к Двуногой всё время и много-много мурчать, чтобы простила и не возмурщалась. Нет, мне и так нравится к ней ходить, но, когда я Туну кусаю, ходить прямо надо...

Я настолько возмурщена, что никак не могла ничего сформурлировать, и только вот пришла! Такое у меня бывает редко-редко. Но я допустила кошачью ошибку! Я, ну… пришла и легла рядом с Туной на зелёную лежанку, которую двуногие зовут Кресло. Там такое удобное место было, а Туна же не рычавая, как я, ну я и подумала, что она возмурщаться не будет. И легла. Вот. А эти! Эти Грозный и Двуногая, давай нас котографировать, лапами махать, и ещё и хвалить. Ну легла и легла, чего лапами своими махать-то… мы просто спали! Мы и на большой двуноговской лежанке спали рядом...