Инмирь | Писатель.

Шеул смотрел прямо на нее. Король улыбался, сощурившись от удовольствия. Он непринужденно взял со столика бокал и отсалютовал Марии. Рядом с ним сидели и говорили люди, но он уже совсем не слушал их, вставая со своего места. И один жестом заставил всех замолчать. Мария, точно завороженная, подалась вперёд, плавно перетекая платьем по полу. Она то переставала дышать совсем, то не могла надышаться резкими частыми вдохами, которые бились о тугой корсаж. На пути княжны расступались люди. А она видела только ореол из тёплого света и бабочкой летела к нему — жечь свои тонкие прозрачные крылышки...

В тот самый день, когда решение короля узнали все, Мария ждала. Она готовилась на бал как в первый раз, и все было идеально до последней ниточки на ее чулках. Княжна увлеченно смотрелась в зеркало и слышала, как за прикрытой дверью королева-мать изливала душу: — Я должна быть рада, но у меня в груди тревога. Шеул будет с ней говорить. Его слово как шёлковая вуаль — окутает с головой или спадет. И был ей ответ: — Княжна все сделает как нужно. Мы будем ждать и верить.  — Будем. Мария думала: чего...

Шеул решил все спустя несколько мгновений. Впервые он увидел княжну, когда та была ещё ребёнком в пышном белом платье и с кудрявыми завитками на шее. Ее белесая кожа, вызолоченная на солнце, и восхищение в глазах, с которым она рассматривала портрет Аарона I, побудили короля в ту же минуту предопределить судьбу и своего сына, и двух народов. — Прелестное дитя, как ты здесь оказалась? — Я спряталась и провела всех нянек! Они всегда мне верят. И всегда прощают.  — А почему ты пришла именно сюда?  — Мне нравится Аарон...

Сейчас. На Холмах Ее руки вдевают в прозрачную сорочку из кружева, а к нижнему шву цепляют сначала один атласный чулок, а затем второй. Ее плечи туго обхватывает синяя ткань, перчаточные рукава — пальцы. По пышной слоистой юбке тянется каймой золотая нить, лучистые узоры плетутся к талии и собираются на животе, там, где бархатный твёрдый каркас. И стоит княжна неподвижная, молчаливая, как будто надевают на нее не красивейшее из платьев, а кухарские обноски, пропахшие мясом, приправами и горелым хлебом...

И хаос поддается эросу Сейчас. На Холмах Стой, девица, ветром дыши, солнцем лейся, телом бы — да в небо, вольно и широко. В небо бы. Да не тебе. В шутку злую, наказание — по сердцу выткано, телу не дадено, что телку, на которого орлиный пал глаз. Вцепятся птичьи крепкие когти в курчавую шерсть, как страсти впиваются в душу, унесут в небо и бросят на скалы, как несбывшееся и болючее разбивает счастье. *** Шестеро их в королевском роду: три брата и три сестры. Старший сын — красноголовый и набожный, застегнутый под горло до душноты...

С рассветом караван поднимется и гудит большим шмелем. Королевич стоит посреди шатров и смотрит в чашу, полную холодной ключевой воды. В начале лета у пригорья ещё прохладно. Непрогретый воздух, тянет свежей травой и землёй. Птицы пищат и щебечут перебивая друг друга, как будто им есть о чем спорить: истеричные ласточки, важные надутые голуби и наглые оголтелые воробьи, таскающие хлеб прямо из-под человечьего носа.  Королевич зачерпывает воду, смотрит на сомкнутые ладони несколько секунд. И раскрывает их...

Елизарову невесту зовут Мария. И она точь-в-точь шивти — белокурая, тонкая, солнечная. Кто бы знал, что у нее в голове. Мария в душе — птичка. Она мечтает о красивой семье и яркой жизни, пляшет по вечерам как кабацкая девица, а позднее утро начинает с цветочной ванны и сплетен обо всем, что ей приносят на хвостах сестры и девицы из свиты. И всем думается, что жизнь ее — сказка. Сейчас. На границе — Я верю, что ты будешь счастлив, — говорит Венера и опускает ему на голову золотой обруч. Елизар перехватывает...

Сейчас. Королевство Шивти Вечность глядеть на чужие радости — не насмотреться, а свои прясть — руки не приучены, веретено из пальцев кровь пускает. Но кто умеет с куделью да прялкой обращаться, тому и прядение — в удовольствие. *** — Скажи мне, что тебе снится, сын? Белыми и гладкими были стены зала — здесь восседал король, когда хотел говорить с подданными. — Что ты видишь, когда закрываешь глаза? В распахнутые арочные окна кивали пальмы, постукивая шипчиками на листьях, будто острыми коготками стучала задумчивая женщина...

Вождь смотрел на Аарона с особым вниманием в тот вечер. — Мы ждем полную луну, Светлый. — У меня есть имя, вождь. Я Аарон. — Неужто ты вспомнил его? — Я заново родился. Вождь усмехнулся и острым как нож взглядом попрощался с ним. В эту ночь, звездную и большую, ветер свистел и выл, клоня тонкие гибкие деревца до самой земли и пугая скотину, запертую в загонах. Многие покидали деревню, пока была возможность лететь. Аарон сидел один, возле большого костра в ложбине у подножия скал. Огонь не согревал его худое белое тело, мерзнущее без солнца...

Она приносила ему еду и питье. Черноволосая и чернобровая, как все люди в поселении. Они хмуро глядели на него и не разговаривали, полагая, что чужак не знает их наречия. Ждали вожака. Того, кто решит его судьбу. Она одна пробовала разговорить его. Учила простым словам: небо, земля, дети, пища, кров… И он схватывал из ее уст все звуки и выражения так, будто всегда знал их. Как-то она спросила: — Как тебя зовут? — У меня нет имени. — У всех есть имя. — У меня его нет. — Значит, ты забыл его. — А как...

Широки врата ведущие Когда-то Вокруг — небо и трава, темно, тихо… Бесшумно. Он уже не боялся, а только ждал, думал, покорно и безропотно. Вся его спесь вышла. Чувства сошли на нет. Память истончилась под шуршание травы, вытерла разводы прошлого, далекого, больного. Ему не дали имени. Или отняли — сейчас это не значило ничего. Он знал только, что его кожа светится золотом и что его ступни узки и красивы, а на лодыжках болтаются кандалы. Цепь шершаво звенела и тянула вниз. Он веровал в свет. Который далеко впереди должен был зажечься для него одного...