Ее тогда спешно увезли, а дом «травили». Сколько ей было, восемь, девять? Верея не помнила. От станции около километра в гору. Верея шла, сумки в руках, на голове косынка – от палящего солнца. Зелень, зелень вокруг, пчелы кружат, растут репешок и сныть, сон-трава и душица. А раньше здесь были поля, и молодые мужчины складывали по осени сено, солому в копны, а дальше – в скирды, в ометы, в одонья. Возвращаться боязно, и ведь она точно помнила: «травили» дом. Кто знает, может быть, никого не осталось, ничего не осталось, лишь прогнившие доски да ржавчина, и на солнце – пыль...

От этих небрежно брошенных слов Сашеньку вдруг охватил безотчётный страх: даже ноги в коленях подкосились. Не помнила, как торопливо пошла, почти побежала прочь от насмешливо светящихся окон трактира… А остановил Сашу откуда-то возникший голос Глафиры Тихоновны: - Муж мой, Тимофей Ильич, решил, что хату эту нам надобно продать. Дело у него большое – деньги нужны. А ты, милая, вместо того, чтоб умничать… и дерзить мне, поищи себе место. Думал ли батянечка, когда на войну уходил, что придёт время,...