Место, где пахнет горячим хлебом

Перед выходом из дома Наталья привычно проверила: платок, бутылка с водой, палки. На календаре стояло начало апреля — сквозь мутное стекло подъездной двери пробивался неуверенный рассвет, словно город ещё не решил, позволить ли весне вступить в свои права. Наталья приподняла палку к свету — на наконечнике застряла капля вчерашней влаги, резина чуть поблекла. Она шла к парку вдоль трамвайных рельсов. На остановке мелькнула знакомая фигура: Валерий — в синей ветровке и с неизменной кепкой с надписью «Аэрофлот»...

В маленькой кухне на третьем этаже старого кирпичного дома Наталья стояла у окна и смотрела на мартовскую кашу из снега и грязи во дворе. Чашка с остывающим чаем ждала её на столе, рядом лежала газета, которую муж, Игорь, оставил утром. В углу стола стояла фарфоровая сахарница — белая, с голубыми цветами и тонкой трещиной по боку, словно нитка по фарфору. Трещина появилась прошлой осенью: Наталья задела локтем, когда спешила к телефону. Сахарница уцелела, только стала уязвимее. В комнате за стеной хлопнула дверца шкафа — Игорь искал рубашку...

Полосатый пластырь с лисёнком держит оборону на моём левом колене. Я разглядываю его, будто от этого станет легче — и боль, и неловкость. В коридоре приёмного отделения пахнет старым кафелем и чем-то вроде детской присыпки. Оля сидит рядом на жёстком стуле, скрестив руки на груди. Говорить нам пока не о чем — слишком ясно слышно, как за тонкой перегородкой спорит врач с медсестрой. Два часа назад я оступилась на крыльце магазина. Глупо: просто не заметила ступеньку. Колено сразу вздулось, синяк стал проступать прямо на глазах...

В тот год, когда Костя и Ира купили дачу, весна выдалась затяжной и прохладной. На электричке из Москвы они ехали вдвоём — молча, тревожно поглядывая друг на друга поверх масок. В этой поездке ощущалось что-то странное: словно всё происходило не с ними, а с какими-то другими людьми, о которых они читали в книге. Дачный посёлок встретил их гулким скрипом калитки и влажным дыханием почвы. Земля была рыхлая, тёмная — будто ждала их шагов. Участок оказался чуть меньше, чем им мечталось зимой, когда они...

Когда я слышу, как на лестничной площадке хлопают двери, часто угадываю, кто пришёл или ушёл. По степенному цокоту каблуков узнаю Валентину с третьего этажа; по осторожному шороху — Марину, молодую маму из квартиры напротив. Но в последние недели иногда слышу спешные шаги, неуверенные и чуть прихрамывающие: это Лёша, сын новых соседей. С Лёшей мы до недавнего времени почти не общались. Он казался застенчивым, всегда смотрел в пол, когда здоровался. Его мать — женщина деловая и громкая — однажды спросила меня в лифте: «У вас же, кажется, есть скрипка?» Я кивнула...

Когда Марина проснулась, в комнате уже было светло. Солнечный луч, тонкий, как белая лента, медленно скользил по полу, выхватывая из тени скопление обуви у шкафа. За окном — шорох городских ветвей, редкие голоса и скрип тормозов. На кухне кто-то тихо открыл дверцу холодильника — Павел, конечно же. Её муж всегда вставал раньше, но в последние недели делал это особенно осторожно, будто опасался разбудить не только её, но и что-то ещё невидимое между ними. Марина потянулась, ощущая в теле ту самую утреннюю медлительность, когда даже простое движение кажется обдуманным жестом...

Когда Лена впервые за много лет толкнула дверь танцевальной студии, её ладонь дрожала так сильно, что она невольно сжала кулак. В коридоре пахло воском для паркета и дешёвым дезодорантом. Сквозь полуоткрытую дверь зала доносилась музыка — не та, что когда-то звучала здесь: более ритмичная, напористая, но всё равно вызывающая щемящее волнение где-то под рёбрами. В раздевалке она встретила только одну женщину, которая коротко кивнула ей и тут же отвернулась к зеркалу. Лена вытащила из сумки старые джазовки — потёртые, со сбитыми носками...

Живу я на этой улице двадцать лет, и почти столько же работаю в нашем магазине, что углом выходит к остановке. На вывеске до сих пор выцветшие буквы: «Продукты». Когда я устраивалась кассиром — на месте нынешнего фитнес-клуба ещё был обувной склад, а вместо салона красоты — почта с кривой вывеской. Тогда хозяином магазина был Сергей Михайлович. Он редко появлялся: раз в неделю приезжал на серебристой «девятке», привозил платежку для коммуналки, спрашивал, всё ли на месте, и уходил. Нам с Галиной Васильевной — завскладом — этого хватало: порядок держим, покупатели свои, всё по-честному...

С утра шёл дождь. Тёплый, ленивый, с крупными каплями, такими, что ни зонт, ни плащ не спасают — всё равно воротник промокает. Валентина Михайловна выскользнула на крыльцо, повозилась с ключами у старой калитки и привычно взглянула вдоль просёлочной дороги. Автобусная остановка была видна между черёмухой и зарослями ирги — точнее, то место, где она была: низкий бетонный бордюр, примятая трава и столб. Столб торчал как обычно, только без таблички. Она остановилась. Скользнула взглядом по мокрому металлу: дырки от саморезов остались, а табличку кто-то снял...

Когда я увидела объявление о сокращении, ни одна мышца на лице не дрогнула. Я давно подозревала: отделу бухгалтерии на такой фирме осталось недолго. Всё автоматизируют, данные сами друг друга считают, зарплаты начисляются по щелчку — а я, Марина Николаевна Тимофеева, сижу между компьютером и шкафом с папками, словно артефакт эпохи бумажных документов. «Благодарим за вклад», — сказал директор. В конверте лежала компенсация, на которую хватило бы на две путёвки в санаторий и тёплый халат. Но вместо санатория я купила себе ноутбук...

Когда меня принимали на работу в благотворительный склад, никто не спрашивал, умею ли я различать кашемир от акрила или пришивать пуговицы ровно. Спрашивали другое: буду ли я брать вещи себе, если попадётся что-то хорошее. Я ответила честно: мне своего хватает, да и фасон у вашей благотворительности не совсем мой. Посмеялись и взяли меня на оформление и сортировку. Работа была такая, что если не задумываться о смысле, день пролетал незаметно: мешки вещей, коробки с посудой, иногда книги — в основном брошенные романы с пожелтевшими страницами и одинокими закладками...

Булочная на углу Московской и Малышева всегда пахла корицей так, будто корицу здесь не просто клали в сдобу, а вываливали мешками в тесто и щедро посыпали прилавки. Я захожу сюда по субботам — иногда за батоном, а чаще за разговором. Впрочем, с кем — никогда не знаешь заранее: булочная как аквариум, где рыбки меняются день ото дня, а вода чуть солоноватая на вкус. Сегодня очередь тянулась до двери, и я почти развернулась было — но впереди мелькнул знакомый силуэт: женщина в синем пуховике, соседка по лестничной клетке, Надежда Николаевна...